В прихожей тускло светила лампа, отбрасывая на пол мягкую тень от пальто, которое хозяин дома повесил машинально. Сняв обувь, мужчина прошёл по коридору и остановился у двери в спальню. Оттуда доносился приглушённый голос – Ольга говорила по телефону. Спокойно, негромко, как будто обсуждала что-то практичное, не требующее эмоций. Он различал отдельные фразы: «Завтра не получится», «Да, лучше во вторник», «Нет, он ничего не знает». Последняя фраза заставила его задержать дыхание. Мгновение. Полсекунды. Потом учёный медленно, беззвучно отошёл, чувствуя, как внутри шевельнулась мысль, от которой хотелось отмахнуться.

Сергей не стал спрашивать. Не стал заглядывать. Его всегда восхищала сдержанность супруги, её манера скрывать всё – даже если это было видно. Воронин прошёл в гостиную, опустился в кресло, включил телевизор, щёлкнул каналами. В какой-то момент мелькнули новости, потом – ток-шоу, потом старый фильм. Он не запоминал, что видел. Картинка менялась, но мысли оставались неподвижными. Воронин ловил себя на том, что день был слишком насыщенным, и не столько действиями, сколько внутренними волнами – раздражением, властью, желанием, отвращением, тайным страхом. Всё это накладывалось, как осадок в колбе: медленно, но неотвратимо.

Сергей откинулся на спинку кресла, закрыл глаза. Мысли текли вяло: кафедра, Диана, Лукина, взгляд Глебова, лицо жены, тень в коридоре, секс, пощёчина, голос – и снова тишина. Он чувствовал, что устал. Не физически – куда глубже. Как будто мир начал двигаться чуть быстрее, чем он успевает за ним.

Телефон зазвонил резко, прорезав пространство, будто стекло. Мужчина вздрогнул. Поднял трубку – и тут же замер, услышав голос.

– Сергей… это я… – голос Игоря Ремезова звучал не как обычно. Он был ломким, хриплым, будто говоривший сдерживал слёзы или физическую боль. – Ты… ты уже знаешь?

– О чём ты, Игорь? – профессор сел прямо, сжав трубку обеими руками.

– Алла… – короткая пауза, в которую втиснулась тишина всего дома. – Её убили. Прошлой ночью. Жестоко. Просто… зверски. Полиция сейчас у нас. Всё оцеплено. Следователи… всё…

– Подожди… – голос Воронина стал ровным, почти механическим. – Что ты говоришь? Что значит – убили?

– Я… я нашёл её утром. Она не отвечала. Я… я думал, что она просто не слышит. Дверь была заперта. Потом приехали… – Ремезов запнулся, потом заговорил торопливо, словно боялся, что сейчас потеряет возможность говорить вообще. – Они сказали… проникновение. Что-то с дверью, но не взлом. Или не сразу заметили. Это было… дико. Кровь. Её лицо…

– Сергей, – продолжил он уже глухо, будто каждое слово давалось с усилием, – то, что я увидел… это было не просто убийство. Это было зверство. Её тело… его не было как целого. Понимаешь? Оно было… разорвано. Разорвано буквально. Куски. Обрывки. Вся комната – стены, мебель, даже потолок – всё было в крови. Как будто там взорвался человек. Как будто не человек… как будто животное… нет, хуже. Они сказали, что не могут сразу собрать даже состав тела полностью. Я не мог… я не смог смотреть. Я только стоял… и трясся. Алла… она ведь была такой тихой. Такой аккуратной. Как можно было так…

Он замолчал. Дышал в трубку.

Сергей Андреевич чувствовал, как изнутри нарастает ледяная волна. Она поднималась от живота к груди, к горлу, сковывая голос, мешая вдохнуть. Он почувствовал, как ладони начинают потеть, хотя в комнате было прохладно. Мужчина напрягся, но не позволил этому выйти наружу. Нет. Сейчас – только контроль.

– Игорь… – начал он, и сам удивился, насколько спокойно прозвучал его голос. – Прими мои соболезнования. Это… ужасно. Я не знаю, что сказать. Если что-то нужно – я рядом. Любая помощь. Любая поддержка. Ты не один.

– Спасибо… – голос Ремезова стал тише. – Спасибо, Сергей… Я знал, что ты поймёшь…

Раздался щелчок – связь прервалась. Профессор всё ещё держал трубку, как будто от неё зависело равновесие. Потом медленно положил её на место.

Шок накрыл его не порывом, а глухой, плотной стеной, как если бы воздух в комнате стал вязким и тяжёлым, как бетон. Он сидел в кресле, не двигаясь, чувствуя, как в груди разливается холод, не от осознания потери, а от того, что за этой потерей стояло нечто большее, личное, нераскаянное. Ему казалось, что пространство вокруг сжалось, что время остановилось именно на этом миге – и теперь будет повторяться снова и снова. Он стал свидетелем не просто конца своей лжи, а крушения самого главного – иллюзии контроля. Он впервые ясно увидел, как случайности, слабости, ошибки, которые он так старательно прятал даже от самого себя, в один момент превратились в реальность, жестокую и неуправляемую.

Сергей Андреевич вспомнил то утро, когда впервые позволил себе шаг за грань – невинная беседа с Аллой, случайная встреча в университете, рука, задержавшаяся на её запястье чуть дольше, чем нужно. Тогда это казалось игрой – даже не романом, а интеллектуальной искрой между двумя взрослыми людьми. Но всё быстро вышло за рамки. Их встречи стали регулярными, наполненными телесной страстью, но и чем-то большим – бессловесным доверием, каким он давно не знал ни с женой, ни с кем бы то ни было. Она смотрела на него так, как не смотрел никто. Она не просила, не жаловалась, не обвиняла. Просто была рядом, как будто всегда принадлежала ему. И всё это время рядом был Игорь – добродушный, смешливый, открытый, доверчивый. Он не подозревал. А если и подозревал – молчал.

Мысли бросались, как птицы в запертой комнате. Вчерашний вечер. Алла ждала. Писала, просила прийти, хотя бы ненадолго. А он… Он соврал, что занят, что устал, что завтра. На самом деле – поехал к Диане. К новой. К той, что моложе, дерзкая, непредсказуемая. Алла – она бы поняла. Всегда понимала. Он знал это, и потому не объяснялся. И именно это сегодня жгло сильнее всего. Он мог быть рядом. Он должен был быть рядом. Не ради неё – ради себя. Чтобы спасти не Аллу, а собственную душу от этой пропасти, в которую теперь смотрел, не в силах отвести глаз.

Он не шевелился. Минуту. Две. Всё внутри него было как будто отключено. Мысли не складывались. Было ощущение, что что-то сдвинулось. Не вокруг – в нём. Учёный ощущал тревогу, но не мог понять, откуда она. Ему было жалко Аллу. Жалко искренне – не как коллегу, не как жену знакомого, а как женщину, с которой его до самого последнего момента связывала тайная, сложная, насыщенная близость. Их связь была не мимолётной интрижкой – она длилась долго, порой напоминая зависимость, и он знал: она чувствовала к нему гораздо больше, чем позволяла показать. Её смерть ударила по самому уязвимому месту – не только телом, но и памятью.

В голове всплыла вчерашняя переписка. Она ждала. Он обещал приехать. Пообещал – и не приехал. Отложил, отмахнулся, выбрал Диану. Он даже не нашёл слов для оправдания, решив, что Алла всё поймёт, как всегда. Он не написал, не перезвонил. Просто не пришёл. И теперь в нём росло чувство вины – вязкое, едкое, почти физическое. Он не мог отделаться от мысли: если бы он приехал, если бы был рядом, всё могло быть иначе.

И – смутная, непрошеная мысль. Он не знал, почему она возникла. Не знал, с чего вдруг.

А вдруг… это связано с ним?

Воронин оттолкнул её. Силой. Поднялся. Прошёл к окну. Открыл его. Подставил лицо прохладному воздуху. Закрыл глаза.

Нет. Это совпадение. Просто совпадение. Такие вещи происходят. Иногда – рядом. Иногда – с теми, кого знаешь. Это не значит ничего.

И всё же внутри что-то не отпускало. В глубине – дрожь. В спине – тяжесть. В висках – глухой гул.

Сергей закрыл окно, вернулся в кресло. Сел. Взял пульт. Включил телевизор. Картинка замелькала снова. Голоса. Рекламы. Заставки.

Сергей Андреевич сидел в кресле, глядя в сторону экрана, но не воспринимая ни изображение, ни звук – он не слушал. Он лишь механически держал пульт в руке, перебирая каналы, как будто надеялся найти в этом хаосе хоть какой-то якорь, хоть иллюзию стабильности, которая могла бы вернуть ему ощущение нормальности, позволить поверить, что день был обычным, что всё под контролем. Профессор включил свет в торшере, поправил плед, попытался вдохнуть ровнее, будто физически усилием воли стремился включить обыденность, погасить тревогу, спрятать страх в рутине простых, повторяющихся действий.

Но в голове уже шевелилось нечто, похожее на чётко заданную программу, которую невозможно остановить. Мысли, страхи, подозрения – они жили своей жизнью, параллельно с внешней тишиной. Где-то глубоко внутри звучал голос, не его, но знакомый – беззвучный, но настойчивый. И он шептал, почти ласково, почти успокаивающе, как констатация, не требующая возражений: это только начало.

Глава 3

Глава 3

Ночь выдалась сухой и на редкость безветренной, но тишина в доме казалась чужой, почти недопустимой – плотной, вязкой, будто налитой свинцом. Эта тишина не была покоем. Она дышала тревогой, настойчиво нависала над кроватью, забиралась под кожу, в темноту глаз, не находивших покоя. Сергей Андреевич лежал на спине, руки на животе, взгляд устремлён в потолок, где не было ничего, кроме отражений городского света, проникающего сквозь неплотно сомкнутые шторы.

Машины за окном проезжали глухо, будто под землёй. Где-то вдалеке скрипнула остановившаяся дверь подъезда. В лифтовой шахте клацнули тросы. Шум был далёким, но каждое движение извне эхом отзывалось в голове, где и без того витал гул последних дней. Внутри не было сна – только напряжение, сдавленное, упругое, как стальной прут, упирающийся в грудную клетку.

Он не засыпал, потому что не мог. Не оттого, что не устал – усталость скапливалась в нём слоями, обволакивала мысли, давила на веки. Просто не мог – и всё. Мозг не желал отключаться, будто испуганный животный организм, который не позволит себе ни капли расслабления, пока угроза не будет названа. Но её нельзя было назвать. Она не имела формы. Только звонок.

Голос Игоря, хриплый, как будто царапавший изнутри горло. Фраза, короткая, будто вырванная из чужого сценария: «Её убили». И тишина после – та самая, что теперь переселилась в его дом. Заставляла замирать сердце, когда казалось, что в углу шевельнулась тень. Он снова и снова прокручивал в памяти этот момент, хотя суть его не изменялась – всё было сказано, всё уже произошло.

Он попытался отстраниться, будто откинуться внутрь самого себя, спрятаться в привычный кокон самозащиты. Рациональность – его броня. Стратегия. Алла была удобной. Она понимала границы, не требовала невозможного, не устраивала сцен, не просила «определиться». Их встречи были отточены – редкие, продуманные, физически насыщенные, но внешне ничем не выдающие привязанности. Даже когда она прикасалась к нему, в её жестах не было требовательности – только мягкая, безмолвная готовность быть рядом.

Но мозг – предатель. Он выдавал сцены, не укладывающиеся в логику.

Алла у окна. Осенний вечер, полумрак, подсвеченный теплым светом настольной лампы. Она держит в руках бокал, обхватывая его пальцами, на которых отсутствуют кольца – не потому, что она стесняется, а потому что не видит в них смысла. Она оборачивается, и в этом повороте нет томности, нет театральности, только тишина и взгляд. Её глаза – тёмные, внимательные, чуть грустные, как у тех, кто знает больше, чем говорит. Тогда она сказала, едва слышно: «Ты можешь не говорить ничего. Просто будь здесь».

В другой раз – дождь. Его костюм насквозь, зонт он забыл в машине. Она встречает его в дверях, слегка приподнимает брови, говорит с усмешкой: «Выглядишь, как человек, которого наконец отпустили». Он тогда впервые засмеялся всерьёз – не той резаной ухмылкой, которой привык отмахиваться от шуток, а по-настоящему, с облегчением. Алла сняла с него мокрую куртку, и этот её жест – простой, почти бытовой – с тех пор всплывал в памяти чаще всего.