Хозяйка умолкла и закашлялась, а Руфь благоразумно сменила тему и заговорила о том, как помочь мальчику. К счастью, вскоре к беседе присоединился доктор.

Руфь, после того как попросила соседку купить все самое необходимое и выслушала заверения доктора, что через пару дней мальчик поправится, с содроганием вспомнила, как много времени провела в хижине Нелли Бронсон, и со страхом подумала о строжайшем контроле со стороны миссис Мейсон за отлучками учениц в рабочие дни. Пытаясь направить блуждавшие мысли на сочетание розового и голубого цветов с сиреневым, пробежалась по магазинам, но в суматохе образцы тканей потерялись и в мастерскую девушка вернулась не с теми покупками, в отчаянии от собственной глупости.

Истинная причина рассеянности заключалась в том, что дневное происшествие полностью захватило ее мысли. Правда, сейчас фигура Тома (который был уже в безопасности) отступила на второй план, в то время как личность мистера Беллингема вышла на первый. Его отважный бросок в воду ради спасения ребенка приобрел в глазах Руфи масштаб героического деяния: трогательная забота о мальчике предстала в виде великодушного человеколюбия, а беспечное распоряжение деньгами показалось высшей щедростью, ибо она забыла, что щедрость подразумевает некоторую степень самоограничения. Ее подкупило то бесконечное доверие, какое джентльмен оказал ей, попросив позаботиться о благополучии Тома, и в мыслях уже возникли мечты Альнашара^[1] о благоразумных и полезных тратах, когда необходимость открыть дверь мастерской вернула к реальности жизни и неминуемому выговору со стороны миссис Мейсон. В этот раз, правда, гроза миновала, но по такой печальной причине, что Руфь предпочла бы безнаказанности самое строгое взыскание. Во время ее отсутствия болезненное состояние Дженни внезапно настолько обострилось, что девушки по собственному разумению уложили в постель. Когда всего за несколько минут до прихода Руфи вернулась миссис Мейсон, все мастерицы горестно стояли возле подруги, и лишь появление хозяйки заставило их приступить к работе. И вот сейчас на модистку обрушилась целая охапка срочных дел: надо было послать за доктором, оставить Дженни указания относительно нового заказа, которые из-за тяжелого состояния та плохо понимала, примерно отчитать растерянных и испуганных учениц, не пожалев даже саму несчастную страдалицу и выговорив ей за неуместную болезнь. В разгар суеты, глубоко сочувствуя доброй подруге, Руфь тихо и незаметно проскользнула на свое место. Она бы с радостью сама взялась ухаживать за Дженни и предложила, как обычно, свои услуги, но ее опять не отпустили, хотя непривычные к тонкой, деликатной швейной работе руки вполне сгодились бы у постели больной до тех пор, пока из дома не приедет ее матушка. Тем временем миссис Мейсон потребовала от мастериц особого старания, поэтому возможности навестить маленького Тома не представилось, равно как не получилось исполнить задуманное и позаботиться о благополучии его бабушки. Руфь пожалела об опрометчиво данном мистеру Беллингему обещании: все, что удалось сделать, – это попросить служанку миссис Мейсон узнать о здоровье ребенка и купить все самое необходимое.

Сейчас главной темой в мастерской оставалась болезнь Дженни. Руфь, конечно, начала рассказывать о своих приключениях, но в тот самый момент, когда история дошла до падения мальчика в реку, умолкла, пристыдив себя за то, что думала о чем-то ином, кроме состояния милой Дженни.

Вскоре в мастерской появилась бледная, тихая женщина, и по дому прошел шепот, что приехала матушка больной. Она сразу вызвала всеобщую симпатию миловидной внешностью, скромностью, терпением и благодарностью за малейший интерес к дочери, чья болезнь, хоть немного и смягченная усилиями доктора, явно обещала быть долгой и плохо поддающейся лечению. Пока все думали и беспокоились о Дженни, незаметно наступило воскресенье. Разыграв небольшую душещипательную сцену перед миссис Вуд за то, что той приходится одной ухаживать за больной дочерью, миссис Мейсон, как обычно, отправилась навестить отца. Ученицы разошлись по родственникам и друзьям, с которыми привыкли проводить выходные дни, а Руфь, сострадая Дженни и упрекая себя за невыполненное обещание, отправилась в церковь Святого Николая. Когда служба закончилась, она увидела мистера Беллингема, хотя втайне надеялась, что джентльмен забудет о встрече, но в то же время должна была освободиться от ответственности. Стоило ей только взглянуть на него, как сердце забилось быстрее и захотелось убежать.

– Мисс Хилтон? – первым заговорил мистер Беллингем, кланяясь и заглядывая в пылавшее от смущения лицо. – Как здоровье нашего маленького матроса? Идет на поправку?

– Полагаю, сэр, что сейчас он уже вполне здоров. Глубоко сожалею, что не смогла его навестить. Простите, но так сложились обстоятельства. Тем не менее я сумела передать кое-что через посредницу, а траты записала на этом клочке бумаги. И вот ваш кошелек, сэр. Боюсь, больше ничего не в силах сделать. Тяжело заболела одна мастерица, и все мы очень заняты.

В последнее время Руфь настолько привыкла выслушивать обвинения, что почти ожидала выражения недовольства и упреков за дурно выполненное обещание. Ей и в голову не пришло, что в эту минуту мистер Беллингем изо всех сил старался придумать повод для следующей встречи, а вовсе не испытывал недовольства из-за скупого рассказа о мальчике, к которому уже утратил интерес.

После небольшой паузы Руфь с сожалением повторила:

– Простите, сэр, что успела сделать так мало.

– О, не беспокойтесь, прошу. Уверен, что вы сделали все возможное.

«Должно быть, он считает, что я пренебрежительно отнеслась к здоровью ребенка, ради которого он рисковал жизнью, – подумала Руфь. – Если бы я все рассказала, понял бы, что сделать больше просто не получилось».

В этот миг мистера Беллингема посетила блестящая идея.

– И все же позволю себе дать вам еще одно маленькое поручение – если, конечно, оно не займет слишком много времени и не потребует особых усилий. Миссис Мейсон живет в Хейнидж-плейс, не так ли? Когда-то, в давние времена, этот дом принадлежал предкам моей матушки и во время ремонта она водила меня туда. Над одним из каминов на панели была изображена сцена охоты, участники которой – наши родственники. Я вот подумал купить эту картину, если она сохранилась. Не могли бы вы это узнать и в следующее воскресенье мне сказать?

– Конечно, сэр, непременно, – заверила Руфь, радуясь возможности исполнить просьбу и тем самым загладить воображаемую вину. – Сразу, как только вернусь домой, посмотрю, а потом попрошу миссис Мейсон написать вам.

– Благодарю, – ответил слегка разочарованный мистер Беллингем. – Полагаю, однако, что не стоит беспокоить миссис Мейсон из-за такого пустяка. Видите ли, меня это скомпрометирует, поскольку я пока не совсем уверен, что куплю картину. Если сообщите, на месте ли она, то немного подумаю и в случае необходимости сам свяжусь с хозяйкой.

– Очень хорошо, сэр. Обязательно выясню, – пообещала Руфь, и на этом встреча закончилась.

Прежде чем наступило следующее воскресенье, миссис Вуд увезла больную дочь домой, в далекие края, чтобы она восстановила силы в родных стенах. Из окна второго этажа Руфь смотрела вслед экипажу, пока он не скрылся за поворотом, после чего с протяжным печальным вздохом вернулась в мастерскую, отныне лишенную спокойного, разумного предупреждающего голоса и мудрой заботы.

Глава 3
Воскресенье в доме миссис Мейсон

В следующее воскресенье мистер Беллингем опять пришел на дневную службу в церковь Святого Николая. Хотя его появление в жизни Руфи сыграло значительно более важную роль, чем ее появление в жизни джентльмена, он думал о ней намного чаще, чем она о нем. Произведенное девушкой впечатление озадачило мистера Беллингема, хотя, как правило, он не был склонен анализировать собственные чувства, а просто наслаждался новыми яркими эмоциями, как это свойственно молодости.

Джентльмен был значительно старше Руфи, однако все же весьма молод: ему едва исполнилось двадцать три года. Как часто случается, то, что он был единственным ребенком в богатой и знатной семье, послужило причиной развития черт характера, которые формируются по мере взросления.

Воспитывая сына одна (отец рано умер), матушка то баловала его, то из-за излишней тревоги держала в чрезмерной строгости. Сосредоточенность на любимом сыне нередко выражалась в потворстве прихотям, что не могло не сказаться на формировании повышенного самолюбия.

Молодой человек унаследовал от отца относительно небольшое состояние. То поместье, в котором жила матушка, принадлежало лично ей, а солидный доход позволял держать сына в узде даже после того, как он достиг совершеннолетия, – в той мере, в какой подсказывали родственные чувства и властность.

Если бы мистер Беллингем дал себе труд порадовать матушку нежным обращением и проявлением глубокой преданности, ее страстная любовь заставила бы отдать все ради его достоинства и счастья. Хоть он и испытывал к ней горячую привязанность, небрежность к чувствам окружающих, которой матушка научила скорее собственным примером, чем наставлениями, то и дело толкала мистера Беллингема на поступки, которые сама она осуждала как оскорбительно грубые. Так, он научился ловко, вплоть до выражения лица, передразнивать особо ценимого матушкой священника, месяцами отказывался посещать ее школы, а когда, наконец, там появлялся, то развлекался, с серьезным видом задавая детям самые странные вопросы, какие только мог придумать.

Такие мальчишеские выходки раздражали миссис Беллингем даже больше, чем слухи о более серьезных его проступках в колледже и в Лондоне. О тяжких прегрешениях она никогда не упоминала, в то время как о мелочах не переставала твердить. И все же временами матушке удавалось значительно влиять на сына, и ничто не доставляло ей большего удовлетворения. Подчинение его воли неизменно щедро вознаграждалось, поскольку таким способом удавалось получить уступки, не достижимые силой убеждения или воззваниями к принципам, – уступки, в которых мистер Беллингем нередко отказывал матушке единственно ради утверждения и демонстрации собственной независимости.

Миссис Беллингем мечтала, чтобы сын женился на мисс Данком, хотя сам он относился к перспективе брака крайне легкомысленно, считая, что время создать семью наступит только лет через десять. А сейчас молодой человек просто с удовольствием проводил день за днем: то флиртовал с охотно принимавшей ухаживания молодой леди, то расстраивал матушку, то радовал послушанием. Так продолжалось до встречи с Руфью Хилтон, когда всем его существом завладело новое страстное, горячее чувство. Он и сам не знал, чем так очаровала его эта девушка. Да, она очень хороша собой, но ему доводилось видеть и других красавиц, обладавших, правда, такими чертами характера, что сводили на нет внешнее очарование.

Возможно, неотразимая привлекательность Руфи заключалась в редком сочетании женственной грации и прелести с наивностью, простотой и чистотой умного ребенка. Ореол застенчивости позволял ей избегать любых проявлений восхищенного внимания. Мистер Беллингем с особым восторгом мечтал привлечь и приручить дикое существо, как приручал молодых оленей в парке матушки.

Не смея вспугнуть Руфь ни чрезмерно откровенным восхищением, ни дерзким, страстным словом, он мечтал, чтобы со временем красавица научилась видеть в нем друга, а может, даже более близкого и дорогого человека.

Следуя принципу осторожности, мистер Беллингем подавил искушение после службы проводить девушку до дома – с благодарностью выслушал сообщение о картине, произнес несколько слов о погоде, поклонился и ушел. Руфь решила, что больше никогда его не увидит, и, несмотря на недовольство собственной глупостью, не смогла не ощутить пустоту и разочарование.