Прежнюю версию нельзя убирать со счетов. Вполне вероятно, что все эти разговоры о вороне – натуральный старушечий маразм. Действительно, вычитала в Книге Книг (и при чем тут «Облачный сад»?) какую-то левую притчу, приклеила к ней сплетни про покушения, плюс некоторое совпадение имен – и пожалуйста, глупая араньика растопырила уши и благодарно внимает мудрости эхисерос.

Амаргин мне мозги прояснит. Больше некому.

– Что же, Ама Райна, спасибо тебе за беседу. Пойду я.

Старуха подняла голову, моргая воспаленными глазами. А ведь она и впрямь ночей не спит, прядет свои нити. Вон в углу, накрытые вылинявшим платком – пушистые валики готовой пряжи, словно великанские катышки серой пыли.

– Иди, шладкая, иди к Каланде. Пришматривай жа ней. Ты же любишь нашу Каланду, араньика?

– Конечно.

– Ошень любишь?

– Очень, Ама Райна.

– А ешли понадобитша жа нее жижнь отдать, отдашь?

– Я постараюсь защитить ее по мере сил, Ама Райна. Если придется за нее драться – что ж, буду драться. А там как получится.

Старуха нахмурилась и погрозила мне пальцем:

– Она доштойна иштинной любви. Иштинной, и никакой другой. Инаще тебе не быть ш ней рядом! Жапомни это, араньика.

– Да, – сказала я. – Да, конечно.

Печально. Бабка живет тем, что прошло безвозвратно. Любит ту, кого уже нет. Требует от других той же любви. Безоглядной, нерассуждающей.

Бедняга.

Впрочем, почему бедняга? Любить лучше, чем ненавидеть, и уж гораздо лучше, чем не чувствовать вообще ничего. А что объект неблагодарен… ну так что же? Любовь держит на плаву не только того, кого любят. Гораздо больше она поддерживает любящего.

И выходит так, что сумасшедшей этой старухе стоит позавидовать.

Запахнув поплотнее плащ и натянув капюшон, я спустилась из Райнариной скворечни. Прошла сквозь весь Бронзовый Замок. Никто не попытался меня задержать.

А на улице уже смеркалось. Ветер изменился и дул теперь с севера, с моря. Полнеба затянуло тучами. Горизонт был только чуть-чуть подсвечен алым – садящееся солнце скрыли облака. Река потеряла синеву и сделалась серой, пасмурной. Опять будет дождь?

Узкие улицы до самых крыш наполнила тень. Под нависшими верхними этажами, в провалах арок, в тесных переулках ворочалась ночь. Сменились запахи; дневная вонь ушла на задний план, и в сыроватом воздухе потянулся аромат торфяного дымка, речной свежести, готовящейся пищи. Зажглись окошки, люди потихоньку разбредались по домам, и только у распахнутых дверей трактиров царило оживление. Лавки все, конечно, были закрыты.

Хм. Похоже, мы с Кукушонком остались без еды. Что весьма плохо, ибо Ратеровы запасы мы подъели, а у меня в гроте, кроме остатков мантикоровой рыбы – шаром покати. А чего-нибудь горяченького было бы сейчас весьма недурно… И денежка у меня осталась – единственная золотая авра, да вот только…

Я пересекла пустую рыночную площадь и начала спускаться к кварталам Козыреи. Ну, предположим, что мне мешает скромно зайти в какой-нибудь трактир и купить там поесть? Попросить хозяина сложить еду в корзинку, тихонечко с этой корзинкой выйти и быстренько исчезнуть с глаз долой? Не обязательно же меня там отследят, верно? Я не пойду в знакомый трактир, я пойду куда-нибудь… да вот хотя бы в тот, куда меня Пепел водил! Он, трактир этот, кстати, где-то здесь, в портовом районе. Только бы какая пьяная рожа не прицепилась…

А вот не сходить ли мне на площадь, к фонтану, где Пепел ублажает пением кумушек? Может, встречу его там, поблагодарю заодно… только поспешить надобно, а то ворота закроют, а Кукушонок и так меня заждался.

Ой! Я зазевалась, соображая, куда свернуть, и какой-то человек налетел на меня со спины.

– Прошу прощения, сударыня, не зашиб ненароком?

Пожилой мужчина, высокий, седой, в поношенной, но опрятной одежде. Я моргала, вглядываясь в его лицо.

– О, прошу прощения, барышня! Не зашиб, спрашиваю?

– Хелд! Хелд Черемной!

Я стянула капюшон. Мужчина улыбнулся, отступил на полшага, чтобы оглядеть меня.

– Ну да, я Хелд и есть. А вот твоего личика я что-то, барышня, не припомню.

– А ты меня и не знаешь, Хелд. Я с твоим сыном знакома, с Ратером.

– Фьють! – присвистнул паромщик. – У пацана-то моего, значит, девушка завелась! Давно пора, не малец уже. Не к тебе ли он бегал кажный божий день всю эту неделю, а?

– А… ну, как бы ко мне. Правда, мы всего лишь друзья.

– Э, молодые все так сперва говорят. Только, слышь, уехал он. Сегодня и уехал. Слыхала небось, засудили парня. Выслали из Амалеры.

Я доверительно коснулась паромщикова рукава. Чуть понизила голос:

– Не уехал он, Хелд. Он здесь, за городом. Я просила его остаться.

– Во как! За городом, значит… А где ж ты живешь, барышня? И как вообще зовут тебя?

– Леста меня зовут. А живу я милях в семи отсюда. – Неопределенно махнула рукой в пространство. – Так что с сыном вы повидаться сможете, если только не в городе.

Хелд разулыбался.

– Эт хорошо, – сказал он. – Эт просто отлично. Я тут в «Трех голубках» обретаюсь, бумагу свою на перевоз я ж продал. Вот пока думаю, к какому делу себя приспособить.

– А паром обратно выкупить не хочешь?

– Э… – он замялся. – Тебе парень небось сказывал, что за него какой-то незнакомец залог заплатил? Бешеные деньги! Кто, откуда – непонятно. Сперва заходил ко мне, спрашивал про парня, а опосля полсотни золотых на стол судейский высыпал. В глаза его раньше не видел, чужака этого, он и сгинул потом, как сквозь землю.

– Я знаю.

– Ну, так вот! – Хелд воровато оглянулся и склонился к моему уху. – Это не все еще! Вчера ввечеру ко мне монах какой-то подходил, узел с деньгами передал, огроменный такой узел! А в ем – золото какое-то ненашенское, такого я и не видел никогда. Узел передал, но велел деньги пока в ход не пускать, обождать малехо. Ну, пока тут все не угомонятся. Я ж вот теперь и сижу на энтом узле как куркуль. Я думал, вообще надо отседова сваливать, чтоб никто не проведал… Ратер мой сказывал, вроде в Галабру он собрался, я и удумал – туда же, следом за ним… Слышь! – Он склонился еще ниже. – А вы там как, не бедствуете? Я ж что, я ж парню хотел полный кошель отсыпать, а он, вообрази, не взял ни монетки. Тебе, говорит, батя, все нужнее, я, говорит, свое еще заработаю. Во какой пацан у меня! – Паромщик, гордый отпрыском, приосанился, выпрямился. – Золотое сердце у паренька, барышня хорошая! Последнюю рубашку снимет… и его еще, как вора… – Голос его окреп. – А теперь я че скажу? Теперь скажу – истинно! Бог все видит! Есть справедливость на земле, божий промысел, он невинного из-под топора выведет и из петли выймет. Правду говорю, барышня?

– Правду, Хелд. Только ты потише говори.

– А че скрывать? Мне скрывать нечего, я честный человек, и сын мой – честный человек. За то, что не крали и не лгали никогда, Господь нас и наградил. Пусть всякий знает и на ус мотает. – Тут он все-таки сбавил громкость и снова наклонился ко мне. – Слышь, барышня, можа ты долю-то возьмешь из того узла, куда мне одному столько? Ратер-то мой парень работящий, да лишние грошики, они ж никому не помешают.

– У меня есть деньги, Хелд. – Вот он в кого, оказывается, Кукушонок. Другому бы кому и в голову не пришло предлагать золото чужой девице на улице, которая только болтает, что сына его знакомица, а сама врет, поди… – Не беспокойся о нас. У меня просьба к тебе.

– Да что угодно, барышня хорошая!

– Мне надо купить еды, только лавки уже закрыты, а в трактиры я заходить не хочу. Вот тебе монетка, не купишь ли нам с Ратером хлеба, вина и мяска какого-нибудь копченого? Я тебя здесь подожду.

– Да почто мне деньги твои, у меня ж самого… – Хелд пригляделся к монетке и замолк.

– Да, – сказала я, складывая его ладонь в кулак и зажимая в нем монету. – Именно поэтому я не хочу заходить в кабак. Потом все объясню, не сейчас, сейчас торопиться надо, ворота закроют. Ты иди скорее, я тебя здесь подожду. Все вопросы потом.

– Да, конечно… – пробормотал потрясенный паромщик. – Конечно, я скоренько, я сейчас, одна нога здесь…

Он повернулся и быстро зашагал вверх по улице. Прежде чем завернул за угол, пару раз оглянулся на меня.

Улица опустела. Я потихоньку побрела вслед за Хелдом, в ту сторону, откуда только что пришла. Потом попрошу, чтобы проводил меня. С мужчиной рядом как-то все-таки спокойнее идти. Пепла сегодня искать не буду, а то действительно не успею к воротам. А вот на кладбище можно зайти. С Эльго поговорить. Спасибо ему сказать. Может, он знает, где Амаргин…

Я прошла мимо подворотни, и сзади что-то шелестнуло. Сейчас же меж лопаток обрушился удар, согнувший меня чуть ли не пополам, одновременно кто-то схватил и вывернул за спину обе руки. На краю зрения мелькнула черная фигура, горячая потная пятерня вцепилась в лицо, другая – в волосы. Я даже пикнуть не успела.

– Кляп, скорее! – хриплый шепот.

– Отрывай ее от земли! Подними, слышишь? Поднимай же ее, урод недоношенный!

Толкотня, суета где-то за спиной. Я ничего не видела, кроме замусоренной брусчатки и метущего ее собственного подола. Изо всей силы лягнула кого-то в топчущиеся ноги.

– Уй, стерва! – Снова удар меж лопаток, аж позвоночник загудел. Кажется, это меня локтем саданули. – Ты спятил, как я ее подниму?

– Как угодно!

Веревка поспешно опутывала мои запястья. Я лягнула еще раз. Промазала.

– Мммм!

– Сука, кусается! Кост, заткни ей наконец пасть!

– Хееелд! – заорала я. В лицо с размаху пришел комок тряпья.

С меня сдернули плащ и замотали голову. Мир померк.

– Держи, Урод! – Глухо, сквозь толстый слой хорошего сукна.

Я извивалась, пытаясь прожевать кляп.

– Надо было мешок взять…

– Да кто же знал… Оторви ее от земли, говорю! Не давай ей касаться земли!

Мостовая выпала из-под ног. Кто-то ухватил меня под колени, невидимый мир перевернулся. Меня сейчас же замутило.

– Дурак ты, Кост, – забубнил недовольный голос. – Надо было по темечку, и вся недолга. Вот ведь сука, тяпнула, пакость такая. До крови… заболею теперь…

– Сам ты дурак, Урод, – отвечал хриплый. – Псоглавец строго наказывал: живою брать. А по темечку, знаешь, так можно треснуть, потом не откачаешь. Споймали же, что ты теперь злобишься?

– А ежели не она? Мало ли девок в белых платьях по улицам шляется? – В недовольном голосе, как ни странно, прорезалась надежда. – Тяпнула ведь, зараза…

– А ето не наша забота. Наша забота – хватать любого, кто с паромщиком перемолвится. А она ему что-то передала. К тому ж с описанием схожа.

– Да дьявол разберет в темнотище, рыжая она или какая…

– Не поминай нечистого! Не рыжая, сказано, а рыжеватая. Патлы, сказано, цвета песка, блеклые такие. Я разглядел, светленькая она. И платье белое! Ты неси, неси давай, небось не тяжелая. Зато нам с тобою куш обломится, ежели тую ведьмищу споймали. Не зря мы за этим ханыгой чуть ли не в сортир ходили!

– Хорошо тебе болтать, тебе никто полруки не отъел… Кровит, мать! – Я почувствовала, как мой носильщик вытирает ладонь о мою юбку. – Вон уже кровь почернела. Гнилой огонь схвачу…

– Кончай ныть, Урод! Псоглавец помашет над тобой кадилом, водичкой святой сбрызнет, все само отвалится. – Хриплый Кост развеселился.

А я призадумалась, болтаясь вниз головой. Мне сперва показалось – грабители это, бандюки городские. Но, кажется, дело гораздо хуже. Шпионы перрогвардов. Смачно я попалась!

За Хелдом следили. Холера, ну конечно же, за ним следили и ждали, когда на него кто-нибудь выйдет! Ты и вышла, Лесс, паучонок безмозглый. Прямо-таки выскочила, как куропатка из травы. Хочешь – стрелой стреляй, хочешь – сокола выпускай…

Чеееерт… как нелепо…

– Сейчас-сейчас, – сказал веселый Кост. – Сейчас все и прознаем. Порасспросим у хозяйки, у прислуги, они должны помнить. Нюх, однако, у меня собачий, нюх мой говорит – знатную добычу споймали. Давай-ка, сворачивай сюда. Через залу не пойдем, неча народ пугать. Через кухонь давай.

Скрипнула дверь. Недовольный, который нес меня, пригнулся, по вывернутому плечу моему проехался косяк. Невдалеке зазвякала цепь, гавкнул пес.

– Цыть, Черноух, свои.