Миссис Морган едва успела закончить гневную тираду, а девушка уже выбежала на дорогу, забыв обо всем на свете, кроме главной и единственной цели – догнать любимого. Ну и пусть сердце бешено колотится, а голова гудит от напряжения – ведь еще можно остановить экипаж! Погоня превратилась в кошмар, постоянно ускользавший от самых заветных желаний и смелых начинаний и в то же время постоянно возвращавшийся. Всякий раз, когда цель появлялась в поле зрения, оказывалось, что она еще дальше, но Руфь не желала этому верить. Ей казалось, что если удастся добраться до вершины холма, то оттуда бежать будет легче и удастся догнать экипаж. Ни на миг не останавливаясь, она даже успевала горячо молиться, чтобы Господь позволил еще раз увидеть дорогое лицо, даже если придется умереть на месте. Молитва принадлежала к числу тех просьб, которые Бог в своей милости оставляет без ответа, и все же Руфь вкладывала в слова всю душу и повторяла их снова и снова.

Преодолев череду сменявших друг друга холмов, Руфь взобралась на вершину. Перед ней расстилалась бесконечная, уходившая вдаль, тонувшая в дымке летнего дня, поросшая вереском коричнево-сиреневая равнина. Белая дорога лежала как на ладони, однако экипаж, а вместе с ним и любимый человек, бесследно исчезли. Вокруг не было ни единой души – лишь несколько диких черных горных овец мирно паслись на обочине, словно их давным-давно никто не тревожил.

В отчаянии Руфь бросилась на придорожный вереск. Хотелось одного: тотчас умереть, – и смерть казалась близкой. Думать она не могла, но могла поверить во что угодно. Жизнь представлялась кошмарным сном, и Бог, сжалившись, освобождал ее от оков. Руфь не испытывала раскаяния, не сознавала ошибочности поведения, не понимала ни единого обстоятельства – кроме того, что он уехал. И все же потом, спустя много времени, она вспомнила деловито пробиравшегося сквозь чабрец ярко-зеленого жука и изящный, легкий полет жаворонка, мягко спустившегося в гнездышко неподалеку от того места, где она лежала. Солнце уже стояло совсем низко над горизонтом, горячий воздух перестал дрожать над еще более горячей землей, когда она вдруг вспомнила о письме, которое так и не дочитала, и подумала с сожалением: «Наверное, я поспешила. Он мог написать несколько слов на другой стороне и что-то объяснить. Надо вернуться в гостиницу и прочитать еще раз и до самого конца».

Тяжело, неуклюже Руфь поднялась с помятого вереска и некоторое время простояла в нерешительности. От смены положения голова закружилась, а первые шаги дались с огромным трудом. Ноги совсем не слушались, но мало-помалу мысли заставили идти быстрее. Вдруг ей показалось, что можно обогнать настигшую агонию. В долину Руфь спустилась в тот самый час, когда множество веселых и жизнерадостных компаний возвращалось с приятной прогулки. Со всех сторон долетали негромкие разговоры, тихие радостные смешки и восторженные, исполненные восхищения восклицания.

После инцидента с мальчиком Руфь старалась держаться в стороне от детей, которых она теперь не могла назвать невинными созданиями. И даже сейчас основанная на грубом унижении привычка одержала верх. Она остановилась, оглянулась и, увидев, что с тропинки на главную дорогу выходит еще больше народу, открыла калитку, что вела на пастбище, и спряталась за живой изгородью, чтобы пропустить гуляющих и потом незаметно пробраться в гостиницу. Едва живая от усталости, девушка присела на кочку под старым боярышником. Глаза горели, но слез не было. До нее доносились голоса беспечных путников, слышались крики деревенских детей и топот многочисленных ног, вдали виднелись низкорослые черные коровы, возвращавшиеся с пастбищ. Жизнь вокруг кипела. Когда же мир наконец успокоится, станет неподвижным и темным, готовым принять одинокое, несчастное существо?

Даже в этом укромном уголке покой продолжался недолго. Любопытные малыши заглянули в калитку и, увидев сидевшую на земле девушку, собрались со всех концов деревни. Один, самый смелый, подбежал с криком: «Дай полпенни!»; остальные тут же последовали его примеру. Скрытый от посторонних глаз уголок, где Руфь пыталась найти убежище, наполнился веселыми детскими голосами, беготней и смехом. Счастливцы! Еще не пришел их черед понять, что такое горе. Она пыталась попросить оставить ее в покое и не сводить с ума, но валлийские мальчишки не знали по-английски ни слова, кроме вечного «дай полпенни». Сочувствия нигде не было, но вдруг, как раз в ту минуту, когда она едва не обиделась на самого Господа, печально опущенный взор заметил упавшую на платье тень. Подняв голову, девушка увидела того горбатого джентльмена, которого встречала уже дважды.

Привлеченный шумом толпы детей, он по-валлийски спросил, что происходит, но ответа не понял и, руководствуясь жестами, вошел в калитку, а там на невысоком земляном пригорке увидел ту самую девушку, на которую в первый раз обратил внимание из-за чистой, почти небесной красоты, а во второй – из-за сложной ситуации, в которой она оказалась. И вот теперь красавица сидела съежившись, словно измученное, загнанное существо, и смотрела с диким отчаянием, придававшим прелестному лицу почти яростное выражение. Платье выглядело поношенным и грязным, шляпа потеряла форму. Несчастная, всеми покинутая бродяжка вызывала в душе сочувствие.

Светившаяся в глубоких глазах чистая жалость тронула окаменевшее от горя сердце. Не отводя взгляда, словно впитывая доброту и участие, Руфь проговорила тихо, медленно и скорбно:

– Он бросил меня, сэр. Просто взял и уехал.

Прежде чем джентльмен успел вымолвить хоть слово утешения, она залилась самыми безысходными, самыми бурными слезами, какие только можно представить. Облеченные в слова переживания потрясли ее душу, а рыдания и стоны ранили его сердце, но, понимая, что ни единый произнесенный им звук не достигнет цели и даже не будет услышан, незнакомец стоял молча, в то время как Руфь безудержно выплескивала скопившееся горе. Наконец, обессилев и лишившись слез, сквозь тихие всхлипы она услышала негромкие, обращенные к небесам слова:

– О Господи! Ради Христа, сжалься над несчастной!

Руфь подняла голову и обратила на джентльмена почти осмысленный взгляд. Потом посмотрела внимательнее, как будто слова затронули в душе какую-то струну, и она попыталась услышать эхо. Так и случилось. То ли жалость в глазах незнакомца, то ли его краткое, но страстное воззвание напомнили о днях детства, когда она сидела возле колен матушки. Захотелось вспомнить каждый день, каждый миг того счастливого времени.

Джентльмен не беспокоил расспросами, поскольку сам чувствовал себя глубоко потрясенным обстоятельствами и обращенным к нему бледным, изможденным лицом, и сознавал необходимость высшего терпения. Но внезапно девушка испугала его, как испугалась сама острого приступа страдания: вскочила, оттолкнула невольного свидетеля своих мук и бросилась к калитке. Из-за увечья джентльмен не мог двигаться так же активно, но постарался не отстать – перешел через дорогу и, чтобы сократить путь, свернул на каменистую вересковую пустошь. Однако в сумерках он не заметил выступавший из земли камень, споткнулся и упал. От острой боли в спине горбун коротко вскрикнул, а когда птицы и звери успокаиваются и мир погружается в ночную тишину, высокий страдальческий звук далеко разносится в неподвижном воздухе. Руфь тоже услышала возглас и остановилась. Невольный крик боли совершил то, чего невозможно было добиться никакими увещеваниями, – вернул к действительности. Даже в столь тяжкий час, когда все добрые ангелы оставили мятущуюся душу, доброта в ее сердце сохранилась: как и в прежние дни, она не могла равнодушно пройти мимо любого страдающего существа, непременно пыталась помочь. Потому и сейчас, на безумном пути к самоубийству, обернулась на этот резкий, исполненный страдания звук.

Человек лежал среди камней и от слабости не мог подняться, но душевные страдания оказались сильнее физической боли: мучила мысль, что из-за несчастного случая он утратил последнюю возможность спасти несчастную душу. И вдруг – хвала Господу! – белая фигурка остановилась, прислушалась и медленно, как будто разыскивая потерянную вещь, зашагала обратно. Джентльмен не мог говорить, но издал звук, который, несмотря на радость, прозвучал подобно стону. Руфь поспешила к нему, и горбун едва слышно пробормотал:

– Я ранен… Не уходите.

Немощное, безвольное тело не выдержало падения и бурных переживаний, последние силы ушли на эти несколько слов, и бедняга потерял сознание. Руфь бросилась к небольшому, но бурному горному потоку, который всего несколько минут назад искушал обрести забвение в глубоком омуте, набрала в сложенные ладони холодной воды, вернулась к страдальцу и попыталась привести его в чувство. Когда джентльмен начал подавать признаки жизни, она участливо спросила:

– Где больно, сэр? Может, что-то серьезное?

– Кажется, нет. Во всяком случае, мне сейчас уже лучше. Видите ли, любое быстрое движение грозит потерей равновесия, вот и споткнулся: здесь полно камней. Надеюсь, скоро все пройдет. Может быть, проводите меня до дома?

– Да, конечно! Не стоит долго лежать на вереске: роса очень холодная.

Джентльмен так хотел исполнить ее желание, чтобы не утомить заботой и не позволить вернуться к собственным переживаниям, что попытался подняться, но резкая боль пронзила тело, и Руфь это заметила.

– Не спешите, сэр. Я подожду.

Мысли вернулись в печальное русло, и все же несколько услышанных и произнесенных простых слов пробудили от безумия. Присев рядом с незнакомцем, бедняжка закрыла лицо ладонями и неслышно, но горестно расплакалась. Руфь забыла о присутствии постороннего, но в сознании сохранилось смутное представление о том, что кто-то ждет ее помощи, что она нужна в этом мире, а потому не должна столь поспешно его покидать. Представление не превратилось в конкретную, выраженную словами мысль, но удержало в неподвижности и постепенно успокоило.

– Теперь, может, попытаетесь помочь мне подняться? – через некоторое время спросил джентльмен.

Руфь не ответила, но заботливо поддержала спутника. Он взял ее под руку, и она бережно повела его по мягкой, поросшей вереском земле, между предательски торчавшими камнями. Выбравшись на дорогу, уже при лунном свете они медленно продолжили путь. Джентльмен хорошо знал деревню, поэтому выбирал самые глухие переулки, пока не показался тот самый магазин, над которым он квартировал. Да, он заботился о репутации спутницы и догадывался, что освещенные окна постоялого двора причинят ей страдания. Пришлось подождать, пока откроют дверь, и он крепче оперся на ее руку, а потом, не убирая ладони и в то же время опасаясь испугать и снова обратить в бегство, пригласил:

– Входите.

За магазином располагались меблированные комнаты, куда они медленно и вошли. Приятного вида хозяйка – миссис Хьюз – поспешила зажечь свечи, и эти двое наконец-то увидели друг друга. Джентльмен казался очень бледным, а Руфь выглядела так, словно на ней лежала тень смерти.

Глава 9
Демон бури усмирен

Миссис Хьюз суетливо занялась приготовлением ужина, сопровождая каждый шаг многочисленными сочувственными восклицаниями то на ломаном английском, то на родном валлийском языке, который при ее музыкальном голосе звучал так же мягко, как русский или итальянский. Мистер Бенсон – именно так звали горбуна – лежал на диване и размышлял, в то время как добрая хозяйка делала все возможное, чтобы облегчить его боль. Квартирант останавливался у нее уже третий год подряд, так что она успела его узнать и полюбить.