– Для Ника. Твоя мама хочет, чтобы он непременно составил тебе пару, – улыбаясь, сообщает мне Джесс. – Полагаю, это должен быть сюрприз, поэтому не выдавай меня, пожалуйста.

От бессильного возмущения я закатываю глаза, испуская странный мучительный стон.

* * *

Я выхожу из вагона метро на станции «Юнион-сквер», чтобы пересесть на зеленую ветку и продолжить свой путь домой, но, едва оказавшись на перроне, будто попадаю на импровизационное выступление. Высокая темнокожая женщина с роскошной копной волос и пышными формами, ритмично покачивая бедрами, заводит уставшую после рабочего дня толпу, приглашая присоединиться к ней и прожить известный хит Уитни Хьюстон «Я хочу танцевать с кем-то»^[3]. В ней столько энергии и страсти, что я вижу, как люди замедляют шаг, образуя вокруг нее живое кольцо, частью которого неожиданно для себя становлюсь и я.

«О, я хочу танцевать с кем-то. Я хочу ощутить чей-то жар», – поет она с призывом, не обращаясь ни к кому конкретно, но при этом, очевидно, рассчитывая на поддержку собравшихся. Молодой парень снимает и бросает свою куртку к стене и тут же присоединяется к ней. Они вместе танцуют и поют в один микрофон, а толпа зевак начинает хлопать в такт. Я охотно присоединяюсь к ним, мне нравится хотя бы на мгновение отвлечься от своих тягостных дум и просто насладиться красивой песней и ярким зажигательным исполнением.

«Мне нужен мужчина, который решится на любовь, что, сильно пылая, не будет заканчиваться», – пою я одними губами, когда кто-то хватает меня за талию, с силой притягивая к себе.

От этого прикосновения я вздрагиваю, пытаюсь обернуться, но незнакомец бьет меня по плечу, зарабатывая себе дополнительное время. Я едва не падаю на женщину, что стоит передо мной. Резко оборачиваюсь, замечая высокую черную фигуру, пробирающуюся сквозь толпу зевак. У меня перехватывает дыхание, будто окружающая меня реальность перестает существовать. Нет звуков проезжающего вагона метро, ни музыки, ни ритмичных хлопков, только гулкий стук сердца в груди.

Тух-тух-тух.

Меня трясет, я будто снова оказываюсь на пороге своей квартиры, в тот самый момент, когда он меня резко притягивает к себе, так сильно, что я чувствую каждый позвоночник, каждое ребро.

Звуки внешнего мира обрушиваются на меня так же внезапно, как и исчезли несколько секунд назад.

Я снова начинаю дышать. Глаза тут же выхватывают в толпе фигуру в черном пальто. Он стоит на ступенях и, хотя на глаза у него натянута кепка, я точно знаю, что он смотрит на меня. Меня пробирает мороз, но, откинув страх в сторону, я начинаю распихивать людей локтями.

«Не хочешь потанцевать? Скажи, что хочешь потанцевать», – поет девушка, когда я замечаю тонкую улыбку на его губах, прежде чем он резко разворачивается и стремительно взбегает вверх по лестнице. Тяжело дыша и продолжая бороться с любителями бесплатных концертов в подземке, я не оставляю надежды догнать его.

Перепрыгивая через ступеньки, я бегу наверх. Голова гудит. На площади, как и всегда, полно людей. Я будто из одного улья тут же угодила в другой, такой же шумный, музыкальный, живой… и душный.

Я часто дышу, выпуская в воздух морозный воздух, но при этом задыхаюсь. Кручусь на месте, пытаясь найти в сгущающихся сумерках одинокий черный силуэт.

– Ты здесь… я знаю, ты где-то здесь, – шепчу я, продолжая бессмысленно вглядываться в прохожих, когда за спиной раздается противный дребезжащий клаксон.

Я едва успеваю отскочить в сторону, и мимо меня проносится какой-то велосипедист. Он одет во все черное, и я делаю отчаянную попытку ухватить его за пальто, но пальцы смыкаются вокруг пустоты.

Глава 7

Сегодня кабинет медиума Джены снова открыл свои двери. И тому есть очевидная причина – деньги. За студию в Бруклине я плачу три тысячи долларов в месяц и почти столько же за квартиру в Гарлеме.

Когда за разговор с духами мертвых ты получаешь от ста до двухсот долларов в час, платить по счетам не составляет большого труда. Но когда ты все свое время тратишь на поиск ублюдка, искалечившего твою жизнь пять лет назад, или же на убийцу, который безнаказанно кромсает своих жертв на протяжении уже нескольких лет, и не получаешь за это ни копейки – каждый новый счет вызывает в тебе панику. Запись пока неполная, мне нужно время, чтобы снова прийти в форму: ловко тасовать карты, таинственно округлять глаза, прощупывать воздух пальцами, но главное, придавать своему голосу грудное, или, как я люблю называть, замогильное звучание. И все же Грета Фишер – женщина с выраженной тревожностью и гиперопекой по отношению к тридцативосьмилетнему сыну, а также любительница розового цвета – не заметила ни моей рассеянности, ни волнения. Когда в комнату «вошел» дух ее покойного мужа Карла, она, как и всегда, вытянулась в струну, и, поправив оттопырившиеся край пиджака на животе, тут же начала рассказывать ему о наболевшем:

– Карл, а ведь я сделала, как ты сказал. Я дала им больше свободы, чем хотела. Но она… эта девица… девушка… ох, она спит до обеда, ты представляешь? Она не думает о том, что Майку нужно гладить рубашки, он ведь работает в банке! Он сам, ты представляешь, он сам их гладит…

– А почему это так вас беспокоит? – спрашиваю я, украдкой поглядывая на часы. До конца сеанса десять минут. – Он взрослый мужчина, почему он не может сам погладить свои рубашки?

– Это же не мужское дело! Он мужчина, а не домработница. Карл, ты хоть раз гладил их? – продолжает возмущаться миссис Фишер, даже не замечая, что вопрос ей задала я – Джена, а не ее покойный супруг Карл. – Нет! А почему наш сын должен? Я хотела сделать сама, но он не дал… понимаешь? Я видела стыд и неловкость в его глазах, ему было неприятно, что я это заметила. А эта гадюка, мало того, что спит до обеда, так и работает всего три дня в неделю.

Вовремя успеваю опустить голову, чтобы не вытаращить на нее глаза в молчаливом изумлении. Она не просто мешает своему взрослому сыну самостоятельно жить, но еще и негодует, как он – мужчина! – может сам себе гладить рубашку?

А что в этом такого? У него что, руки не из того места растут?

– А чем занимаетесь вы? Как проходит ваш день? – интересуюсь я, справившись с эмоциями. – Вы прислушались к советам Карла?

– Ох, это… ну, я попробовала сходить на танцы… но сложно там… слишком много парфюма… у меня же астма… кулинарные курсы – тоже не мое… этот повар ничего не смыслит в приготовлении пастушьего пирога. Противный тип…

– Может быть, попробовать книжный клуб? Вы же любите читать?

– Не знаю…. А почему мы снова говорим обо мне? Карл, Майку плохо, это сейчас куда важнее меня!

– Для Карла вы, Грета, всегда были и остаетесь на первом месте. Он переживает за вас…

– А как же Майки? Как я могу читать книги и ходить в какой-то клуб, когда наш мальчик сам себе жарит картошку на ужин? Как? Карл, помнишь, как мы смотрели на то, как мучается сын твоей троюродной тетки, и ведь подумать тогда не могли, что у нас может случиться такое же…

Тот факт, что она уже попробовала себя как минимум в двух секциях, вселяет в меня надежду. Главное, подобрать нужный ключ, и миссис Фишер непременно найдет занятие по душе, способное ее не просто увлечь, но и прежде всего отвлечь от личной жизни ее взрослого сына.

– Джена, я же его не слышу… что он говорит? Что мне делать?

– Он предлагает вам записаться в книжный клуб.

– К черту этот клуб! Что мне делать с этой гадюкой? Я ведь только из-за тебя, Карл, не выставила ее за дверь. Я ведь послушала тебя, дала ей шанс, и что теперь?

– Мне очень жаль, но он ушел, – отвечаю я, фокусируя взгляд на специальной точке на стене. – Он устал…

– Что значит, устал? – Грета Фишер тяжело поднимается со стула, возмущенно озираясь по сторонам, точно пытается разглядеть его удаляющуюся фигуру. – Карл, вернись! Какого черта ты вытворяешь? Как это устал? Ты там только и знаешь, что отдыхаешь, и, кажется, совсем про нас забыл. Как ты можешь быть таким спокойным?!

Качаю головой. Мне больше нечего добавить.

Миссис Фишер ничего не остается, как положить на стол сто долларов, и, тяжело вздохнув, начать свой путь к выходу. Я помогаю ей надеть розовую шубу из искусственного меха, и, проводив за дверь, позволяю себе выдохнуть с облегчением.

– Хорошо, что сегодня у меня записана она одна, – говорю я, запирая дверь студии.

Захожу в комнату для спиритических сеансов и, включив напольную лампу, по очереди задуваю свечи, а также выключаю заунывную медитативную музыку, которой целый час мучила не столько миссис Фишер, сколько саму себя.

«Джена, соберись! Нужно снова войти в форму», – мысленно даю себе установку, окидывая пространство придирчивым взглядом.

Теперь, когда папки с досье надежно спрятаны под кушеткой, на столе снова стоит хрустальный шар, а по углам расставлены свечи и палочки благовоний, комната выглядит опрятной и таинственной, какой она и должна быть для моих пациентов. Но едва я успеваю испытать чувство удовлетворенности, как в ящике моего стола пищит телефон, оповещая о новом сообщении, а также явственно напоминая о том, как я была близка к провалу.

* * *

У меня два непрочитанных сообщений. Одно от мамы, которое я уже видела пару часов назад, а второе пришло только что, и оно от Кевина.

Открываю его и тут же впиваюсь взглядом:

«Проверил список. Дела давно закрыты и на серию не похожи. Увечья схожи, но почерк разный. Тебе нужно отдохнуть. Готов с этим помочь. Жду ответа. Время пошло».

Перечитываю сообщение, обращая внимание на смысл, скрытый между строк: «дела давно закрыты» – ты впустую тратишь мое и свое время; «увечья схожи, но почерк разный» – ничего примечательного и достойного твоего внимания; «тебе нужно отдохнуть» – держаться подальше от убийств и прочих опасных ситуаций; «время прошло» – я хочу знать, где ты и чем занимаешься, в противном случае брошусь тебя спасать, используя все ресурсы полиции.

Власть, контроль, подчинение…

Тяжело вздыхая, сообщаю ему, что у меня все в порядке, и только после этого открываю файл с именами, который составила несколько дней назад.

В этом списке шесть женщин, включая Линду Саммерс. Меньше всего на свете Кевин хотел мне давать хотя бы какую-то информацию, и все же фраза «увечья схожи, но почерк разный» – говорит о том, что я на верном пути.

Эми Милтон – жена и мать двоих детей, работала горничной в отеле, увлекалась фотографией, мечтала сделать персональную выставку. В день убийства в местном баре «Дринкери» выступала рок-группа «Мусорный мальчик», и, хотя тело женщины было найдено возле мусорных баков, связи с участниками музыкального коллектива установлено не было.

– … Были отрезаны половые органы, – читаю я подробности в статье.

С этими словами встаю со своего кресла и сдвигаю в сторону тяжелую портьеру, скрывающую мою рабочую доску.

Вписывая в верхний левый угол имя Эми Милтон, я понимаю, что она, возможно, была первой жертвой серийного убийцы.

Следом идут пятидесятивосьмилетняя Нэнси Оуэн, убитая осенью 2015-го, шестидесятилетняя Франческа Мессони – 2016, пятидесятилетняя Мелисса Фриск – 2017, шестидесятилетняя Бобби Джексон – 2018 и наконец, пятидесятидвухлетняя Линда Саммерс.

– Ты начал в две тысячи четырнадцатом, или это просто самая ранняя жертва, которую мне удалось найти? – спрашиваю я, кусая кончик ручки. – Одно убийство в год, почему? Или я кого-то упускаю?

Начинаю ходить от одной стенки к другой, попеременно бросая взгляд то на фотографию Линды Саммерс в верхнем правом углу доски, то на Эми Милтон в левом и всех остальных, которых разместила сразу под ней. Разный рост, вес, раса… Даже несмотря на схожий возраст, все они выглядят по-разному: кто-то молод и привлекателен, как Бобби Джексон, а кто-то, напротив, рыхлый и отечный, как Нэнси Оуэн.