– Останешься вместо меня в Чернигове, Глеб, – сказал Святослав, удерживая коня на месте. – Суд ряди и за порядком гляди. Печать моя княжеская в твоём ведении будет. Будет заминка в чём, не к Гермогену за советом иди, но к Гремыслу. Уразумел?

– Уразумел, – хмуро ответил Глеб.

– А вы, соколики, чего неласково на отца глядите? – Святослав улыбнулся и, протянув руку, похлопал по плечу Олега, подмигнул Давыду и Роману. – Вижу, не терпится вам в сече себя показать. Что ж, придёт и ваше время заступать ногой в стремя.

Святослав развернул жеребца и громко гикнул, ударив пятками в конские бока. Мощённый плитами двор наполнился дробным стуком копыт. Старшие дружинники, погоняя коней, устремились за своим князем в распахнутые настежь ворота детинца.

* * *

Невелик городок Баруч, вокруг которого расположились станом переяславские торки со своими стадами. Места здесь богатые пастбищами и водопоями. Невдалеке несёт свои воды река Трубеж. За эту реку хан торков Колдечи спешно отвёл своих людей, едва появились половцы. Река разделила торческий стан и половецкие вежи. Половцы не успели напасть на торков, вовремя подоспел Всеволод с дружиной. От Переяславля до Баруча было всего два часа верховой езды. Однако уходить восвояси половцы не торопились.

Всеволод привёл с собой полторы тысячи всадников. Он разбил свой стан рядом с половецким лагерем, загородив степнякам путь к отступлению. У Шарукана было около десяти тысяч всадников, поэтому на вопрос переяславского князя, что ему понадобилось на его земле, половецкий хан высокомерно ответил: «Я за своими рабами пришёл, коих ты у себя прячешь. Выдай мне Колдечи со всем его аилом^[48], и я уйду. Не отдашь аил Колдечи добром, возьму его силой и ещё из твоего имения кое-что прихвачу!»

Всеволод обещал подумать до вечера. Тем временем к нему подошла пешая рать переяславцев числом в четыре тысячи копий. Половцы очутились словно меж двух тисков: впереди за рекой наездники-торки на конях гарцуют, позади стоит русское войско. Вечером тон у половецкого хана изменился.

«Русичи мне не враги, я пришёл воевать с торками, – сказал Шарукан Всеволоду, – но если переяславский князь считает торков своими подданными, то пусть заплатит мне за их злодеяния. Колдечи и братья его убили моего племянника перед тем, как на Русь сбежать. Кровная месть привела меня сюда».

Всеволод поинтересовался у Шарукана, готов ли он заплатить ему за злодеяния его соплеменника – хана Искала, пограбившего переяславские земли три лета тому назад. Шарукан ответил на это, мол, хан Искал не родич ему, поэтому расплачиваться за его злодеяния он не намерен. По степному обычаю, кочевник лишь за своего родича в ответе.

«В таком случае мы с тобой в расчёте, хан, – сказал Всеволод. – Ты мне не заплатил, и я тебе платить не собираюсь. А за то, что ты в чужие владения со своим уставом влез, я возьму с тебя виру в двести лошадей».

Рассерженный Шарукан горделиво промолвил, что завтра поутру переяславский князь увидит перед своим станом не двести, а десять тысяч отменных скакунов. Всеволод догадался, что Шарукан вознамерился пробиваться в степи силой. Стали готовиться переяславцы к жестокой сече, сослались гонцами с ханом торков, дабы тот в нужный момент ударил половцам в спину. Колдечи выразил готовность биться насмерть с ордой Шарукана.

Едва взошло солнце и птичий щебет огласил рощи и перелески по берегам Трубежа, переяславцы выстроились на равнине длинными шеренгами. Ярко полыхали в лучах восходящего солнца их червлёные щиты^[49]. В центре боевого построения русичей встал пеший полк, на флангах разместились конные дружинники.

Половцы нестройными сотнями выезжали из-за своих кибиток, что-то выкрикивая на своём степном наречии. Некоторые из степняков пускали стрелы в сторону русского воинства, но стрелы не долетали до цели, втыкаясь в густую зелёную траву. Шарукан почему-то медлил, не бросал свою конницу в атаку. Может, он ждал, что переяславцы первыми ринутся на степняков, а может, измышлял какую-нибудь хитрость.

Всеволод тоже не торопился начинать сражение. Он совсем не собирался брать штурмом половецкий лагерь, ограждённый сцепленными повозками. В открытом поле у русичей с их более длинными копьями и большими щитами было больше преимуществ перед половцами.

На другом берегу реки позади половецкого стана крутились на горячих конях воины Колдечи, всего около семисот всадников. На солнце блестели островерхие бронзовые шлемы торков, их изогнутые сабли. Долетал из-за реки их боевой клич.

Напрасно промедлил Шарукан.

Неожиданно окрестности огласились дальним нарастающим гулом от топота множества копыт. Вдалеке на холмах показались русские конники в блестящих шлемах и кольчугах. Далёкая конница стремительно приближалась, растекаясь по широкой долине, охватывая с двух сторон бревенчатые стены Баруча. Из ворот городка с радостными криками выбежали толпы смердов^[50] вместе с жёнами и детьми, искавших защиты за валами и стенами деревянной крепости.

Оживлённо засуетились жёны и дети торков возле своих разноцветных шатров, внезапно оказавшихся в окружении многочисленных русских всадников.

Святослав подоспел вовремя.

У Шарукана пропало желание затевать битву. К русским князьям прибыли знатные половцы, приглашая их в свой стан на переговоры. Князья приглашение отклонили, объяснив послам Шарукана, мол, они у себя дома, а вот половецкий хан – гость, хоть и незваный. Поэтому Шарукан к ним прийти должен с небольшой свитой и без оружия.

Один из послов заявил, что русским князьям в залог безопасности хана надлежит дать половцам заложников.

Святослав рассердился и прикрикнул на половчина:

– Неужели, собака, тебе княжеского слова мало?! Передай своему хану: если до захода солнца он не придёт к нам безоружный, то я его голову преподнесу в дар Колдечи!

Половецкие послы уехали к своим вежам.

Прошёл час и другой. Солнце перевалило за полдень. Русичи ждали.

Наконец расступились конные половецкие отряды и по образовавшемуся проходу медленно проехала вереница всадников. Впереди на саврасом длиннохвостом коне ехал хан Шарукан.

На всю жизнь запомнилась гордому хану эта поездка к русским князьям. Казалось бы, он всё обдумал перед этим походом, всё взвесил. Но, видимо, чего-то всё же не учёл, чего-то недовесил…

Шарукан спешился возле большого белого шатра с красным верхом, близ которого стояли воткнутые в землю княжеские стяги. Двадцать знатных беев^[51] сопровождали Шарукана. Направляясь в шатёр, Шарукан задержался на миг, окинув взором русские знамёна. На смуглое, с тонкими чертами лицо Шарукана набежала мрачная тень: запомнит он эти хоругви! Если суждено ему не изведать коварства русичей и остаться живым, он непременно со временем вернёт должок именно двум этим князьям!

Первыми поприветствовали Шарукана бояре Всеволода: Иван Творимирич, Гордята Доброславич и Ядрей, сын Бокши. Все трое были в кольчугах, с мечами на поясе, но без шлемов. Толмач-торчин переводил половецкому хану их слова.

Шарукан с важностью кивал головой в островерхой шапке с ниспадающим на спину лисьим хвостом: почёт он любил. Сам, правда, в ответ ничего не сказал.

Вокруг стояло много черниговских и переяславских дружинников в блестящих бронях и шлемах, задние из них напирали на передних, всем хотелось рассмотреть вблизи грозного предводителя степняков, о котором шла дурная слава. Свита Шарукана опасливо поглядывала по сторонам и жалась к своим лошадям, чтобы при малейшей опасности мигом вскочить в седло и умчаться.

Шарукан вступил в шатёр в сопровождении четырёх беков^[52].

Всеволод и Святослав радушно встретили гостя, пригласив его потрапезничать вместе с ними: в русском стане было время обеда.

Шарукан уселся на предложенный стул, для беков княжеские слуги поставили скамью.

Трапеза русских князей была очень скромной. Она состояла из протёртой редьки с квасом, ржаного хлеба, овсяной каши без масла и варёных овощей. Однако они уплетали всё это с большим аппетитом.

Заметив лёгкое недоумение в глазах знатных половцев при виде столь невзыскательного угощения на княжеском столе, Всеволод пояснил гостям:

– Пост у нас ныне, а во время поста христианам скоромное вкушать нельзя, ибо это грех большой.

Всеволод кивнул толмачу, тот стал переводить сказанное с русского на половецкое наречие, одновременно разъясняя степнякам, что такое «пост» и христианский обычай поститься. Половцы оживились, закивали головами и тоже принялись за еду – скорее из любопытства и вежливости, нежели из чувства голода.

Святослав негромко бросил Всеволоду:

– Мог бы для именитых гостей и барашка зарезать, брат, ведь они же нехристи.

– Кабы знал наперёд, что к нам гости пожалуют, зарезал бы, – так же тихо ответил Всеволод.

Увидев, что Шарукан внимательно следит за ним, Всеволод улыбнулся ему и дал знак толмачу перевести хану на половецкий всё прозвучавшее между ним и Святославом. Толмач повиновался. Шарукан улыбнулся скупой улыбкой, взгляд его тёмно-карих продолговатых глаз слегка потеплел. Хан что-то промолвил и кивнул толмачу.

– Великий хан говорит, что он уважает чужие обычаи и будет сегодня поститься, как и русские князья, – перевёл толмач.

Всеволод выразил хану свою признательность в таких витиеватых фразах, что толмач, с трудом подбирая слова на половецком языке, кое-как сумел донести до важного гостя суть сказанного. Беки даже забыли про яства, так изумил их высокий слог и изысканность похвал. Неужели переяславский князь желает подольститься к Шарукану? А может, в его словах, столь необычных и возвышенных, кроется какой-то тайный смысл?

Святослав не смог удержаться от небрежной усмешки:

– Брат мой, ты ведь не с ромеями речи ведёшь, поэтому выбирай словеса попроще.

Подозрительные глаза Шарукана метнулись к черниговскому князю, затем к толмачу.

Толмач, повинуясь еле заметному кивку Всеволода, перевёл хану слова Святослава.

Дабы гости не обиделись, Всеволод добавил:

– Жена у меня гречанка, дочь византийского императора, поэтому греки частые гости у меня в Переяславле. А у ромеев принято говорить пышно и замысловато.

В глазах у беков появилось невольное восхищение: князь Всеволод, оказывается, состоит в родстве с властителем Византии! С мощью Византийской империи уже столкнулись западные колена половцев, о богатстве державы ромеев половцы были наслышаны от венгров, валахов и печенегов. Шарукан тоже не смог скрыть своего изумления, переяславский князь вдруг стал значительно выше в его глазах.

Святослава Шарукан разглядывал с затаённой недоброжелательностью, помня его дерзкие слова, брошенные половецким послам. Уж не полагает ли черниговский князь, что хан половецкий из страха перед ним прибыл в русский стан!

Святослав, чувствуя на себе пристальное внимание Шарукана, тоже стал приглядываться к хану.

Шарукан был ещё довольно молод, на вид ему было около тридцати лет. Хан был высок и строен, с широкими плечами и узкой талией. Небольшая рыжая бородка обрамляла его подбородок. Тонкий прямой нос и слегка выступающие скулы придавали Шарукану облик сурового аскета, взгляд его тёмных миндалевидных глаз был цепким и недоверчивым. У хана были чёрные, почти сросшиеся на переносье брови, из-под шапки с опушкой из лисьего меха торчали длинные космы пепельно-рыжих волос.

«Ого, как зыркает рыжая каналья! – усмехнулся про себя Святослав. – Глаза словно стрелы!»

Насытившись, Святослав стал более благодушен, в нём опять проснулась его язвительная ирония.