Как именно ты отбираешь своих жертв? Оскопление – это попытка очистить тело от гендерного неравенства или… это какой-то ритуал… Что это значит для тебя?

Глава 8

После нового вторжения в мою квартиру, случившегося 25 октября, я будто снова проживала ужас пятилетней давности. С одной лишь разницей: в этот раз я не могла поговорить об этом ни с мамой, ни с Джесс, ни с кем-либо еще…

Тогда я просто включила свой лаптоп, и чистый лист, растянутый на весь экран, вобрал в себя всю мою боль и отчаяние. Это было письмо, которое я писала себе, но отправила… папе.

В тот день мне хотелось быть услышанной именно им. В тот день я, как никогда прежде, нуждалась в его поддержке.

И он дал мне то, чего я так желала, и даже больше… теперь мы с ним ведем тайную переписку. И то, что мы печатаем в письмах, словно навеки остается скрытым в нашей личной переписке и никогда не поднимается при личных встречах. Это моя исповедь, а он словно мой проводник в этой непростой беседе с самой собой…

Я читаю статью касаемо расследования смерти Линды Саммерс, когда на экране моего лаптопа всплывает уведомление: новое письмо от пользователя Harry_in_a_hurry@gmail.com

Сворачиваю окно браузера и, облокотившись на спинку своего кресла, разминаю затекшую шею, пока загружается текст письма.

«Привет, мой Светлячок!

Мне тоже бывает грустно и одиноко… В такие моменты хочется убежать ото всех и, как в детстве, забраться на большой дуб, что рос в конце участка… в домик, который я там соорудил, в мою крепость. Я тебе никогда об этом не рассказывал, но… когда умер мой дедушка… мне было стыдно плакать при маме и бабушке… мне было уже пятнадцать лет, когда я потерял того, кто заменил мне отца. И вот я остался единственным мужчиной в семье и не мог распускать нюни. А мне хотелось выть от этой утраты вместе со всеми.

И ночью, когда никто меня не видел, я спрятался в домике на дереве и просидел там до самого утра… Я плакал, разговаривая с дедом, рассказывая ему свои яркие воспоминания… но, несмотря на то, что я был один, в ту ночь я был не одинок. Я знал, что дед рядом со мной, что он надежно укроет меня от злого ветра грядущих перемен. Его мудрость осталась во мне…

В ту ночь, несмотря ни на душевную пустоту, ни на беспомощность, я чувствовал себя в безопасности. Но мне тогда было только пятнадцать, а потому утром я, конечно, ругал себя за эту излишнюю сентиментальность. Домик на дереве показался мне местом слабости, а не крепостью. А потому в тот же день разломал это место.

Однако с годами я понял одну важную вещь: крепость – это не место, это состояние души. И стоит тебе ее единожды построить, она навсегда останется с тобой».

Мои губы растягиваются в смущенной улыбке, когда я читаю его подпись: «Твой папа-утка». Это прозвище я дала отцу, когда он впервые пришел домой в ярко-желтой строительной каске.

«Привет, папа-утка!

К счастью, у меня никогда не будет такой истории. Ведь мой отец всегда рядом со мной, хотя и без домика на дереве. Но я рада, что ты со мной поделился. Теперь у нас стало одним секретом больше.

Хотела бы и я найти свой замок… но, кажется, стоит мне к нему приблизиться, как он тут же рассыплется… от нахлынувших воспоминаний. Я снова остаюсь стоять одна на пустом и холодном морском берегу моей уже взрослой жизни.

До замка еще далеко, папа.

Пока я все еще пробираюсь через густую чащу, где за каждым раскидистым деревом мерещится мой враг… я точно знаю, он где-то здесь… наблюдает за мной, прислушивается, принюхивается… он что-то задумал, но я не могу понять, что… это сводит меня с ума. Он запутывает свои следы, и я хожу по кругу. Как будто это уже не мой лес, а его.

Я заблудилась в этом лесу, понимаешь? А мне так хочется снова выйти к морю. Жить свою жизнь, ту, какой она могла быть, если бы…

В моей жизни так много переменных…

Кажется, я окончательно запуталась. И он вновь вынуждает меня сделать выбор…»

Я дважды перечитываю свое письмо, после чего ставлю подпись – «Твой Светлячок» и только после этого нажимаю кнопку «отправить».

* * *

Вот уже больше двадцати минут, как экран моего лаптопа сохраняет свою статичность, и я невидящими глазами смотрю на текст, не пытаясь прочитать и строчки из этой криминальной заметки.

Я знаю ее наизусть, но сильнее прочих цепких слов и мыслей, которыми автор щедро наполнил свой небольшой текст, в голове у меня пульсирует только одно: «Нью-Йоркский скопец». А на столе исчерканный лист бумаги жестоко напоминает о тщетных попытках понять, кто же он такой, Нью-Йоркский скопец. Я все еще держу наготове карандаш, в надежде на внезапное озарение, но чуда не происходит. Очевидно одно, он существует, и уже порядка пяти лет безнаказанно убивает и оскверняет тела женщин, воплощая в жизнь неведомый мне замысел…

– Он убивает один раз в год… при условии, конечно, что я нашла всех, но их явно не много… – бубню я, тыча затупившийся стержень карандаша в бумажный лист. – Почему такой длинный период охлаждения? Может быть, это форма аккуратности? Попытка не засветиться? Значит, он не одержим какой-то идеей… не пытается воплотить в жизнь какой-то замысел… реализовать свою фантазию… это больше похоже на своеобразную месть, нежели на попытку подчинить… но почему оскопление?

От этих нескончаемых вопросов у меня звенит в голове. Закрываю уши руками, пытаясь сконцентрироваться на чем-то одном, но уже в следующий миг от бессилия хватаю телефон.

– Мерида, рад слышать! – отвечает Кевин, когда я уже собираюсь положить трубку. Голос у него запыхавшийся, точно он бежал марафон.

– У тебя все в порядке?

– Если ты позвонила сообщить о своем согласии, все станет просто чудесно!

– Даже так! Ну, тогда у меня к тебе встречное предложение, которое поможет мне быстрее принять решение относительно пятничного ужина.

– Все что угодно!

Хитро улыбаюсь, наконец отрывая взгляд от исчерканного листа.

Глаза тут же впиваются в статью, опубликованную 12 ноября в «Нью-Йорк пост», через два дня после убийства Линды Саммерс: «Тело стало холстом в руках убийцы».

– Тогда хочу знать все подробности о твоих успехах с мертвой художницей.

– Милая, с художницей все уже давно решено. Там не о чем говорить.

– И все же, дело до сих пор не закрыто…

– Виноват, но я работаю над этой оплошностью, постараюсь решить ее до конца этой недели.

– Даже так, – тяну я, поднимаясь со своего кресла.

Отдергиваю занавеску, и на меня, словно по команде, устремляют свой взор сразу шесть пар глаз. Поочередно смотрю в лицо каждой из них, точно здороваясь: Эми Милтон, Нэнси Оуэн, Франческа Мессони, Мелисса Фриск, Бобби Джексон и наконец, Линда Саммерс.

– То есть, это все-таки сделал ее брат?

– Это сделал убийца, и я отправлю его за решетку, чтобы одна очаровательная и любознательная красотка наконец перестала забивать свою голову всякой ерундой.

Качаю головой, закатывая глаза от этой приторно-слащавой речи. Он что-то говорит, продолжая упиваться своим превосходством, в то время как я веду нешуточную борьбу сама с собой. Часть меня отказывается признавать поражение, а потому, вновь встречаясь взглядом с женщинами на доске, я понимаю, что с таким подходом дело ему не закрыть ни на этой неделе, ни даже в этом месяце. Это серия, а не убийство в состоянии аффекта, каким он желает его видеть.

– … Я прочитал отзывы, там очень красиво, вкусно, и по вечерам играет живая музыка… – говорит Кевин, и я неожиданно осознаю, что он воспринял мое затянувшееся молчание как знак вынужденной капитуляции.

– А как насчет списка женщин, который я тебе давала с похожим почерком убийства за последние пять лет? Ты вообще его изучал, или тебе проще продолжить настаивать на том, что художницу убил слетевший с катушек брат?

Кевину требуется не меньше тридцати секунд, чтобы переварить полученную информацию, а, возможно, и подавить волну гнева, которую в нем каждый раз вызывает моя открытая непокорность.

– Ключевое слово – «похожим», – нарушает затянувшуюся паузу Кевин, все тем же раздражающим меня вкрадчивым голосом, точно разговаривает он не с равноправным зрелым собеседником, а нашкодившим несмышленым ребенком. – Все убийства в той или иной степени схожи, в конце концов, в каждом таком эпизоде есть убитый…

Тяжело вздыхаю, закатывая глаза. Если я продолжу слушать эту проповедь, у меня точно судорогой сведет челюсть.

– Я тебя услышала, – снова перебиваю его я. – Ко мне пришла пациентка…

– Что насчет пятницы?

– Давай поговорим об этом завтра, пока ничего не могу обещать.

Не дожидаясь его ответа, я вешаю трубку.

– Значит, переходим к плану «Б» – говорю я в пустоту. Сажусь за компьютер и прежде, чем меня охватит сомнение, пишу еще одно письмо.

В нем всего три предложения.

Шесть фотографий. Пять ссылок на публикации в СМИ. Без подписи, но есть адресат. Christopher_Cyrus@nypost.com

Глава 9

Еще месяц назад в моей жизни существовало правило, которого я придерживалась на протяжении нескольких лет: посещение родительского дома по воскресеньям строго по «своим дням», которые закономерно чередовались с воскресеньями Винсента.

Когда он придумал это жестокое и несправедливое расписание и внедрил его в нашу жизнь, я чувствовала себя настолько опустошенной и раздавленной, что у меня не было сил спорить и ругаться. Я молча согласилась и безоговорочно следовала ему. Теперь же, когда мы снова разговариваем, выходные в родительском доме стали похожи на какое-то театральное представление: тетя Джени носится с детьми по дому, пытаясь за несколько часов переиграть с ними во все мыслимые и немыслимые игры, Лия и мама хлопочут на кухне, участвуя в пассивной войне за звание лучшей хозяйки, и, разумеется, папа с Винсентом, сидя в кабинете, то молчаливо смотрящие куда-то вдаль, то активно обсуждающие новостную повестку. Но в момент кульминации мы всегда собираемся за обеденным столом, и в эти мгновения мое сердце наполняется таким теплом и счастьем, что я каждый раз незаметно щиплю себя, чтобы убедиться: это не сон.

– Не давай им печенье! – ругает отца Винсент, заметив, как тот украдкой угощает внука. – Дэни, Лео, пока не съедите индейку, никаких сладостей!

Мальчики на мгновение замирают на месте, точно два диких зверька, ошарашенных яркой вспышкой света, но не проходит и минуты, как они возобновляют свой бег по кругу, сопровождая его странными криками и улюлюканьем.

– Ну ты, конечно, стратег, милый, – подтрунивает Лия, тяжело поднимаясь со своего стула. Стула, который раньше был моим. Теперь же я сижу прямо напротив, рядом с мамой и по левую руку от отца.

– Ее сегодня снова стошнило, – бурчит мне в ухо мама. – Это плохой знак.

Лия выходит из гостиной, прихватив со стола тарелку сладкого батата. Поймав одного из мальчиков (сейчас, когда они одеты в одинаковые красные свитера с каким-то мультяшным героем, я даже не пытаюсь угадать, кто из них кто), я вижу, как она что-то говорит ему на ухо, после чего он берет дольку с тарелки и отправляет ее в рот.

– Вкусно, – озвучивает эту сцену мой папа, расплываясь в улыбке. – Сынок, а вы когда уезжаете в круиз? Не передумали?

– С чего бы? Лия, правда, уже обчистила все наши карты, но отпуску быть, правда, мы решили немного отодвинуть наше путешествие, чтобы снова собраться всей семьей у вас на Рождество.

– Ой, это же так здорово! – ахает мама, сияя от счастья.

– Ну, а в круиз выдвигаемся сразу после, двадцать шестого декабря самолет до Майами, там два дня, и грузимся на лайнер, – говорит Винсент, поливая кусок индейки клюквенным соусом.

– А что врач говорит? Противопоказаний нет?

– Мам, у нас все хорошо. Не волнуйся.