Он посмотрел на Джастину, стоящую под дождем так непринужденно, хотя все остальные знакомые Джейка уже бежали бы в укрытие, вслух проклиная отвратительную погоду, и задумался о том, чего он еще о ней не знает.

– Ну ладно. – Он попытался сообразить, что бы еще такое сказать, дабы она продолжила разговор, но в голове было пусто. – Тогда я лучше пойду, – произнес Джейк и повернулся прочь, мысленно пнув себя за то, что оказался способен лишь на такую банальщину.

– Джейк? – окликнула она его. – Передай от меня твоей маме поздравление с днем рождения.

Джастина никогда не встречалась с его матерью, и его застало врасплох то, насколько личной оказалась эта фраза. Джейк гадал: может быть, Джастина хочет продолжить разговор с ним, хотя он, скорее всего, выдавал желаемое за действительное.

– Не хочешь пойти погулять? – услышал он свой собственный голос, прежде чем успел спохватиться и передумать.

– Сейчас? Но у твоей мамы день рождения.

– Не сейчас. Завтра днем.

– На самом деле я думаю, что можно погулять и сейчас. – Джастина озорно улыбнулась. – Я могу пойти с тобой и встретить твою маму. Не бойся, я не буду лезть не в свое дело. Мне просто нравится гулять.

– Дождь идет, а ты уже и так промокла насквозь… – Джейк пытался не таращиться на нее, но не мог отвести взгляд. Она была очаровательной. Яркой. Она была самой красивой девушкой, какую он когда-либо видел.

– Ну и что? Если я и так уже насквозь мокрая, какая разница, если я и дальше буду гулять под дождем?

С такой логикой он не мог поспорить.

– Ладно. Ты точно уверена, что не хочешь сначала зайти в дом и переодеться? Может быть, взять зонтик? Знаешь, это такая штука, которую изобрел какой-то умник, чтобы не мокнуть под дождем… – Он засмеялся.

Джастина посмотрела на дом, и Джейку показалось, что он заметил, как изменилось выражение ее лица. Когда Джастина разговаривала с ним, она выглядела такой оживленной и полной энтузиазма… Но, оглядываясь на особняк, она как будто изменилась. Каким-то образом стала меньше. Джастина сжала ладони перед грудью.

– Хорошо. Но только для того, чтобы взять зонтик в прихожей. Я ненадолго… Тебе так просто от меня не отделаться, Джейк Рейнольдс.

И неожиданно она снова сделалась другой, раскинула руки и засмеялась, запрокинув лицо навстречу дождю, падающему с неба. Джейк постарался убедить себя, что ему это просто почудилось. Что она совсем не выглядела испуганной при мысли о том, что ей придется зайти в дом.

Они и прежде сталкивались друг с другом в школьных коридорах, но никто из них по-настоящему не обращал внимания на другого. У каждого из них была своя дружеская компания. В школе такие вещи имеют значение. Однако сегодня все было иначе. Сегодня – позже это признали оба – что-то началось.

Но только когда оно закончилось, он вспомнил про тот момент, когда она посмотрела на свой дом и решила остаться рядом с ним под дождем, – и пожалел, что не спросил ее о том, чего она так боится.

Быть может, если б он это сделал, всего, что случилось потом, можно было бы избежать.

Глава 5

Я паркуюсь рядом с белым домом в конце нашего тупика и пару минут сижу молча. Это наш дом – мой и Ноя. Мы много работали ради него. Про дизайн этой синей входной двери мы спорили не один день, а цветы в горшках на крыльце Ной поливает сам, потому что у меня все растения быстро умирают. Мы не идеальны, и я это знаю, но вместе мы построили дом.

Я смотрю на безупречно ухоженную лужайку перед домом, на яблоню, которую мы посадили в тот день, когда въехали сюда, и знаю, что всё вот-вот изменится. Я гадаю, как долго я смогу уберегать Ноя от осознания этого, и понимаю, что плачу. Я не могу позволить, чтобы эту жизнь отняли у меня, – я буду бороться изо всех сил, если до этого дойдет. Но даже сейчас, когда я сижу здесь, мне кажется важным запечатлеть в памяти этот вид до малейших мелочей. Просто на всякий случай.

Я вхожу в спальню и замираю на месте, во все глаза глядя на наш гардероб. Он ничуть не похож на тот, что стоял в моей детской спальне, но все же сегодня он напоминает мне именно об этом.

Я разминаю шею и говорю себе, что на счет «три» я открою гардероб. Это мой дом. В Лондоне. Здесь живем мы с Ноем. Я теперь живу иначе. Я теперь иная.

Беру с собой как можно меньше вещей, уверенная, что буду дома до того, как Ной вернется на следующей неделе из Парижа. Перед выходом застываю перед проемом кухонной двери, глядя на темно-синие шкафчики с белыми гранитными столешницами. Это помещение спроектировано для того, чтобы быть зрелищным. Место, предназначенное для демонстрации нашего успеха. Впечатляющая кухня с люстрами, свисающими над столом и над диваном в дальнем конце…

Я заставляю себя сдвинуться с места. Закрыть за собой входную дверь. Я говорю себе, что не успею опомниться, как вернусь сюда, и к тому моменту ничего не изменится.

Я всегда хорошо умела лгать. Даже самой себе.

* * *

В Молдон ведет извилистая дорога. Это единственная дорога, и, когда машина входит в повороты, у меня возникает ощущение, будто я возвращаюсь в прошлое; каждый поворот отматывает назад очередной год, пока наконец передо мной не возникает речной берег, и мне снова семнадцать лет, я иду рано утром по набережной до самого ее конца, где стоит огромная железная статуя сакса, установленная в честь Битвы при Молдоне…

Я часто сидела там, глядя на восход солнца, и представляла, как великолепно выглядели корабли викингов, длинные и узкие, когда скрытно пробирались через Эссекс по реке, готовые к сражению. Я воображала, что слышу сквозь крики чаек ритмичное пение гребцов, ощущаю, как отдается в моем теле бой их барабанов. Какими отважными они должны были быть, будучи в любой момент готовыми к войне! Я надеялась, что, сидя здесь, у края воды, в которой отражалось так много исторических событий, смогу впитать хоть немного храбрости этих людей, собрать ее и унести с собой домой.

Проезжаю поворот, ведущий к дому, где я выросла, и вместо этого держу путь прямо, направляясь к дому Макса. Когда он купил дом поблизости от родительского, я не могла в это поверить. Мне казалось бессмысленным, что Макс сделал все, дабы остаться здесь.

Я намереваюсь пробыть здесь считаные дни и всеми силами держаться подальше от мамы и нашего родного дома. Есть причина, почему я не возвращалась сюда почти двадцать лет. Даже от одних воспоминаний об этом месте у меня пересыхает в горле, а воздух становится таким плотным, словно вот-вот раздавит меня. Лишит меня возможности дышать. Двигаться. Как будто я снова оказываюсь там и не могу сбежать.

А что же мама? Она дождаться не могла того момента, когда избавится от меня. Всего неделю спустя после смерти моего отца мама вошла ко мне в комнату и заявила, что договорилась со старшей сестрой моего папы, тетей Кэрол. Было решено, что я некоторое время поживу с тетей и моей кузиной, Шарлоттой, в Южном Лондоне. Что для меня будет неплохо «сменить обстановку» и провести некоторое время в большом городе, прежде чем поступить там в университет.

Это «некоторое время» обернулось тем, что я прожила в Лондоне следующие восемнадцать лет. Поступила в подготовительный колледж и осталась там до следующего лета, когда подала документы в Лондонский королевский колледж. Мама так и не приехала ко мне. Ни разу. И не позвала меня вернуться. Она не изображала обезумевшую от горя мать, которая отчаянно жаждет, чтобы ее дочь возвратилась домой. Вместо этого устроила мой отъезд, а потом забыла обо мне.

С тех пор наши отношения свелись к светскому минимуму – поздравлениям с Рождеством, днями рождения и прочими важными датами. Мать никогда не приглашала меня приехать домой, и в ответ я никогда не приглашала ее к себе. Мы изображали семейную ячейку – ради Макса и ради показухи (Стоуны всегда хорошо умели это), – но не были близки. Она моя мать, но без капли материнской заботы. Можно было бы решить, что это началось, когда она при первой же возможности отослала меня прочь, к тете Кэрол, но это просто неправда.

И теперь мне кажется неестественным, что я еду туда, где она живет, однако я напоминаю себе, что я здесь не ради нее, а ради Джейка.

Я отгоняю эту мысль. Нет, я здесь ради истины.

* * *

Все шторы на окнах задернуты. Это первое, что я замечаю, вырулив на подъездную дорожку, ведущую к дому Макса. Я внимательна к мелочам, это часть моей работы. Задернутые шторы – это странно, особенно в такой ясный солнечный день. Обычно, даже когда мы были детьми, Макс громче всех заявлял, что нужно пользоваться летней погодой на полную катушку.

Я громко стучу в дверь, но мне никто не отвечает. Машины Макса нет на подъездной дорожке, поэтому я пытаюсь позвонить ему. И попадаю прямо на автоответчик – так же, как всякий раз, когда я пыталась звонить ему по дороге сюда. Поэтому решаю выпить кофе в ближайшей кофейне, зажатой между рыбной закусочной и унылой парикмахерской.

Когда-то мы любили сбегать из дома пятничным вечером, чтобы купить здесь рыбный сэндвич, завернутый в плотную бурую бумагу; запах уксуса впитывался в нашу одежду. Эту традицию начал Макс, он приводил меня сюда каждую пятницу вечером – с тех пор, как мне исполнилось восемь лет. Ему тогда только-только стукнуло десять. Если было холодно, мы весь вечер проводили за одним из белых пластиковых столиков, играя в карты, а в теплые дни сидели на ограде снаружи и ели сэндвичи, прежде чем отправиться на набережную и затевать там различные шалости. Мне всегда нравились эти вечера; рыбная закусочная казалась мне нашим волшебным уголком.

Но теперь, когда я смотрю на нее взрослыми глазами, все волшебство исчезает. Я вижу потрепанную, почерневшую вывеску, вижу плесень на оконных рамах. Запах жира больше не кажется соблазнительным – скорее отталкивающим.

Помимо всего прочего, это суровое напоминание о том, как по-иному мы смотрим на мир, будучи детьми. Все выглядит более невинно. Когда-то я предвкушала эти вечера в компании Макса, но теперь гадаю, для чего ему понадобилось вытаскивать меня из дома. Даже став подростком, которому полагалось бы слоняться по парку вместе с друзьями и пить «Уайт лайтнинг» ^[3] прямо из бутылки, он приходил сюда со мной, чтобы поесть рыбных сэндвичей.

Сегодня я не захожу в закусочную, а вместо этого устраиваюсь в кофейне по соседству, с облегчением заметив, что по крайней мере это заведение за годы моего отсутствия было как минимум один раз отремонтировано и приведено в порядок.

Когда по окончании рабочего дня меня вежливо просят покинуть кофейню, я возвращаюсь в машину – по крайней мере, в ней есть кондиционер. Июль нынче жаркий. Рекордно жаркий. К восьми часам вечера я отмечаю, что жду уже пять часов, и снова набираю номер мобильного телефона Макса, но, как и следовало ожидать, в трубке не слышно даже гудков. Не знаю, то ли он где-то вне зоны действия сети, то ли у него сел телефон, но в любом случае у меня не остается выбора. «Чертов Макс!»

* * *

Она улыбается, и я с удивлением вижу, что эта улыбка отражается в ее глазах. Они становятся чуть шире, а их внешние уголки изгибаются вверх. Потом взгляд ее плывет, и, хотя она по-прежнему улыбается, я понимаю, что момент искренности позади.

– Привет, мам. Сюрприз! – говорю я и как можно шире растягиваю губы в ответной улыбке.

– Не стой на холоде, заходи в дом, – велит мама, обнимая меня. Она маленькая, меньше, чем мне помнилось, и даже сквозь кардиган я могу нащупать на ее спине каждый позвонок.