Они вышли на прогулку и по тропинке пришли к поросшему лесом и манившему свежей тенью склону холма. Поначалу все выглядело обычно, но вскоре внизу, у самых ног, заволновалось зеленое море – это мягко раскачивались вершины деревьев. Тропинка круто спускалась, а выступавшие из земли камни превращали ее в подобие лестницы. Шаг сменился прыжками, а прыжки вскоре перешли в бег. Остановиться удалось только в самой нижней точке, где царствовал зеленый полумрак. В это время дня птицы прятались в тенистых уголках и молчали. Путники прошли еще несколько ярдов и оказались на берегу круглого озера, окруженного высокими деревьями, чьи вершины еще несколько минут назад оставались далеко внизу. Озеро лежало вровень с землей, словно не имело берегов, и походило на зеркало. В воде задумчиво, неподвижно стояла цапля, но, едва заметив людей, взмахнула крыльями, медленно взмыла в воздух и полетела над зеленым лесом в голубое небо – из глубокой низины казалось, что деревья касаются застывших над землей круглых белых облаков. На отмелях и вокруг озера щедро разрослась вероника, но в глубокой тени цветки оставались почти невидимыми, а в центре водной глади отражалось казавшееся темным и бездонным небо.

– Ах, смотрите, водяные лилии! – воскликнула Руфь, заметив на противоположной стороне озера белые цветы. – Я пойду соберу букет.

– Нет-нет, лучше я сам, – возразил мистер Беллингем. – Земля здесь болотистая. А ты присядь и отдохни – да вот хоть на эту кочку. Будет удобно, как в кресле.

Руфь кивнула и, устроившись на кочке, приготовилась ждать. Скоро мистер Беллингем вернулся, снял с нее шляпу и принялся украшать волосы лилиями. Руфь сидела спокойно, с любовью глядя ему в лицо. Каждое его движение отражало почти детскую радость: казалось, большой ребенок нашел новую игрушку, – и это странное воодушевление ничуть ее не смущало, напротив, хотелось забыть обо всем, кроме того, чтобы доставить ему удовольствие. Наконец, завершив деяние, мистер Беллингем удовлетворенно заключил:

– Ну вот! Теперь пойдем к воде, посмотришь на свое отражение. Только надо выбрать чистое, не заросшее травой место. Давай руку.

Руфь покорно взглянула в хрустальное зеркало. Красота образа восхитила, как восхитило бы любое другое прекрасное изображение, но она и не подумала соотнести его с собой. Сознание собственного очарования существовало абстрактно, в то время как существование заключалось в чувствах и мыслях.

Здесь, в таинственной лесной низине, путешественников объединяла невозмутимая гармония. Мистер Беллингем думал только о красоте девушки, а эта красота превосходила самые смелые фантазии и рождала не только восхищение, но и гордость. Руфь стояла под сенью деревьев в белом платье; нежное румяное лицо напоминало едва распустившуюся июньскую розу, тяжелый белоснежный венок украшал прелестную голову, а легкий беспорядок пышных каштановых локонов лишь добавлял очарования. Прелесть девушки радовала мистера Беллингема больше, чем старание соответствовать его переменчивому настроению.

Когда они вышли из леса, Руфь все же сняла венок, а возле гостиницы надела шляпку. Теперь уже простая мысль, как доставить радость любимому человеку, не успокаивала душу. Грусть и задумчивость вернулись, не позволяя изображать веселье или хотя бы оживление.

– Право, Руфь, – заметил вечером мистер Беллингем, – не позволяй себе укореняться в привычке ни с того ни с сего предаваться меланхолии. За последние полчаса вздохнула уже раз двадцать. Постарайся держаться хотя бы немного жизнерадостнее: не забывай, что в этом диком краю мне не с кем общаться, кроме тебя.

– Простите, сэр, – со слезами на глазах ответила Руфь и вдруг подумала, как, должно быть, скучно ему весь день терпеть ее плохое настроение.

Постаравшись улыбнуться, девушка кротко, с раскаянием в голосе попросила:

– Не будете ли так добры, сэр, научить меня одной из тех карточных игр, о которых говорили вчера? Постараюсь не раздражать своей непонятливостью.

Нежный просительный тон достиг цели. Мистер Беллингем приказал принести колоду и вскоре забыл и о скуке, и о разочаровании, настолько захватывающим оказался процесс посвящения очаровательной ученицы в премудрости игры.

– Ну вот! – наконец воскликнул он удовлетворенно. – Для первого урока достаточно. Твои ошибки, маленькая глупая гусыня, заставили смеяться так, что страшно разболелась голова.

Он бросился на диван, а она тут же опустилась рядом на колени и нежно попросила:

– Позвольте положить на лоб прохладные ладони. Маме это всегда помогало.

Некоторое время мистер Беллингем лежал молча, неподвижно, отвернув лицо от света, а потом вовсе уснул. Руфь задула свечи и устроилась в кресле, ожидая, что он проснется отдохнувшим и освеженным. От вечернего воздуха в комнате стало прохладно, но она не осмелилась прервать то, что казалось крепким, здоровым сном, а заботливо укрыла джентльмена шалью, которую, вернувшись с прогулки, оставила на спинке стула. Надо было многое обдумать, но она постаралась отогнать тягостные мысли. Вдруг дыхание спящего стало учащенным, неровным и сдавленным. Прислушавшись с возрастающим страхом, Руфь осмелилась разбудить мистера Беллингема. Он открыл глаза, но не смог ничего ни понять, ни сделать: тело охватила странная дрожь. Все в гостинице спали, кроме одной-единственной горничной, которая еще днем исчерпала скудный запас доступного английского языка, а сейчас на все вопросы отвечала лишь одной емкой фразой: «Да, мэм, конечно».

Всю ночь Руфь просидела возле любимого. Он стонал и метался в бреду, но не мог произнести ни единого внятного слова. Бедняжка еще ни разу не видела ничего подобного. По сравнению с нынешними тревогами страдания вчерашнего дня представлялись далекими и мелочными. Действительность оказалась несравнимо тяжелее и пугала сильнее. Когда ранним утром в коридоре послышалось движение, Руфь отправилась на поиски миссис Морган – той самой хозяйки постоялого двора, чьи резкие проницательные манеры, ни в малейшей степени не смягченные ни уважением, ни расположением к бедной девушке, страшили даже в присутствии мистера Беллингема.

– Миссис Морган, – начала Руфь, явившись в личную гостиную хозяйки и сразу едва не рухнув на стул, поскольку силы внезапно иссякли. – Миссис Морган, боюсь, что мистер Беллингем очень серьезно болен. – Она расплакалась, но тут же совладала с собой. – Что мне делать? Всю ночь он бредил, а сейчас выглядит странно, если не дико.

Она заглянула в лицо миссис Морган, словно ожидая пророчества.

– Вы правы, мисс, положение крайне неловкое. Но не плачьте, слезы все равно не помогут. Сейчас поднимусь и сама взгляну на бедного молодого человека, а тогда уже решу, надо ли посылать за доктором.

Вслед за хозяйкой Руфь пошла наверх. Открыв дверь комнаты, обе увидели, что мистер Беллингем сидит на кровати и смотрит по сторонам, явно ничего не понимая, но девушку он сразу узнал и громко позвал:

– Руфь, Руфь! Подойди, не оставляй меня одного!

Одна-единственная фраза до такой степени утомила больного, что он в изнеможении упал на подушки.

– Сейчас пошлю за мистером Джонсом. Даст бог, через пару часов будет здесь, – пообещала миссис Морган, но больной не ответил и, кажется, даже не услышал ее.

– О, не сможет ли доктор приехать пораньше? – в ужасе воскликнула Руфь.

– Никак. Живет он в Ллангласе, а это в семи милях от нас. Хорошо, если окажется дома, а то ведь может отправиться миль за восемь-девять к пациенту. Но сейчас же пошлю к нему парнишку на пони.

Хозяйка удалилась, оставив Руфь в печальном одиночестве. Поскольку мистер Беллингем вновь забылся тяжелым сном, делать было нечего. Уже вовсю раздавались звуки утренней жизни: звенели колокольчики, по коридорам разносили завтрак тем из гостей, кто еще не желал выходить, – а Руфь сидела возле кровати больного в комнате с плотно закрытыми ставнями. Хозяйка поручила горничной отнести наверх поднос с завтраком, но бедняжка решительно отвергла заботу, а настаивать служанка не имела права. Больше ничто не нарушило бесконечного, монотонного ожидания. С улицы доносились веселые разговоры собиравшихся на прогулку гостей: кто верхом, кто в экипажах. Утомившись от неподвижности, Руфь подошла к окну, немного приоткрыла ставни и выглянула наружу, но яркий свет солнца лишь обострил душевную боль. Мрак больше соответствовал безысходному настроению.

Прежде чем приехал доктор, миновало несколько часов тягостного ожидания. Мистер Джонс задал пациенту несколько простых вопросов, однако вразумительных ответов не получил и обратился к девушке с просьбой описать симптомы, но когда она попыталась это сделать, лишь неопределенно покачал головой и, печально взглянув на миссис Морган, жестом пригласил ее выйти. Они отправились вниз, оставив Руфь в полном отчаянии, какого еще час назад она не испытывала и даже не представляла.

– Боюсь, случай крайне тяжелый, – заключил мистер Джонс. – Очевидно, мы имеем дело с воспалением мозга.

– Бедный джентльмен! Несчастный молодой человек! Выглядел воплощением здоровья! – горестно воскликнула миссис Морган.

– Не исключено, что именно внешнее физическое здоровье оказало и впредь окажет отрицательное влияние на ход болезни. И все же будем надеяться на лучшее. Кто сможет за ним ухаживать? Потребуется тщательный присмотр. Эта молодая леди доводится джентльмену сестрой? Для жены выглядит чересчур молодой.

– Нет-нет, ничего подобного! Как вам, должно быть, известно, мистер Джонс, мы не должны слишком пристально присматриваться к гостям. Честно признаться, мне даже жаль бедняжку, настолько она скромна и мила. Правда, когда здесь появляются ей подобные, я считаю необходимым добавить в манеры оттенок презрения, но эта молодая особа настолько обходительна, что трудно открыто ее осуждать.

Хотя доктор ее почти не слушал (хозяйка могла бы еще долго распространяться в том же духе), стук в дверь отвлек ее от морализаторства, а мистера Джонса от мысленного составления необходимых рекомендаций.

В комнату вошла Руфь, бледная и дрожавшая, но держалась она с тем впечатляющим достоинством, которое придает человеку скованное волевым усилием бурное чувство.

– Прошу вас, сэр, оказать любезность и подробно объяснить, что я должна сделать для мистера Беллингема. Каждое ваше указание будет исполнено в точности. Вы говорили о пиявках… Я могу их поставить и проследить за процессом. Перечислите все необходимые меры, сэр.

Руфь говорила спокойно и серьезно, а ее манера поведения убедительно доказывала, что она обладает желанием и намерением противостоять болезни. Мистер Джонс заговорил с почтением, которого не проявил наверху, хотя и принял ее за сестру пациента. Руфь внимательно выслушала и даже повторила некоторые предписания, чтобы убедиться, что все правильно поняла, а потом молча поклонилась и ушла.

– Странная особа, – заключил мистер Джонс. – И все же слишком уж молода, чтобы ухаживать за столь тяжелым больным. Не знаете ли, миссис Морган, где живут его родственники?

– Да, к счастью, кое-что знаю. В прошлом году по Уэльсу путешествовала матушка мистера Беллингема – крайне самоуверенная и надменная леди. Останавливалась у меня, и, смею заверить, все здесь ее не устраивало в полной мере. Да, требования были невероятно высоки. После нее остались книги и даже кое-какая одежда, так как горничная понимала о себе не меньше, чем госпожа, и предпочитала службе романтические прогулки в обществе одного из наших слуг. Впоследствии мы получили несколько писем, и я заперла их в том ящике, где храню все подобное.

– В таком случае рекомендую немедленно написать леди и сообщить о состоянии сына.

– Было бы куда лучше, мистер Джонс, если бы вы сами написали. Дело в том, что мне непросто даже говорить по-английски, не то что писать.

Итак, послание было начертано самым профессиональным образом. Чтобы сэкономить время, мистер Джонс сам отвез его на почту в Лланглас.