Не стоит думать, что все произошло быстро, просто мы пропустили промежуточные ступени. После того воскресенья, когда мистер Беллингем выслушал сообщение об интересовавшей его панели, он не пришел в церковь Святого Николая ни через неделю, ни через две, но в третье воскресенье все-таки прошелся с Руфью, но заметил ее раздражение и поспешил удалиться. Она же так хотела, чтобы он вернулся, что весь остаток дня проскучала, пытаясь понять, почему небольшая прогулка с таким добрым воспитанным человеком, как мистер Беллингем, казалась чем-то неправильным. Глупо постоянно смущаться. Если он когда-нибудь заговорит с ней снова, не надо думать о том, что могут сказать окружающие, надо просто наслаждаться приятными речами и живым интересом. Но, скорее всего, он больше не обратит на нее внимания: она вела себя очень неучтиво и неприветливо, чем наверняка обидела его. В следующем месяце исполнится шестнадцать лет, а она все еще держится по-детски неловко. Так Руфь отчитывала себя после расставания с мистером Беллингемом, а в результате в следующее воскресенье держалась в десять раз скованнее и краснела ярче, отчего (так показалось мистеру Беллингему) выглядела еще прекраснее. Джентльмен предложил спутнице возвратиться домой не коротким путем, по Хай-стрит, а совершить небольшую прогулку по лугам Лизоус. Поначалу Руфь отказалась, но потом, спросив себя, почему не хочет согласиться с тем, что разум и познания (ее познания) оценивали как вполне невинное, заманчивое и приятное времяпровождение, приняла предложение, а едва оказавшись в окружавших город лугах, совсем забыла о недавних сомнениях и неловкости – больше того, испытала восторг от чудесного, почти весеннего февральского дня и едва не забыла о присутствии мистера Беллингема. Среди зарослей жухлой прошлогодней травы уже показались первые бледные звездочки примул, а в живых изгородях зазеленели свежие листочки. Здесь и там по берегам по-февральски полноводного ручья ярко желтел прелестный чистотел. Солнце низко стояло над горизонтом, и Руфь, поднявшись на возвышенность, не сдержала восхищенного возгласа при виде мягкого сияния неба за сиреневой дымкой, в то время как голый коричневый лес на первом плане в золотом закатном тумане был наполнен почти металлическим блеском. Путь по лугам составлял не больше трех четвертей мили, однако прогулка заняла почти целый час. Руфь повернулась к мистеру Беллингему, чтобы поблагодарить за доброту и чудесный подарок, однако прямой, откровенно восхищенный взгляд до такой степени ее смутил, что, едва попрощавшись, со стремительно бьющимся, наполненным счастьем сердцем она поспешно вошла в дом.

«Как странно, – подумала Руфь вечером. – Почему чудесная прогулка кажется не то чтобы неправильной, но и не совсем правильной. Я не гуляла в рабочее время, что было бы нехорошо, но по воскресеньям позволено ходить куда угодно, – посетила службу, а значит, не пренебрегла долгом. Интересно, если бы я гуляла с Дженни, то испытывала бы те же чувства? Наверное, со мной что-то не так, если чувствую себя виноватой, не сделав ничего плохого. И все же я готова благодарить Бога за счастье весенней прогулки. А матушка всегда говорила, что невинные удовольствия приносят пользу».

Руфь еще не понимала, что особое очарование придавало путешествию присутствие мистера Беллингема, а когда, после множества неторопливых воскресных прогулок, смогла бы это понять, то уже настолько погрузилась в особое настроение, что не захотела задавать себе неудобные вопросы.

– Откройся мне, Руфь, как открылась бы брату. Позволь, если смогу, помочь, – сказал ей однажды спутник.

Мистер Беллингем действительно постарался понять, каким образом столь мелкая, незначительная личность, как модистка миссис Мейсон, смогла внушить ученице глубокий ужас. Рассказ о некоторых откровенных проявлениях недовольства начальницы вызвал глубокое негодование. Он решительно заявил, что впредь не позволит матушке заказывать платья у жестокой мастерицы и убедит всех знакомых дам отказаться от ее услуг. Руфь испугалась суровых последствий своих субъективных замечаний и принялась с такой страстью умолять мистера Беллингема сжалиться, как будто джентльмен мог буквально исполнить свои угрозы.

– Честное слово, сэр, я была не права. Пожалуйста, сэр, не сердитесь. В основном она относится к нам очень хорошо, лишь иногда сердится. А ведь мы сами, случается, напрашиваемся на недовольство. Например, я – то и дело вынуждена переделывать работу, а вы не представляете, до какой степени необходимость распарывать вредит ткани, особенно шелку. А миссис Мейсон приходится отвечать за нашу нерадивость. Я так жалею, что вообще пожаловалась. Прошу, сэр, не говорите ничего матушке. Миссис Мейсон так дорожит заказами от нее!

– Хорошо, в этот раз ничего не скажу, – согласился мистер Беллингем, вспомнив, насколько сложно будет объяснить источник достоверных сведений о положении в мастерской миссис Мейсон. – Но если она снова позволит себе вас притеснять, то я за себя не отвечаю.

– Постараюсь больше ничего подобного вам не говорить, – тихо сказала Руфь.

– Но ведь вы не собираетесь скрывать от меня истинное положение вещей, правда? Забыли об обещании относиться ко мне как к брату? Пожалуйста, продолжайте рассказывать обо всем, что происходит! Меня интересует каждая подробность. Живо представляю уютный дом в Милхеме, о котором вы рассказывали в прошлое воскресенье, и почти так же явственно вижу мастерскую миссис Мейсон, что доказывает не только силу моего воображения, но и вашу способность к точным описаниям.

Руфь улыбнулась:

– Да, сэр. Наша мастерская ничуть не похожа на все, что вам доводилось видеть. А что касается Милхема, то думаю, что вам часто доводилось проезжать мимо деревни по пути в Лоуфорд.

– Значит, не считаете ясное представление о Милхем-Грейндже заслугой моего богатого воображения? Он ведь расположен по левую сторону от дороги, не так ли?

– Совершенно верно, сэр. Надо только переехать через мост и подняться в гору, где вязы так высоки и раскидисты, что создают плотную зеленую крышу. И вот там-то приютился милый старый Грейндж, который я больше никогда не увижу.

– Никогда… Что за чепуха! Всего-то шесть миль, так что можно поехать в любой день. Путь займет не больше часа.

– Может быть, увижу когда-нибудь – не скоро, в старости. Не знаю точно, что означает слово «никогда». Я так давно там не была и не вижу возможности попасть в обозримом будущем.

– Послушайте, но ведь, если хотите, можно поехать туда уже в следующее воскресенье.

Руфь посмотрела на молодого человека с искренней радостью и откровенным удивлением.

– Как, сэр? Неужели можно успеть за время между дневной службой и возвращением миссис Мейсон? Готова поехать ради одного взгляда на милый дом. Но если бы удалось зайти внутрь… Ах, сэр! Вот бы еще разок увидеть мамину гостиную!

Мистер Беллингем обдумывал возможность доставить спутнице это удовольствие, которое с радостью бы разделил, но если поехать в одном из его экипажей, то очарование пешей прогулки исчезнет, сменившись любопытством слуг.

– Вы любите долгие пешие прогулки, Руфь? Сможете пройти шесть миль? Если выйдем в два часа, то без спешки к четырем будем на месте. Ну, пусть даже в половине пятого. Можем остаться в Грейндже на два часа, чтобы вы показали мне свои любимые места и тропинки, а потом спокойно вернемся в город. Видите, как замечательно все складывается!

– Но будет ли это правильно, сэр? Слишком все хорошо, чтобы не вызывать сомнений, будто что-то здесь не так.

– Ах, глупышка, что же может быть не так?

– Во-первых, чтобы выйти в два, мне придется пропустить церковную службу, – серьезно и даже мрачно заявила Руфь.

– Только однажды. Неужели нельзя один-единственный раз пропустить службу? Тем более что вы можете посетить церковь утром.

– Не знаю, что скажет миссис Мейсон. Позволит ли?

– Думаю, что нет. Но не собираетесь же вы подчиняться понятиям миссис Мейсон о том, что хорошо и что плохо? Она считает, что можно обращаться с бедной девушкой так, как – вы мне рассказали – она поступила с Палмер. А ведь вы считаете такое поведение недопустимым, как и все остальные разумные и совестливые люди. Право, Руфь, не оглядывайтесь ни на кого, а решайте самостоятельно. Удовольствие вполне невинное, причем абсолютно лишенное эгоизма, ведь я в полной мере разделю его с вами. Мечтаю увидеть ту деревню, где прошло ваше детство, и уверен, что сразу ее полюблю.

Мистер Беллингем говорил так тихо и доверительно, что Руфь опустила голову и покраснела от счастливого смущения, но сказать ничего не смогла – пусть даже чтобы снова выразить сомнение. Таким образом, было достигнуто некое подобие соглашения.

Какой яркой радостью осветил этот план ближайшую неделю! Когда умерла матушка, девочка была еще слишком мала, чтобы получить наставления относительно главной ценности жизни женщины – если мудрые родители вообще прямо и открыто говорят о том, что невозможно во всей глубине и полноте выразить словами; о том тревожном духе без определенной формы и явного проявления – недоступного и непонятного мужчинам, но неизменно существующего, прежде чем мы сумеем понять и принять его существование. Руфь оставалась невинной и чистой, словно первый снег. Конечно, она слышала о любви, но не представляла признаки и симптомы опасного состояния, да и никогда о них не задумывалась. Дни ее заполняла печаль, оставляя место и время лишь для мыслей о непосредственных обязанностях и воспоминаний о безвозвратно ушедшей счастливой жизни. Но душевная пустота после смерти матушки и во время болезни отца научила ее особенно ценить душевное тепло и сочувствие – сначала со стороны Дженни, а теперь и со стороны мистера Беллингема. Снова увидеть родной дом, к тому же вместе с ним! Показать (исполнив его желание) милые сердцу уголки – каждый со своей историей, со своими воспоминаниями! Ни единая тень опасения или сомнения не омрачила счастливую неделю ожидания и слишком яркую, чтобы доверить ее чьим-нибудь равнодушным и грубым ушам, мечту.

Глава 4
Опасная прогулка

И вот настало следующее воскресенье – такое безупречное, словно в мире не существовало ни печалей, ни смерти, ни чувства вины. Два дождливых дня умыли землю, сделав ее такой же свежей, чистой и прекрасной, как небо. Руфь сочла реализацию своих надежд слишком полной и подумала, что к полудню снова соберутся тучи, однако ничто не нарушило природной гармонии, и в два часа она с радостно бившимся сердцем появилась в предместье Лизоус, мечтая остановить быстро летевшее время.

Они медленно пошли по наполненным ароматами аллеям, как будто верили, что неторопливая прогулка продлит время и остановит стремительный бег огненных коней к закатному завершению дня. Лишь к пяти часам путники подошли к застывшему в воскресном покое огромному, похожему на темную бесформенную массу колесу старинной мельницы, все еще мокрому после вчерашнего погружения в прозрачную водную глубину, поднялись на небольшой холм, еще не окончательно укрытый тенью вязового полога. Легким движением лежавшей на руке спутника ладони Руфь остановила его и заглянула в лицо, стараясь уловить выражение, возникшее при виде мирно покоившегося в предвечерней неге Милхем-Грейнджа. Дом представлял собой результат множества доделок и переделок. Округа не знала недостатка в строительных материалах, а потому каждый следующий владелец считал необходимым что-нибудь перестроить, добавить и расширить. В результате сооружение превратилось в живописное, наполненное светом и тенью беспорядочное скопление частей, ярко воплощавшее понятие «дом». Все его фронтоны и закоулки объединялись и удерживались в согласии нежной зеленью плетистых роз и вьющихся растений. Пока не наступило время аренды, за фермой присматривали пожилые супруги, но они жили в дальней части дома и никогда не ходили через парадную дверь. Свободную территорию освоили маленькие птички, вольготно и безбоязненно расположившись на крыльце, оконных откосах и даже на краях старинного каменного резервуара для сбора дождевой воды с крыши. Путешественники молча прошли по заросшему, неухоженному саду, сейчас заполненному бледными весенними цветами. Парадную дверь затянул плотной сетью паук. Зрелище больно ранило сердце Руфи: должно быть, этим входом ни разу не воспользовались с тех пор, как вынесли на кладбище тело отца. Не говоря ни слова, она повернулась и пошла вокруг дома к другой двери. Мистер Беллингем последовал без единого вопроса – плохо понимая ее чувства, но не переставая восхищаться стремительно менявшимся выражением лица.

Судя по всему, старуха еще не вернулась из церкви или последовавшего за дневной воскресной службой чаепития с соседками. Ее муж сидел в кухне и читал молитвенник, причем строки псалмов произносил вслух – по давней привычке двойного одиночества, ибо он был глух. Старик не услышал шагов, а вошедших поразило неизменно свойственное пустым, необитаемым домам гулкое призрачное эхо, разносившее в пространстве такие строки: «Отчего ты так встревожена, душа моя; отчего так неспокойна? Доверься Господу, ибо я готов благодарить Создателя за помощь и поддержку».