Я понимаю, что должно было быть страшно, что нормальная реакция – это испуг, тревога, вопросы, но я просто сижу и смотрю перед собой.

Госпитализация.

Это значит…

Я крепче сжимаю пальцы на подоле платья.

– Это… обязательно? – спрашиваю я, и голос звучит так тихо, что я едва слышу себя.

Врач моргает, прищуривается.

– Вы серьёзно?

Я молчу.

Она откладывает ручку, скрещивает руки на груди.

– Вы понимаете, что у вас угроза? Вы уже теряете ребёнка. Вам нужно срочное лечение. Это даже не обсуждается.

Теряю ребёнка.

Эти слова больно ударяют в грудь.

Я медленно поднимаю на неё глаза.

– Можно спасти?

Она выдыхает, на секунду отводит взгляд, потом снова смотрит прямо в лицо.

– Мы сделаем всё возможное.

«Всё возможное» – значит, нет никаких гарантий.

Я киваю, хотя не чувствую ничего.

За дверью слышится голос Айшат.

– Ну что там? Долго ещё?

Врач раздражённо цокает языком.

– Это кто?

– Заловка…

Врач качает головой, что-то быстро записывает в карту, затем смотрит на меня в последний раз перед тем, как выйти.

– Сейчас оформим вас в палату. Готовьтесь.

Я киваю.

Но даже не двигаюсь.

Просто сижу.

Просто держусь за живот.

Просто пытаюсь не потерять контроль.

Потому что если я заплачу сейчас – мне уже не остановиться.

***

Меня привели в палату.

Я даже не помню, как оказалась здесь. Всё размыто. Голоса врачей, приглушённые шаги медсестёр, холодная капельница, воткнутая в вену.

– Всё будет хорошо, – говорит кто-то.

Но в этом голосе нет ни уверенности, ни сострадания.

Я не спрашиваю, что со мной.

Я уже знаю.

Больше не болит живот.

Больше нет ощущения тяжести, которая напоминала, что внутри меня растёт жизнь.

Теперь там пустота.

Я поворачиваю голову в сторону, смотрю на белые стены, будто за них можно спрятаться.

Но внутри всё горит.

Не от боли.

От осознания.

Я сама позволила этому случиться. Сама загнала себя в угол. Сама не защищала себя.

Молчала, когда свекровь командовала, что мне делать. Когда заловка считала меня бесплатной прислугой. Когда Умар перестал замечать меня.

Я думала, что терпеть – это нормально. Что смогу выдержать.

Но никто не сказал мне, что есть предел. Что если всё время отдавать, однажды останешься без сил. Без себя. Без того, что любила больше жизни.

После свадьбы мне казалось, что впереди новая, счастливая жизнь. Я уехала в дом мужа, а потом не успела оглянуться, как сама перестала быть хозяйкой в своей судьбе. Я жила, обслуживая чужих людей. Молчала, когда меня унижали. Улыбалась, когда было больно. Потому что мне некуда было идти.

Когда умерла мама, я думала, что хотя бы отец останется моей опорой. Но через полгода он привёл в дом другую женщину. Когда я приезжала, она смотрела на меня так, будто я чужая. Как будто я занимаю место. Как будто я мешаю.

Постепенно и отец стал смотреть так же. Я чувствовала это в его голосе, в его взгляде, в том, как он не звал меня лишний раз остаться. Постепенно мой отчий дом стал чужим.

Я знала, что если однажды решу уйти от мужа, мне некуда будет вернуться.

Я застряла.

В этом браке.

В этом доме.

В жизни, которая давила на меня, отбирала силы, уничтожала изнутри.

Я думала, что так и должно быть.

Но никто не сказал мне, что я имею право сказать «нет».

Что я имею право жить.

Я глажу ладонью по животу. Там, где больше нет жизни. Больше нет ребёнка, которого я носила под сердцем, о котором думала, с которым разговаривала по ночам, когда не могла уснуть. Теперь только пустота.

И холод.

Я так хотела этого ребёнка. Так ждала его.

Столько раз представляла, как буду держать его на руках, как буду прижимать к груди, как буду смотреть, как он засыпает.

Я думала, что всё выдержу. Думала, что, когда он появится, всё изменится. Что Умар снова посмотрит на меня с любовью. Что всё это время – боль, усталость, одиночество – стоило того, чтобы в конце концов услышать его первый крик.

Но теперь мне не суждено его услышать.

Я зажмуриваю глаза, сжимая пальцы в кулак, но слёзы текут по вискам, оставляя горячие, солёные следы.

Я не должна была терять его. Я должна была бороться. Должна была сказать вслух, что мне плохо.

Но я молчала.

Потому что боялась раздражать их.

Потому что боялась лишний раз напомнить, что я не просто их невестка, прислуга, хозяйка дома.

Что я живая.

Что я человек.

Но никто в этом доме так и не увидел во мне женщину, мать, жену.

И даже Умар.

Он ведь… он ведь любил меня.

Я же помню это.

Помню, как он боялся потерять меня, как держал за руку, когда делал предложение, как клялся, что я буду его счастьем.

Где же это счастье теперь?

Где он теперь?

Ведь он должен был быть здесь.

Но его нет.

Я потеряла ребёнка.

А он даже не рядом.

Не спрашивает, как я.

Не держит меня за руку, не шепчет, что мы попробуем снова, что это не конец.

Ему не больно.

Больно только мне.

И от этого внутри что-то рушится окончательно.

Я закрываю глаза.

Я не знаю, как жить дальше.

Но одно я знаю точно.

Я больше не буду молчать.

***

Я долго смотрю на телефон, не зная, писать или нет.

Глупо.

Он ведь даже не позвонил.

Не спросил, где я.

Не спросил, почему меня нет дома.

Может, он и не заметил.

Но я всё равно печатаю.

«Умар, я потеряла ребёнка.»

Сообщение висит на экране.

Я могла бы позвонить, но я не хочу слышать его голос.

Я просто жду.

Экран вспыхивает ответом почти сразу.

Я замираю.

Открываю сообщение.

«Не переживай, любимая. Мы справимся. Я женюсь. Возьму вторую жену. Она родит мне ребёнка. Он будет и твоим тоже. Ты сможешь заботиться о нём так же, как и она. Всё будет хорошо.»

Рука сама опускается. Телефон падает на простынь.

Я перечитываю снова.

Каждую букву.

Каждое слово.

Где ошибка?

Где опечатка, неловкое недоразумение, которое я могу вычеркнуть и забыть, будто этого сообщения никогда не было?

Но его нет.

Я женюсь.

Она родит.

Это будет и твой ребёнок.

Слова вспарывают меня изнутри, медленно, холодно, безжалостно.

Я могла бы закричать, если бы внутри меня осталось хоть что-то живое.

Но я пустая.

В груди зияет рана, в животе – холод.

Там, где ещё вчера была жизнь.

Мой. Его. Наш.

Но он даже не скорбит.

Не держит меня за руку, не шепчет, что мы справимся, что попробуем снова, что это не конец.

Он уже принял решение.

Уже выбрал другой путь.

Я одна в этой палате.

А он…

Он уже ищет новую жену.

Он думает о новом ребёнке.

Не о том, которого мы потеряли.

Его эта потеря не касается.

Вчера у нас был шанс.

А сегодня у него уже новая жизнь.

И в этой новой жизни меня нет.

Потому что я терпеть не буду, больше нет!

***

Меня выписывают из больницы, и Айшат недовольно стоит у дверей палаты, поглядывая на часы каждые несколько минут. Её губы поджаты, на лице нескрываемое раздражение. Будто это я заставила её приехать сюда, будто я специально усложняю ей жизнь. В такси мы садимся молча. Айшат демонстративно отворачивается к окну, не задавая мне ни единого вопроса. Ни о моём самочувствии, ни о том, что сказал врач.

Я сижу рядом, смотрю в окно, и одна мысль болезненно бьётся в голове: Умар даже не приехал. Даже не позвонил. Его жена лежала в больнице, теряя ребёнка, а он не счёл нужным быть рядом. Ему абсолютно наплевать. Эта мысль царапает изнутри, заставляет сжимать пальцы в кулаки так, что ногти впиваются в кожу.

Когда мы подъезжаем к дому, Айшат первой выходит из такси, бросив через плечо короткое, холодное:

– Давай быстрее, Лейна. Сколько можно копаться?

Я иду за ней, медленно, словно по чужому дому. Будто он уже перестал быть моим. Будто меня здесь уже нет.

Только переступаю порог, как на меня тут же набрасывается свекровь:

– Ну наконец-то явилась! Ты вообще знаешь, сколько времени? Давай, обед надо готовить, мужчины скоро придут.

Я не отвечаю ей ни слова, просто иду прямо к своей комнате. Свекровь, явно ошарашенная моим молчанием, провожает меня взглядом, но я даже не оборачиваюсь. Мне не до её обид, не до её гнева, не до её требований.

Я захожу в комнату и закрываю за собой дверь, прислоняясь к ней спиной. Комната кажется холодной, пустой, чужой. Пустой, как и я сама.

Медленно подхожу к кровати, каждый мой шаг отдаётся тяжестью усталости в каждой клетке моего тела. Осторожно сажусь на край. Потом ложусь, стараясь сделать это как можно мягче, будто каждое движение – это просьба о мире моему израненному сердцу и телу. Спина касается прохладных простыней, и я чувствую, как напряжение наконец начинает покидать моё тело, уступая место истощённому спокойствию. Я тяну одеяло к себе, обертываюсь им, и закрываю глаза, пытаясь убежать от боли и одиночества в надежде на несколько часов безмятежного сна.

Мгновение спустя дверь резко открывается. Айшат врывается в мою комнату без стука, глядит на меня с нескрываемой злостью.

– Ты чего тут разлеглась? Все на ногах, работают, а она отдыхает!

Я устало поднимаю глаза, не веря, что слышу это сейчас.

– Айшат, я только что из больницы, – тихо говорю я, хотя внутри уже нарастает протест. – Мне врач прописал постельный режим.

Она вспыхивает от возмущения, сжимая руки в кулаки, будто я сказала что-то невероятно дерзкое.

– Ничего себе! – усмехается она. – То есть, теперь я должна всё за тебя делать? Ты и так дома особо ничем не занималась, а теперь вообще разлеглась и палец о палец не ударишь?

Я больше не спорю с ней. Просто отворачиваюсь, ложусь на кровать и накрываюсь одеялом с головой.

Она молчит несколько секунд, и я буквально чувствую её злость, её негодование, её потрясение от моей «наглости». Но я уже решила: больше я не позволю унижать себя.

Стук каблуков заловки удаляется, дверь снова хлопает, но я лежу, прижимая ладонь к пустому животу, и думаю только об одном.

О том, что я больше не хочу терпеть.

О том, что если бы я не была такой покорной, возможно, ничего этого бы не случилось.

И что теперь мне остаётся только одно – найти способ уйти. Только не прямо сейчас. Пока мне некуда идти. Но это только пока.

***

На ужин я спускаюсь, как ни в чем не бывало. В гостиной уже собрались все: свекр, свекровь, заловка и Умар, который только что вернулся с работы. На их лицах читается недовольство – видно, они ожидали, что я проведу весь день в постели, а не осмелюсь появиться среди них.

Мы садимся за стол, и Умар дежурно спрашивает, как я себя чувствую. В его голосе нет ни заботы, ни искреннего интереса. Это всего лишь формальность, и я отвечаю так же формально:

– Лучше, спасибо.

Мы начинаем ужин, и в середине, Айшат с иронией в голосе обращается ко мне:

– Ну что, отлежалась наконец?

Я стараюсь сохранить спокойствие, несмотря на раздражение, которое вызывают её слова.

– Мне просто нужен был отдых, – отвечаю я спокойно.

– Отдых? – повторяет она, явно с насмешкой. – Мы все тут работаем, а ты решила устроить себе каникулы. Это не курорт, Лейна.

Отец Умара на мгновение выглядит обеспокоенно и вроде бы хочет вмешаться, но вместо этого вздыхает и продолжает есть, предоставляя нам разобраться самим.

Я чувствую, как моё сердце колотится от смелости, которую я нашла в себе, и решаю, что пора поставить всё на свои места.