– В отличие от тебя, Лия ко мне прислушивается, – с горечью в голосе сообщает мне мама, когда мы вновь остаемся наедине. – Да, она молодая женщина, но сорок пять – это не двадцать и даже не тридцать. Я же вижу, что она тяжелее переносит эту беременность. И если я могу что-то дополнительно узнать, будь то из книги или телепередачи, я это сделаю. Вы мои дети, и нравится тебе это или нет, но так будет всегда, пока я жива.

– Мам, прости, я не хотела тебя обидеть. Просто иногда мне кажется, что ты дуешь на воду. К тому же Альцгеймер, насколько я помню, редко передается по наследству.

– А кто говорит про наследственность? Ты меня даже не слушаешь, я говорю, что эта новость стала для нее дополнительным стрессом, а впереди еще этот чертов круиз по Карибским островам.

– Значит, я тебя неправильно поняла, прости и за это, – говорю я, обнимая маму за плечи, утыкаясь носом в ее волосы. – Я так долго мечтала побывать в этом доме, что, наверное, до сих пор до конца не верю в то, что это все-таки случилось.

– А ведь еще пару недель назад так возмущалась. Тебе нужно чаще меня слушать, я ведь не враг тебе.

– Знаю.

– Ну раз ты это признаешь, может быть, все-таки позвонишь Нику?

И как я могла быть такой наивной? Примирив меня с братом после почти пяти лет дистанции, она в полную меру ощутила свою власть и вседозволенность. Получилось один раз, получится и второй.

– Мам, давай не будем об этом, хорошо? Я уже не знаю, что еще тебе сказать, чтобы ты наконец поняла: меня это не интересует. Я не хочу больше говорить про Ника, пожалуйста, услышь меня!

– Джени, а ты видела последние новости? – слышу я голос отца.

Вероятно, я снова не сдержала эмоций и звучала гораздо громче и жестче, чем следовало.

Мама смотрит на меня во все глаза, поджав губы. Парадокс, я научилась безошибочно читать эмоции и чувства по мимике, но вот мама для меня до сих пор остается загадкой.

Она сейчас обижена? Удивлена? А может быть, она разочарована?

– Джен, эту женщину нашли в мусорном баке, неужели полиция не привлечет тебя для расследования? – продолжает упорствовать отец, появляясь в дверях столовой.

– Кого нашли в мусорном баке? – ахает Перл, выскакивая из кухни.

Началось.

Я тяжело вздыхаю, прекрасно понимая, что ситуацию уже никак не спасти.

– Кажется, она была художницей. Сейчас в новостях показали, – охотно продолжает развивать тему отец.

– Вы были знакомы? Какой ужас!

– Нет, я просто думаю, что Джени обязательно привлекут к расследованию. Она же у нас крутой профайлер. Она не любит, когда мы об этом говорим, ну а как иначе? Помните, летом, громкое дело о пианисте, которого на глазах у сотни гостей загрызла собака?

– Папа, не надо, – мучительным шепотом прошу я, мечтая провалиться сквозь землю, но он пришел спасать меня и ни за что на свете не остановится на полпути.

Удивительно, они такие разные: мама – упрямая бунтарка, а папа – жесткий дипломат, но когда дело касается семьи, они сделают все возможное и невозможное, чтобы сгладить все углы и вернуть мир и покой в наши сердца.

– Профайлер – это как в кино? Лия говорила, что ты психолог…

– Так и есть, я просто…

Просторная столовая, еще минуту назад казавшаяся мне такой уютной и теплой, внезапно стала похожей на арену для кровавых боев. Теперь мне кажется, что стена за спиной холодна, как бетонное перекрытие, и от него веет сыростью.

Я обезоружена. Меня окружают со всех сторон, точно берут в плотное кольцо, готовясь к решающему удару.

Кто это будет? Кто вонзит в меня свой чертов меч? Мама – со своим неконтролируемым желанием возродить мои отношения с Ником? Папа – и его желание похвастаться сомнительными достижениями дочери, очевидно, не оправдавшей его ожиданий? Перл – и ее живой интерес узнать больше о сестре своего зятя? Винсент…

– Так, хватит обсуждать мою сестру! Мы собрались не в ее честь. Моим мальчикам сегодня два года, и они готовы задувать свечи! – перетягивает на себя все внимание Винсент, спасая меня от неминуемой беды.

Глава 3

К концу следующей недели я уже чувствую, как закипает мой мозг, будто нейронные связи, которые когда-то сбрасывали давление, куда-то испарились. Пропал здоровый сон, исчезли мои теннисные матчи с Джесс, не помню, когда развлекалась в последний раз. Лица убийц, наркоманов, воров и прочих преступников мерещатся повсюду: на улицах города, в магазинах, в метро… отчасти именно поэтому я уже второй раз вызываю такси.

Здравый смысл подсказывает, что мне нужно отвлечься, может быть, съездить куда-то на выходные, но мой внутренний прагматик строго напоминает, что если я не возобновлю работу спиритического кабинета, мне будет нечем платить по счетам. А мое воспаленное нутро все так же неумолимо жаждет расправы.

Делаю большой глоток вина, и на языке остается противное кислое послевкусие. Морщу нос и, отставив бокал в сторону, тянусь к пульту, включая телевизор. Где-то надо мной раздается громкий вопль соседки, и я даже не пытаюсь вслушаться в ее ругань.

В этом доме никто никогда не спит и не молчит, разве, может быть, только я. Блок новостей закончился, и теперь у меня есть редкая возможность посмотреть ток-шоу Синди Вуд. Ее шоу идет каждый вечер, и я честно вношу лепту в его стабильно высокие рейтинги просмотров по стране, но при этом я крайне редко пытаюсь вникнуть в сюжет и понять тему программ. Ее шоу выполняет для меня куда более важную роль, чем просто развлечение, с его помощью я отгораживаюсь от бурной жизни моих соседей и от шума неспокойного Гарлема, но вместе с этим ее программа служит мне фоном, помогая не зацикливаться на себе и своем одиночестве.

– … Кто он – маньяк или же горем убитый брат, на которого полиция пытается повесить жестокое убийство сестры? – в своей фирменной манере задает вопрос Синди, обращаясь не только к телезрителям, но и к аудитории в зале. Я же замираю на месте, словно она спрашивает меня одну. – Мы попытаемся разобраться в этом сегодня, встречайте нашего гостя – Шелдона Саммерса.

Я наклоняюсь ближе к экрану, вглядываясь в высокого худощавого мужчину лет сорока, который только что вошел в студию под звенящую тишину трибун. Немного ссутулившись, словно он физически ощущает весь груз осуждения и отвращения, который на него внезапно свалился, он подходит к свободному креслу рядом с Синди и неуклюже садится, сразу же сложив руки в замок на груди.

– Прежде всего мне хотелось бы выразить вам мои глубочайшие соболезнования, – начинает Синди, вкладывая в свой голос все сочувствие, на которое только способна. Мужчина коротко кивает, продолжая смотреть на нее, насупив брови. – Сегодня мы попытаемся понять, что случилось, и, быть может, с помощью наших экспертов, которые скоро присоединятся к нам в студии, сможем даже разобраться, по какому сценарию будет разворачиваться расследование этого дела, и не станет ли эта трагедия еще одной страшной страницей в хрониках нашего города, историей без начала и конца. Итак, мы слушаем вас, Шелдон Саммерс. Расскажите нам свою версию событий.

– Я плох в этом… у меня никогда не выходило складно говорить… – начинает Шелдон, при этом камера показывает, как он нервно сжимает подлокотник кресла. Резкая смена плана, и вот уже его глаза блуждают по залу, точно он пытается в массе лиц разглядеть того, кто сомневается, того, кто готов поверить ему. – Но вы правильно сказали, я не хочу, чтобы смерть моей старшей сестры осталась просто очередным делом без начала и конца… но каковы шансы, если их единственный подозреваемый – это я. Я!

Его показывают крупным планом: он смотрит Синди в глаза. Но я не вижу былой растерянности или смущения, скорее, вызов и злость.

– Нет, нет, нет! Черт! Покажите мне его лицо, – ругаюсь я с телевизором, когда происходит очередная смена плана.

– Я этого не делал. Лин… она удивительная, она так много делала для меня… она моя сестра… Она единственный родной человек, моя опора… она… – он вновь начинает мямлить, опуская взгляд.

– Но, похоже, ее сильно тяготила роль опоры для родного брата, раз вы постоянно ругались и даже дрались, – добавляет перца в беседу Синди. А на экране осуждающие лица гостей в студии.

После такого дополнения парню нелегко будет склонить их на свою сторону.

Тянусь к своему бокалу и, прокатив по стенкам вино, делаю большой глоток, разом допивая теплые остатки.

За спиной раздается какой-то глухой стук, следом за которым дом сотрясается от громкого визга.

– Где мои деньги, паскуда? Ублюдок, ты что сделал? Я тебя убью, сволочь!

Если бы эти крики услышали в каком-то другом районе Манхеттена, то хотя бы один неравнодушный сосед непременно набрал бы номер службы спасения, но мы в Гарлеме, и тут такими заявлениями мало кого удивишь или испугаешь. Орут, значит, живы.

– … Да, я не лучший брат, но я и не извращенец! Да, у меня есть проблемы, да… я бываю груб, но зачем мне ее резать?! Зачем? Я зависимый, но не маньяк! – слышу я возмущенную речь Шелдона Саммерса. Его худощавое лицо с клочковатой щетиной растянуто на весь экран. Нависшие веки делают взгляд тяжелым и неприятным. – Хорошо, я не подарок, я мерзавец, но я не потрошитель! Лин убил извращенец… Он убил ее, а после того, как она умерла, изуродовал. Он отрезал ей грудь и гениталии, как вам такое? А что, если у нас завелся серийный убийца?

Камера скользит по изумленным лицам гостей в студии. Еще недавно мне казалось, что заручиться их поддержкой и сочувствием ему поможет только чудо. Тогда я и подумать не могла, что это чудо сможет в равной степени быть важным, как для него, так и для меня.

Синди смотрит в камеру и говорит какую-то короткую речь, я вижу, как шевелятся ее губы, но не слышу ни звука.

«Лин убил извращенец, он отрезал ей грудь и гениталии! Он лишил ее половых признаков!» – звучит у меня в голове.

На экране Джордж Клуни противостоит гангстерам ради чашки вкусного кофе. И я впервые в жизни смотрю блок рекламы с самодовольной улыбкой.

* * *

Ночью я почти не сомкнула глаз. Мысль о том, что смерть художницы – Линды Саммерс – может быть делом рук серийного убийцы, вскружила мне голову. До вчерашнего вечера это дело меня совсем не интересовало, более того, беглого взгляда на Шелдона Саммерса было достаточно, чтобы и я при необходимости вынесла ему обвинительный приговор.

Но он бы убивал иначе…

Некросадизм – это не то, что человек может совершить в состоянии аффекта, как могло бы быть в случае с Шелдоном Саммерсом. Некросадизм – это редкое и очень серьезное сексуальное расстройство, у которого всегда есть глубокие корни и которое легко можно отнести к маниакальным проявлениям.

Глубокие корни для меня значит только одно: если в городе орудует серийный убийца, то должны быть и другие убийства со схожим почерком. Если бы у меня был доступ к полицейской базе, поиски не составили бы большого труда, но, поскольку я действую самостоятельно, то и опираться могу только на архивные базы СМИ. Я начинаю со штата Нью-Йорк, поскольку серийные убийцы часто орудуют в рамках знакомой и понятной им местности, но не найдя ни одного похожего случая, расширяю географию поисков до размеров целой страны. И бинго. Удача находит меня в архиве газеты «Новый Орлеан Таймс Пикауин» за 2014 год.

«… 25 июня в шесть утра на пересечении улиц Бурбон и Биенвиль рядом с мусорным баком было обнаружено тело пятидесятипятилетней женщины. По предварительным данным убитую звали Эми Милтон…. Вчера в баре Дринкери было выступление местной рок-группы «Мусорный мальчик», однако существует ли между этими событиями какая-то связь, следствию еще только предстоит выяснить. Официальных заявлений от участников группы пока не поступало… Единственное, что известно точно на данный момент, так это то, что женщину сначала задушили, после чего уже надругались над телом, отрезав половые органы. Она была сотрудницей одной из местных гостиниц… одежда со следами крови и водительские права были обнаружены в мусорном баке… муж и двое детей утверждают, что у убитой не было врагов и угроз в свой адрес она никогда не получала...».