Глава вторая

Вячеслав опять оказался в банде и теперь стоял неподалеку от заводского общежития, глядя на гомонящих на дереве скворцов, которые в скором времени должны были улететь на юг. Взирая на птиц, думал, правильно ли сделал, что вернулся на путь преступности. Птахи на дереве радовались теплому осеннему дню, в отличие от них радости в душе Вячеслава Скворцовского было мало. За короткое время его пребывания в шайке она совершила несколько ограблений и разбойных нападений, а также три квартирных кражи. Пока им фартило, больше из-за того, что с преступными делами не частили, умели на время затаиваться, действовали осторожно, все тщательно продумывали, но Скворцовский знал, что все когда-то кончается. Сколько веревочке ни виться, а конец будет. Сам он участвовал не во всех преступных действиях банды, поскольку пока еще продолжал работать, хоть и не так рьяно, как прежде, и изредка прогуливая. Последняя кража Вячеславу запомнилась особо. На квартиру их навела Тонька Песня. Будучи в гостях у подруги Лидки Шепиловой по прозвищу Шепилиха и выпив с ней по третьей рюмашке вина, она во весь голос запела, надеясь услышать частый стук в стену, который в таких случаях производила старуха, жившая в том же многоквартирном доме по соседству. Краснокирпичный двухэтажный особняк с балконом и обширным двором раньше был собственностью знатного купеческого семейства, членом которого являлась старуха, и принадлежал оной по наследству, однако судьба распорядилась иначе. После революции советская власть оставила представительнице зажиточного класса на проживание только лишь одну комнатенку, в которой она по сей день влачила свое безрадостное одинокое существование. Лидка говорила, что ходят слухи, будто бабка прячет в своей комнате немалые ценности, нажитые купеческим семейством в царское время. Так ли это, выведать у бабки было невозможно, поскольку она была неразговорчивая и порою очень сварливая. Особенно ее возмущало Тонькино пение. Шепилиха говорила, что это из-за часто мучавших ворчливую бабку приступов мигрени. Не услышав стука в стену, Тонька удивленно спросила у Лидии, почему старая карга не каркает, на что Шепилова ответила, что накануне старухе стало плохо, и она упала навзничь прямо во дворе дома, откуда сострадательные соседи отправили ее в больницу, где болезная и пребывает по сию пору. Тут-то Тонька и вспомнила рассказ Шепилихи про возможно спрятанное в комнате бывшей купчихи богатство. Сейчас было самое время проверить, так ли это. Посоветовав Лидке помалкивать, если та услышит в одну из ночей какие-либо подозрительные звуки в соседской квартире, Песня поспешила домой. Знала, что, памятуя о том, с кем она имеет дела и страха перед ее дружками, товарка будет молчать. В своем жилище она застала Гришку Пономаря, который в то время отсыпался после ночных похождений. Разбудив его, Левашова поведала о своих преступных замыслах. Новость, принесенная Тонькой, отогнала от Пономаря остатки сна. Немного подумав, он решил: «Хаверу будем брать завтра». Следующей ночью все шестеро членов банды, а также двенадцатилетний воспитанник интерната по прозвищу Чижик были на набережной рядом с нужным им домом.

Комнатенка старухи была угловой и находилась на первом этаже, имея по соседству только квартиру Лидии Шепиловой. Поскольку взламывать дверь с внутренней стороны из общего коридора было опасно, так как соседи могли увидеть или услышать их и поднять шум, а свидетели им были не нужны, решили воспользоваться единственным окном комнаты, которое выходило на набережную. К счастью, старуха, уходя из дома, оставила форточку приоткрытой. Этим и воспользовались воры, но так как пролезть в нее они не могли по вине своих физических данных, к делу был приобщен малорослый и щуплый подросток Витька Парфенов по прозвищу Чижик, начинающий, но удачливый и способный форточник. Он-то и проник первым в заветную квартиру с помощью Славки Скворца и Володьки Косого. Их помощь ему понадобилась, поскольку особняк был с полуподвалом и подоконник приходился рослому Вячеславу почти под подбородок, поэтому, пока остальные члены преступной группы были на стреме, ему и Косому пришлось приподымать Чижика на руках. Когда Витька с кошачьей ловкостью влез в форточку и открыл створки изнутри, воры оказались в жилище старухи. Едва они собрались приступить к делу, как во дворе особняка заливисто залаяла собака, вынуждая их оставаться на месте в течение минуты, пока грубый мужской голос не заставил ее замолчать.

Свет мог их выдать, поэтому ценное искали в полной темноте. Едва они зашарили руками во мраке комнаты, как протяжный свист Пономаря предупредил их об опасности. Преступники затаили дыхание, замерли, подобно изваяниям. Вскоре послышалось глухое рычание двигателя, по набережной ехал легковой автомобиль. Луч света от фар проник в комнату, осветил угол. Вячеслав вздрогнул. На него осуждающе смотрели проницательные темно-карие глаза. Строгий лик с иконы Христа Спасителя с укором взирал на вора. Мурашки поползли по телу Скворцовского. Луч пробежал по стенам комнаты и выскользнул на улицу, автомобиль проехал мимо, тревога оказалась напрасной. Темнота скрыла от Вячеслава лик Вседержителя. На плечо легла ладонь. Вячеслав дернулся от неожиданности, едва не опрокинув стоящий рядом стул с высокой спинкой. Голос Косого прошептал:

– Тихо, Скворец. Не дергайся. Чего остолбенел? Дело вершить надо.

Руки Скворцовского снова зашарили во тьме и вскоре наткнулись на спрятанную под шкафом шкатулку…

Много времени, чтобы обчистить комнатку старухи, не понадобилось. Первыми покинули квартиру Скворец и Косой. Последним был Витька. Чиж сработал аккуратно, закрыл окно изнутри, вылез через форточку и направился к сотоварищам по воровскому делу, тихо напевая под нос:

Чижик-пыжик, где ты был?
На Фонтанке водку пил.
Выпил рюмку, выпил две —
Закружилось в голове…

Тайника в квартире купчихи обнаружено не было, да и больших драгоценностей, к немалому разочарованию преступников, в шкатулке не оказалось. Ее, затаив дыхание в надежде увидеть спрятанные внутри богатства, открыли в доме Тоньки Песни, сорвав маленький навесной замочек. Содержимым небольшого резного ящичка из красного дерева оказались: паспорт, выданный на имя Плотниковой Евдокии Пантелеевны, несколько справок, пожелтевшие от времени письма, фотографии, серебряный нательный крестик, кисет, золотое обручальное кольцо, небольшая сумма денег в пятьсот пять советских рублей и колода старинных гадальных карт. Суеверная Тонька, увидев карты, испуганно произнесла:

– Не к добру это. Слышала я, что среди воров говорят, будто украденные карты к неудаче.

Пономарь оборвал:

– Еще среди воров говорят: «Не верь, не бойся, не проси!» Так что не каркай, ворона, а колотушки сожги в печи. Вот и вся недолга.

Кроме деревянной шкатулки из квартиры были похищены полуведерный медный тульский самовар-репка с медальонами, бронзовый подсвечник и старомодная соломенная шляпка, украшенная фазаньими перьями в круглой картонной коробке. Эти вещи вместе с крестиком и золотым кольцом продали скупщице краденого тете Клаве. Тонька хотела оставить шляпку себе, но примерив, со словами: «Это не мой фасон», отказалась. Пятьсот пять рублей разделили между собой, а документы, письма и фотографии Пономарь велел вместе с колодой карт сжечь в печке. За дело взялся Вячеслав. Перед тем как отправить бумаги в огонь, Скворцовский успел их посмотреть в том порядке, в каком они лежали в шкатулке.

Первой была потускневшая семейная фотография, как гласила надпись внизу, сделанная в городе Астрахани в 1910 году. За столиком с гнутыми резными ножками, на котором стояла белая античная ваза с цветами, сидел лысоватый бородатый мужчина лет около пятидесяти, в черном костюме и жилете. Длиннополый пиджак отца семейства украшала медаль «За усердие», а жилет – цепочка от карманных часов. С другой стороны стола сидела красивая тридцатилетняя женщина в пышном белом платье и шляпке. Шляпку Скворцовский признал. Это была та самая шляпка, которую Володька Косой вынес из квартиры старухи. На руках женщины сидела миловидная девочка лет восьми в нарядном кружевном платьице и бантом в курчавых льняных волосах. Позади стола, между мужчиной и женщиной, стояли худой гимназист с редкой бородкой и юношескими усиками и светловолосый мальчик лет тринадцати в белой матроске. На следующей фотографии этот мальчик, повзрослевший, был одет в пехотную форму унтер-офицера царской армии. За фотографией следовало пожелтевшее от времени письмо. Вячеслав раскрыл послание, стал читать.

«Любезная моя и незабвенная матушка, шлю горячий сыновий привет, поздравляю Вас с наступающим Великим постом и от искреннего сердца желаю многие годы здравствовать на радость всему нашему семейству! Отправляю Вам сие письмо по случаю со своим сослуживцем и хорошим моим товарищем подпоручиком Анатолием Городовиковым, который отправляется в отпуск за геройские дела и по причине ранения. Он при встрече Вам все расскажет, а посему писать о делах военных много не буду. Только спешу уведомить, что не далее как позавчера Ваш любезный сын Евгений Плотников был представлен к получению Георгиевского креста. Также сообщаю, что здоровье мое вполне нормальное. Однако по большей части меня интересует Ваше состояние. Мучают ли Вас, как и прежде, мигрени? Как брат мой Алеша? Справляется ли с делами покойного батюшки? Идет ли торговля? Как поживает моя любимая сестричка Машенька? Очень по Вам всем скучаю. Надеялся на скорое с Вами свидание, но сдается мне, что эта порядком осточертевшая война затягивается, и когда суждено нам свидеться, известно только Господу, на милость коего уповаю и возлагаю надежду на помощь Его. Засим прощаюсь. Молитесь за меня, посылаю Вам свой низкий поклон. Любящий Вас сын Евгений».

Ком подступил к горлу. Подумалось о своей матушке, которую он по причине малолетства не помнил. Ему писать нежных писем матери не довелось…

Вячеслав вздохнул, взял следующую бумажку. Это было похоронное удостоверение, в котором сообщалось о том, что прапорщик Плотников Евгений Елизарович убит в бою с германцами пятого июня тысяча девятьсот шестнадцатого года, что было подтверждено личной подписью командира полка и приложением казенной печати. Вячеслав подумал, что надежде Евгения на скорое свидание так и не удалось сбыться.

Следующая фотография тоже была семейной, на ней возмужавший бывший гимназист, отпустивший густую окладистую бороду, снялся с красавицей женой и дочкой. К фотокарточке канцелярской скрепкой было прикреплено письмо от 13 ноября 1920 года, в котором старший сын Алексей сообщал, что ввиду проникновения большевиков в Крым он с супругой Надеждой и дочерью Аксиньей намеревался спешно покинуть Россию на пароходе, который должен отправиться из Феодосии в турецкий порт Константинополь. Сообщал и о том, что письмо он отправляет с земляком, верным человеком, который пожелал остаться на Родине, невзирая на грозящую опасность от новой власти, и который за данное ему солидное вознаграждение согласился доставить его по адресу.

Последней была фотография симпатичной девушки с ямочками на щеках и выразительными большими глазами, рядом с которой стоял статный усатый мужчина в форме кавалерийского командира Красной армии. К ней также было прикреплено письмо, датированное июлем 1938 года, в котором было написано:

«Мамочка! Я во Владивостоке. Погода хорошая. После долгого тюремного заключения взаперти почти весь день провожу на воздухе. Чувствую себя хорошо, только мысли об Иване не дают покоя. Не знаю, куда его сослали, а нас, говорят, в скором времени отправят на Колыму. Береги себя. Целую, твоя дочь Мария».

Больше писем не было…

Что-то больно царапнуло его сердце. Мысль о том, что они принесли вред и огорчение одинокой, несчастной и истерзанной бедами старухе, заставила его сунуть письма и фотографии за пазуху. Вячеслав намеревался подкинуть их во двор дома, где она жила. Делать этого не пришлось. Через день Тонька Песня сообщила, что, со слов Лидки Шепиловой, бабка померла в больнице, так что претензий по поводу пропажи вещей из квартиры к ним никто иметь не будет. И вроде бы все уладилось, как надо, да вот только что-то в нем надломилось после этого случая. Мучительное сомнение в правильности того, что он делает и как живет последнее время, змеей заползло в душу…

От нерадостных мыслей его отвлек Мишка Муха. Авдейкин подошел, поздоровался, глянул на облепленное скворцами дерево.

– Ты чего? Я тебя зову, а ты нос воротишь. Скворцов считаешь что ли? Я от Тоньки притопал. Пономарь велел тебе передать, чтобы ты на зорьке на хазу обязательно приходил, Угрюмый обещался явиться. Говорит, дело у него серьезное для нас есть.

Немного подумав, Вячеслав с неохотой произнес:

– Скажи, что буду.