– Ты бледна, дорогая, – заметил мистер Беллингем, раскаиваясь в собственной вспыльчивости. – Прогуляйся перед обедом, ты же любишь такую отвратительную погоду. И постарайся набраться впечатлений, чтобы было что рассказать. Ну, глупышка, иди сюда – поцелуй меня и отправляйся на улицу.

Руфь вышла из комнаты с облегчением, ведь если он опять заскучает, ее вины в том не будет и не придется корить себя за глупость. Свежий воздух – целительный, успокаивающий бальзам, который заботливая мать-природа дарует всем нам в минуты уныния, – принес бодрость. Дождь прекратился, хотя каждый листок и каждая травинка отяжелели от живых блестящих капель. Руфь быстро зашагала к круглой низине, в которой бурная горная река разливалась глубоким озером, а потом, немного отдохнув, побежала среди камней дальше, в просторную долину. Как она и предполагала, водопад оказался мощным. Захотелось перебраться на противоположную сторону потока; как обычно, переправой послужили специально уложенные в нескольких ярдах от озера, в тени высоких деревьев, большие плоские камни. Полноводная река торопливо мчалась среди серых валунов, но Руфь, не зная страха, легко и уверенно шла вперед. В середине потока внезапно возникло препятствие: то ли один из камней погрузился в глубину, то ли его вообще смыло вниз по течению, только расстояние до следующей опоры оказалось слишком большим, чтобы преодолеть его не задумываясь. Руфь на миг остановилась в сомнении, но все же решила идти вперед. Шум бурной стремнины заглушил все остальные звуки, зрение сосредоточилось на препятствии, поэтому внезапно появившаяся на одном из ближайших камней фигура и голос, предложивший помощь, не на шутку испугали.

Руфь подняла голову и увидела карлика, далеко не молодого, спину которого искривлял заметный горб. Должно быть, незнакомка слишком откровенно его разглядывала, поэтому карлик слегка покраснел и повторил:

– Здесь бурное течение, очень опасно. Может, обопретесь на мою руку? Давайте помогу.

Руфь подала ему руку и таким способом мгновенно оказалась на другой стороне. На узкой лесной тропинке он пропустил ее вперед, а сам молча пошел следом.

Миновав лес и оказавшись на открытом лугу, Руфь обернулась, взглянула на спутника и только сейчас заметила, как он красив, – поражали правильные черты бледного лица: высокий чистый лоб, одухотворенное сияние глубоко посаженных глаз и четко, чувственно очерченный рот.

– Если позволите, я провожу вас. Вы ведь хотите пройти дальше? Разыгравшаяся прошлой ночью буря снесла перила на деревянном мосту. От стремительного потока может закружиться голова, а там очень глубоко.

Дальше они шли в молчании. Руфь спрашивала себя, кто такой этот незнакомец. Если бы она хоть раз увидела человека столь необычной внешности среди постояльцев гостиницы, то непременно бы его запомнила. И все же для валлийца он слишком свободно и чисто говорил по-английски, но в то же время настолько хорошо знал местность, словно жил здесь. Словом, в ее воображении спутник предстал одновременно англичанином и обитателем северного Уэльса.

– Я только вчера приехал сюда, – объяснил незнакомец, словно умел читать мысли, едва тропинка стала шире и позволила идти рядом, – и сразу отправился к верхним водопадам. Они несказанно прекрасны.

– Не побоялись выйти в ливень? – удивилась Руфь.

– Ничуть! Никакая непогода не способна удержать меня от прогулки. Больше того, в дождь эти края становятся еще прекраснее. К тому же времени настолько мало, что нельзя терять ни дня.

– Значит, вы не местный? – робко уточнила Руфь.

– Нет, мой дом совсем в другом месте – в шумном городе, где порой трудно осознать, что

Есть в вечном безумном потоке
Людских преступлений и слез
Святые напевов потоки,
Певучие кружева грез.

Сердца источают мелодии
В покое полей и в толпе.
Что им своеволие гордости,
Коль души летят в высоте?

Но каждый год обязательно провожу некоторое время в Уэльсе и часто именно в этих краях.

– Меня это ничуть не удивляет: здесь необыкновенно красиво.

– Да. А старый хозяин гостиницы в Конвее заразил меня любовью к местным людям, истории и традициям. Я уже до такой степени выучил язык, что теперь даже понимаю легенды. Среди них есть невероятно прекрасные, повергающие в трепет, и очень поэтичные, даже волшебные.

Смущение и скромность мешали девушке поддержать разговор каким-нибудь замечанием или вопросом, хотя незнакомец покорял спокойным обаянием.

– Вот, например. – Он протянул руку к живой изгороди и тронул длинный, усеянный бутонами стебель наперстянки, внизу которого уже освободились из зеленых оков два розовых, в бордовую крапинку цветка. – Наверняка вы не знаете, почему наперстянка так изящно изгибается и покачивается. Думаете, что виноват ветер, не так ли?

Его грустная улыбка не оживила задумчивых глаз, но придала лицу добродушное выражение.

– Да, я всегда думала, что дело в ветре, – наивно призналась Руфь. – В чем же истинная причина?

– О, валлийцы считают, что это священный цветок фей, способный узнавать, когда они проходят или пролетают мимо, и почтительно кланяться. По-валлийски название цветка «манег эллиллин» – «рукавичка доброго человека». Скорее всего именно поэтому у нас его называют «лисичкины рукавички».

– Какая чудесная легенда! – восхитилась Руфь, ожидая продолжения рассказа, но они уже дошли до деревянного моста.

Незнакомец помог ей перейти на другой берег, попрощался и, не дожидаясь благодарности за внимание, зашагал своей дорогой.

Вернувшись в гостиницу, Руфь подробно рассказала о приключении мистеру Беллингему. Занятная история помогла увлекательно скоротать время до обеда, потом мистер Беллингем вышел на улицу выкурить сигару, а вернувшись, сообщил:

– Только что видел твоего маленького горбуна – вылитый Рике-хохолок, но вовсе не джентльмен. Если бы не горб, ни за что бы не узнал, ведь ты назвала его джентльменом.

– А вам он не показался таким?

– Ничуть. Выглядит обтрепанным, грязным и бедным. Да и живет, как мне сказал конюх, над тем ужасным магазином, где продают свечи и сыр, а нестерпимый запах чувствуется за двадцать ярдов. Ни один джентльмен такого соседства не вынесет. Должно быть, путешественник или художник – что-нибудь в этом роде.

– А вы обратили внимание на лицо, сэр? – уточнила Руфь.

– Нет. Но облик в целом достаточно красноречиво свидетельствует о положении.

– Лицо удивительное – можно сказать, красивое, – тихо возразила Руфь, но мистер Беллингем уже утратил интерес к разговору и перестал слушать.

Глава 6
Тучи сгущаются

На следующий день погода порадовала ярким солнцем, словно природа решила устроить свадьбу земли и неба. Постоялый двор мгновенно опустел: все отправились на прогулку. Руфь понятия не имела, что вызывает всеобщее любопытство, – свободно, не обращая внимания на окна и двери, входила и выходила, в то время как немало наблюдателей не только смотрели на нее, но и обсуждали как внешность, так и положение.

– Какое очаровательное создание! – заметил один из джентльменов, поднявшись из-за стола и взглянув на входившую в столовую Руфь, только что вернувшуюся с ранней прогулки. – Должно быть, лет шестнадцать, не больше, а в белом платье особенно мила и невинна!

Возившаяся с маленьким сыном супруга, не посмотрев и не оценив скромной манеры и потупленного взора девушки, решительно возразила:

– О чем ты говоришь! По-моему, таких вообще нельзя сюда пускать. Подумать только, какой разврат процветает под одной с нами крышей! Отвернись, дорогой, и не льсти ей своим благосклонным вниманием.

Супруг, ощутив запах яичницы с ветчиной и услышав требование жены, вернулся к завтраку. Не могу сказать наверняка, что именно вызвало покорность, обоняние или слух. Может, вам удастся понять?

– А теперь, Гарри, – велела дама сынишке, – поднимись в комнаты и узнай, готовы ли няня и сестренка к прогулке. В такое прекрасное утро нельзя терять ни минуты.

Увидев, что мистер Беллингем еще не спустился к завтраку, Руфь решила немного прогуляться по деревенской улице. Между холодными каменными домами виднелись освещенные солнечными лучами, уходившие вдаль чудесные пейзажи. Возле небольшой лавчонки она увидела только что вышедшую няню с маленькой девочкой и мальчиком чуть постарше. Малышка с серьезным видом восседала у нее на руках. Свежее, румяное, словно персик, личико вызывало умиление. Руфь всегда очень любила детей и не удержалась, подошла. Немного повеселив малышку, она собралась было поцеловать ее на прощание, но в это мгновение мальчик, сердито наблюдавший за ней, вдруг покраснел, размахнулся пухлой ручонкой и изо всех сил ударил девушку по лицу.

– Как вам не стыдно, сэр! – в ужасе воскликнула няня. – Разве можно так обращаться с доброй леди, которая так любезно обошлась с твоей сестрой?

– Никакая она не леди! – в негодовании возразил мальчик. – Мама сказала, что это нехорошая, дурная женщина. Да, так и сказала. И она не имеет права целовать Сесиль.

Теперь уже залилась краской няня, сообразив, что мог услышать ребенок. Но до чего же неловко и стыдно было слышать эти слова, стоя лицом к лицу с элегантной молодой леди!

– Дети сами не знают, какие глупости говорят, мэм, – попыталась она извиниться, но Руфь словно застыла, побледнев от неведомой прежде мысли.

– Это вовсе не глупости, а чистая правда! И ты сама так говорила, я слышал. Поди прочь, дурная женщина! – выкрикнул мальчик в припадке острой детской ненависти.

К огромному облегчению няни, Руфь отвернулась и медленно, понуро склонив голову, нетвердой походкой отошла, а когда рискнула поднять взгляд, увидела грустное лицо горбатого джентльмена, наблюдавшего за безобразной сценой через открытое окно второго этажа. Сейчас он выглядел еще серьезнее и печальнее, чем во время первой встречи, а в его глазах застыло выражение глубокой скорби. Вот так бесславно, в равной степени осужденная и старым и малым, Руфь вернулась в гостиницу. Мистер Беллингем уже ожидал ее возвращения. Великолепная погода восстановила его энергию и подвижность. Он говорил непрестанно, не дожидаясь ответов и реакции, в то время как Руфь готовила чай и пыталась успокоить отчаянно бившееся сердце. Встреча не прошла бесследно: в душе остался глубокий, болезненный след. К счастью, некоторое время мистеру Беллингему вполне хватало ее односложных ответов, но поскольку даже эти короткие слова звучали настолько безрадостно и обреченно, в конце концов он заметил, что настроение спутницы далеко не самое радужное.

– Руфь, что с тобой сегодня? Ведешь себя отвратительно. Вчера, когда все вокруг тонуло во мраке, а я страдал от скуки, от тебя исходили сплошь восторженные восклицания, а сегодня, когда каждое живое существо радуется солнцу, ты опечалена, если не сломлена горем. Как прикажешь тебя понимать?

По щекам девушки потекли слезы, но в ответ она так и не произнесла ни звука. Трудно было выразить словами только что пришедшее осознание оценки окружающих, с которой отныне предстояло смириться. Казалось, что, узнав об утреннем происшествии, мистер Беллингем расстроится – так же, как она сама. Наверное, поделившись с ним открытием, она падет в его глазах. К тому же какой смысл говорить о постигшем страдании с тем, кто стал его первопричиной.

«Нельзя его огорчать, – подумала бедняжка. – Надо постараться взять себя в руки. Если в моих силах сделать его счастливым, то какое мне дело до мнения окружающих?»

Решив забыть о собственных чувствах, Руфь постаралась изобразить беспечность, но стоило лишь на мгновение отвлечься, как горестные мысли настойчиво возвращались, а вопросы все так же безжалостно терзали ум, поэтому мистер Беллингем лишился той веселой, обворожительной подруги, чьим обществом наслаждался.