Обращаю внимание на то, как барменша поправляет волосы, когда разговаривает с одним из коллег. А еще она, если мне не показалось, говорит громче, когда он находится рядом с ней. Это явно свидетельствует: она надеется, что он обратит на нее внимание, пусть даже она не обращается к нему напрямую. Идеально.

– Спорим, вы оба сегодня только и слышите что об этой новости? – начинаю я, стараясь говорить достаточно громко, чтобы парень тоже услышал – я хочу с самого начала вовлечь в разговор обоих. – Представляю, как быстро устаревают известия, когда ты работаешь в баре…

Они переглядываются между собой, и я с удивлением вижу, как оба хмурятся, а затем отводят взгляд.

– Пожалуй, отчасти это верно, – отзывается девушка и отворачивается от меня. Это совсем не то, чего я ожидала. Я полагала, они ухватятся за возможность посплетничать. Что стоит мне открутить краник, и все выльется наружу. Очевидно, придется приложить больше усилий, чем я рассчитывала.

– Я понимаю, что работать здесь – настоящее искусство. Нужно уметь читать посетителей. Не только знать, какие напитки они предпочитают, но и предсказывать, как пройдет вечер. Быть постоянно на шаг впереди клиента. – Я увожу разговор от Брэда Финчли на более безопасную почву, давая девушке возможность произвести впечатление на меня – и, что более важно, на своего коллегу.

– О, конечно. Однажды к нам пришла группа парней, и я сразу поняла, что они – настоящие моральные уроды. Когда они начали выпрашивать коктейли на халяву, я их живо утихомирила.

– Вот это ловко! – Я медленно выговариваю слова, широко раскрыв глаза, как будто от восхищения. – Держу пари, вы освоили все хитрости… А что насчет Брэда Финчли? Его вы тоже считаете моральным уродом?

Она колеблется, но, в отличие от прошлого раза, не сразу отворачивается.

– Я подрабатываю барменшей всего одно лето, и посетители часто меня недооценивают.

Я делаю вид, будто сочувствую, но вдобавок как бы признаю свое поражение – дескать, я тоже недооценила ее. Оценит ли она эту уступку?

– Что ж, – отвечает барменша, подаваясь вперед, но не слишком сильно – так, чтобы парень, на которого она отчаянно пытается произвести впечатление, все еще мог ее слышать. Так все и работает: крючок, леска и грузило. – Я видела его здесь дважды, – продолжает она. – В первый раз он показался мне нормальным, держал себя в руках, сидел прямо там, где вы сейчас. Но когда я увидела его в следующий раз, это был просто ужас. Он был очень буйным. – Ее голос дрожит, когда она едва слышно шепчет слово «буйный», и на секунду меня охватывает паника: а если она расплачется? – Боже, а вдруг я могла бы спасти ту пару, о которой говорили в новостях? Я рассказала администратору, но, возможно, мне следовало сообщить об этом в полицию или что-то в этом роде…

– Всё в порядке, никто не мог предотвратить случившееся. Вы не виноваты. – Я произношу последнюю фразу решительно, давая девушке возможность успокоиться, а затем продолжаю: – Что в нем было такого странного во второй раз?

– Странно вел себя не он, а другой.

– С ним был кто-то еще?

– Да. Другой парень, какой-то жуткий, как маньяк в кино… Он пялился на меня каждый раз, когда я подходила слишком близко. Может, он думал, что я подслушиваю? Они заказали напитки и сели вон там. – Она указывает на два кресла, стоящие в углу. – Я спустилась в погреб за бутылками, только на минутку, а когда вернулась, тот парень, Брэд, прижимал другого к стене, ухватив его за шею. Я закричала, и он отпустил его. Второй парень надел куртку, допил остатки пива и вышел. Но он при этом ухмылялся. Его только что прижали к стене и душили за горло, а он ухмылялся… Жуть.

– Что случилось потом?

– Брэд поднял оставшийся стакан и швырнул его в стену. Зачем он это сделал? Другой парень ушел, и теперь мне пришлось убирать за ними, мать их за ногу… В общем, он посмотрел на меня и сказал: «Извини, мне надо идти». «Черт возьми, верно», – согласилась я. А потом он ушел. Больше он сюда не заходил, насколько я знаю.

– И когда это было? – Я одергиваю себя – это не перекрестный допрос – и стараюсь смягчить вопрос: – Судя по вашему рассказу, это было довольно жутко. Вы хорошо сделали, что не дали их ссоре обостриться.

– А как иначе? Я помню, это был мой первый день после отпуска. Четвертое мая.

– Вы не знаете, кто был тот, второй парень?

– Не-а. Никогда его не видела, но я вообще-то не местная. Мы переехали сюда год назад. Наш администратор повел себя очень странно, когда я ему рассказала об этом происшествии. Обычно он бы завелся и поклялся, что убьет тех, кто посмел нарушить порядок в его пабе. Но он просто уронил голову на руки и сказал, чтобы я возвращалась к работе. А сегодня утром вызвал меня в свой кабинет и велел, чтобы я никому не проболталась о том, что Брэд был здесь. Дескать, нужно отмежеваться от всего этого. Поэтому, когда вы пришли сюда с вопросами, я ничего не ответила. Вы не первая, кто пытается поговорить с нами об этом сегодня.

– Верно… И кто ваш администратор?

– Джимми Фэлкон. Вы его знаете?

При упоминании о Джимми Фэлконе я вспоминаю, как мы с ним прятались в садовых кустах на восемнадцатом дне рождения Макса. Он был лучшим другом моего старшего брата, и до появления Джейка я была влюблена в Джимми – почти все те годы, пока была подростком. Он был диджеем на дне рождения Макса и постоянно подливал мне в бокал водку из бутылки, которую прятал под пультом, и я считала его самым крутым парнем, которого когда-либо встречала. Джимми Фэлкон, всегда носивший слишком тесные кожаные куртки, фланелевые рубашки и кроссовки «Вэнс». Джимми Фэлкон, первый, с кем я поцеловалась в те времена, когда считала, будто идеализировать кого-то, кого ты на самом деле не знаешь, – это и есть любовь. Это было больше похоже на поклонение знаменитости, чем на что-либо еще. Наивно, конечно, но определенно не так болезненно.

– Нет, я не местная, – отвечаю я.

* * *

Перед тем как выйти из паба, я вырываю страницу из блокнота и записываю номер своего мобильного. Без имени. Протягиваю его барменше и прошу ее позвонить мне, если она вспомнит что-нибудь еще.

– Подождите. Вы журналистка? – Ее лицо становится серым, на нем отражается неподдельный испуг. Я изумляюсь: чего она боится? Меня?

– Я не журналистка. Вы можете мне доверять. Честное слово.

– Нет-нет-нет, я думала, вы просто любопытная посетительница… – Она начинает судорожно хвататься за собственное горло.

– Просто позвоните мне, ладно? Я хочу узнать правду, вот и всё, – настойчиво говорю я.

Когда выхожу на улицу, в голове у меня крутятся слова: «Вы можете мне доверять. Я хочу узнать правду». Из моих уст это прозвучало так просто и легко… Я сжимаю зубы. Считаю до десяти. Счет доходит до семи, и тут звонит мой телефон. Не может же она так быстро попытаться связаться со мной? Я достаю телефон из кармана куртки и вижу, что на экране высвечивается имя Ноя. Нажимаю на красную кнопку, чтобы сбросить звонок. «Не сейчас, Ной». Я не хочу, чтобы он почувствовал, что что-то не так, – и не уверена, что смогу настолько подавить панику, охватившую меня, чтобы она не прозвучала в моем голосе.

Я уже чувствую, как начинаю катиться вниз по спирали. Это резкое падение в то, что можно назвать только черным облаком неотвратимого рока. Такое странное, мелодраматичное выражение – «неотвратимый рок», – но когда Айя впервые использовала его для описания тревоги, которая иногда парализует меня, оно подошло идеально. Это самое точное словосочетание, которым можно определить вихрь страха, бушующий у меня внутри.

Айя…

Я закрываю глаза и улыбаюсь. Как за спасательный плот, цепляюсь за осознание того, что сегодня днем предстоит еженедельный сеанс, а значит, мне нужно продержаться всего несколько часов, и она сумеет мне помочь. Спешно отправляю сообщение, спрашивая, не против ли она, чтобы сегодняшняя сессия проходила по «зуму», а не лично; но пока не сообщаю, что я – спустя столько лет – наконец-то вернулась сюда. Мне интересно, как она отреагирует. Хочу увидеть выражение ее лица, когда я скажу ей об этом. Она сразу же отвечает «конечно», и я расправляю плечи.

«Я не одна».

Иду и твержу эти слова, пока пульс не начинает замедляться. Обычно я все обсуждаю с Ноем. Я всегда восхищалась его способностью твердо стоять на ногах, когда меня шатает из стороны в сторону. Это одна из причин, по которой я впервые обратила на него внимание и по которой мы так хорошо взаимодействуем. Среди бурь жизненного хаоса Ной всегда прочно держится на якоре. И сейчас мне тяжело без возможности опереться на него – не только потому, что мне не помешала бы его сила, но и потому, что я чувствую, как это отдаляет меня от него, вбивает клин между нами. Все мои тайны всплывают на поверхность, угрожая разлучить нас.

Я вижу их, как только сворачиваю за угол с центральной улицы. Стервятники слетаются на запах крови – как я и предполагала. Журналисты сгрудились возле полицейского участка, несомненно ожидая заявлений от детектива-сержанта Сорчи Роуз. Она не арестовывала Джейка, и я сомневаюсь, что она вообще имеет какое-то отношение к этому делу. Арест производила полиция Лондона, но сержант Роуз – лицо нашего города. Журналисты хотят, чтобы она прокомментировала ситуацию.

Вскоре они начнут расползаться всё дальше по городу, пытаясь составить полное представление о том, кем был Джейк, какой была его жизнь. Несомненно, при этом они станут искать причину, по которой он превратился в монстра, коим его считают. Кроется ли эта причина в его детских годах? Я уверена, что именно поэтому они здесь. Это часть общего интереса к реальным преступлениям: что делает человека убийцей?

Все знают, что мы с ним в то время были парой, и я не сомневаюсь, что мое имя в конечном итоге будет кем-нибудь упомянуто. Пройдет немного времени, и они постучатся в двери маминого дома. Я должна быть готова.

О чем они будут спрашивать? Что я должна им сказать?

Прежде
Джейк‑любовник

Джастина не передумала. Как и собиралась, она просто сбегала на крыльцо за зонтиком и поспешила туда, где стоял, укрывшись под деревом, Джейк. Ее платье было мокрым насквозь, промокшие волосы падали на плечи. Дождевая вода капала с ее подбородка.

– Я готова, – хмыкнула она, и он засмеялся, пробираясь под зонтик и перехватывая у нее рукоять.

Джастина говорила не умолкая, пока они шли от набережной до офиса мамы Джейка, держась за руки, словно давние друзья. Самое странное, что во всем этом не ощущалось ни неловкости, ни напряжения.

– Не смей, – рассмеялась Джастина, сообразив, что он делает, когда Джейк в третий раз уверенно направился к самой большой луже, вынуждая девушку либо пройти по воде, либо выйти из-под зонтика. На этот раз, вместо того чтобы обойти лужу, она шагнула прямо в нее, а затем топнула, обрызгав Джейка водой. Он сделал вид, будто эта выходка разъярила его, а затем тоже залез в лужу.

Что это было? Он давно не вел себя настолько по-детски.

Это ощущалось как свобода.

Неужели это оно и есть? Неужели это и есть влюбленность?

Джейк знал, что он романтик по натуре, отец всегда говорил ему об этом. Но сейчас ему не казалось, будто происходящее между ними – плод его воображения или желание увидеть в простой случайности нечто большее. Он отметил, как смотрит на него Джастина. Это было похоже на электрический ток, бегущий между ними.

Черт, а ведь отец разозлится, если они опоздают на ужин…

– Перемирие. Я объявляю перемирие! – крикнул Джейк, вскинув ладонь свободной руки вверх, и Джастина грозно свела брови. – Я готов весь день плескаться в этой луже, но мне нужно забрать маму из офиса, а то отец меня убьет.

– Да, сэр, извините, сэр. – Джастина сделала реверанс и спряталась под зонтик.

* * *

Мама Джейка заметила их через окно офиса и даже приоткрыла рот от изумления. И Джейк, и Джастина были мокрыми насквозь.

– Что вы творите? – спросила женщина, распахнув дверь и поспешив втащить их в теплое помещение. Она вечно вела себя ужасно по-мамски.