По двору, значит, идут. Ступеньки, опять скрипнула дверь. Опять косяк, опять ступеньки.

– К нему, что ли? – прогудел недовольный.

– А то. Ключ-то есть. Ща все устроим.

Загремел замок. Снова дверь, снова косяк.

– Давай сюда ее. Не, не сюда, нельзя, чтоб ногами пола касалась…

– Да второй же этаж!

– Береженого бог бережет.

Меня кулем свалили на какую-то широкую плоскость. Наверное, на стол. Вывернутые руки ожгло болью.

– Полежи пока тут, – сказал Кост. Кажется, это он мне сказал. – Давай, Урод, беги за псоглавцем. Он сейчас на службе, но все равно тащи его сюда.

– А ежели это не она? Святой отец нам головы пооткручивает, ежели не она енто окажется, а мы его от службы отвлекем.

– Верно, итить… Слышь, спустись тогда вниз да позови кого-нить из прислуги. Ща сами дознание проведем.

– А чего с паромщиком-то делаем?

– А чего с ним делать?

– А сбежит ежели?

– Да он-то нам на что? Впрочем, опять верно. Еще какую нечисть с собой приведет или предупредит… Давай так, ежели он внизу, я его наверх приглашу, а ты чебурахни его по маковке чем-нить тяжелым.

– А не откачаем потом?

– А ну и хрен с ним.

– Чой-то ты закомандовался, Кост. А вот девка не та окажется, а паромщика мы ухайдокаем ненароком, как выпутываться собираешься?

– Ухайдокаешь его, держи карман. Он тебя скорее ухайдокает. Эт же девица хрупкая, барышня, хоть и ведьмища, у ей головка маленькая, слабенькая, а он – мужик неотесанный. Ему кочергу на темечке правь – только почешется. Давай, Урод, без разговоров. Иди вниз, посмотри что там, веди сюды прислугу. С паромщиком опосля разберемся. Он же еще не знает, что ведьмищу споймали. Сюда его черт так и так занесет.

Ох, проклятье! Сама попалась, еще и хорошего человека к подлому этому делу примазала. Вот тебе и Божья справедливость, Хелд!

Тот, кого называли Уродом, утопал. Над закутанной моей головой завозились, складки сползли с лица.

Я зажмурилась от света.

– Угу, – задумчиво пробормотал Кост. – Все как по писаному – рыжеватенькая, бледненькая, глазки… ну-ка, какие у тебя глазки?

Жестко зацепил волосы, заставил смотреть вверх. Лицо его плавало выше пятна света, я никак не могла разглядеть. Светильник Кост держал в опущенной руке.

– Хрен разберет, какие у тебя глазки… Чего ревешь, дура? У псоглавцев на дыбе наревешься. Сейчас-то чего реветь? А? А-а! Колдовать не могешь! – Кост расплылся в улыбке, пламечко светильника заиграло на желтых крепких зубах. – Вот как оно, дорогуша, не могешь ты колдовать, мы уж постарались. Не докличешься теперь до нечистого своего. Не дозовешься. Обидно, правда?

Зараза! Почему это не могу колдовать? А вот я сейчас как…

Дернулась, замычала. Во рту совершенно пересохло от тряпок. Снова скрипнула дверь, потянуло сквозняком.

– Во, – сказал вошедший. – Поди-ка к столу, девочка. Взгляни, знаешь ли ты эту женщину?

Простучали легкие шажки, надо мной склонилось знакомое конопатое личико.

– Ой! Госпожа хорошая…

Девочка запечатала рот ладошкой, стрельнула глазами вправо, влево… С обеих сторон над ней склонились мужские громоздкие тени.

– Признала?

– Это та, что золото колдовское разбрасывала? Которое золото потом в листву сухую обратилось? Отвечай, не юли.

– Ой, господа… Ой, господа! И впрямь похожа, да только не уверена я. Можа, и не она это вовсе, а другая какая, у нас постояльцев много, всех не упомнишь…

– Хозяйка сказывала, ты прислуживала ей. Когда она с мальчишкой-воренком тут останавливалась. Отвечай, вертихвостка, или мы тебя с собой заберем, у братьев ты быстро разговоришься, у братьев все такие разговорчивые делаются!

Девочка заморгала. Втянула голову в плечи так, что соломенные косицы растопырились смешными рожками.

– Ой, она это, она, господа хорошие. Право, она самая, припомнила я.

– Ну так, – выпрямился Кост. – Я ж и не сомневался. Чего стоишь, егоза, иди. Постояльцы тебя ждут. Беги, беги, не отсвечивай. Что, Урод, – он повернулся к напарнику, – паромщика видел?

Девочка мазнула меня жалобным взглядом и сгинула.

– Не, в зале его нет. Видать, ушел куда.

– Куда паромщик ушел? – спросил меня Кост.

Я злобно смотрела на него и молчала. Еще бы не молчать – с тряпкой-то во рту.

– А ты кивни или головой помотай, – дружелюбно предложил Кост. – Так ты что, паромщику дело какое поручила?

Я помотала головой.

– А передала ему что? Не золото ли?

«Нет».

– Выдерни у ей кляп, – предложил Урод, молодой мосластый парень, вопреки прозвищу, довольно симпатичный. – Много вы так наговорите…

– Ага, держи карман. Чтоб она заклинание какое сказала или заголосила как резаная? Эй! А чего это ты, Урод, стоишь тут? Чего выстаиваешь? Ну-ка, ноги в руки – и за псоглавцами. Давай, давай, шевелись!

– Дьявол! Почему все время я должен бегать? Ну почему все время я?

– Не поминай нечистого, щенок. Твое дело – бегать, мое дело – думать. Я сказал: ноги в руки!

Загрохотали шаги, хлопнула дверь. Урод исчез.

– Ну что, голубушка, – улыбнулся Кост. – Сейчас с тобой как следует поговорят. А мне за тебя – тройное жалованье. Чего ерзаешь? Лежать неудобно?

– Мммм!

Руки ныли страшно. Я пыталась перевалиться на бок.

– Эй, ты чего, сверзиться надумала? Не выйдет. Вот я тебя ща посажу да к стеночке прислоню, вот так, чтоб не ерзала… Вот так… Я тебе попинаюсь! Сиди спокойно, стерва!

Тычок под ребра. Больно! Я поперхнулась и зашлась кашлем. Кашлять с кляпом во рту – это скажу вам… Самое досадное, что кляп не вылетел и Кост его не вытащил, хоть я давилась и захлебывалась изо всех сил.

Пока я корчилась на столе, он отошел к двери и выглянул в коридор. Потом захлопнул дверь и накинул щеколду.

– Придет твой дружок – встречу его. – Кост вытащил длинный широкий кинжал, больше смахивающий на меч, и огладил набалдашник.

В мое время простолюдинам запрещалось носить оружие длиннее кинжала или охотничьего ножа. Но жизнь меняется. Я как-то вдруг поняла стариков, которые ворчат, что во времена их молодости все было лучше и разумнее устроено, и люди были приветливее, и солнце светило ярче. Вот пропасть! Экое у этого поганца рубилово! А у Хелда, сдается мне, оружия вообще нет…

Светильник стоял на краю стола. Спихнуть его на пол, что ли? Там солома резаная, она вспыхнет, глядишь, пожар начнется… Лучше пожар, чем сидеть и ждать у моря погоды.

Я поспешно отвернулась от огня. Еще догадается, псовый прихвостень, что я задумала…

Кост подволок табурет и сел, привалясь спиной к стене рядом с дверью. Вытянул длинные ноги, положил поперек колен свой меч. Ухмыльнулся мне через комнату. Он явно не собирался спускать с меня глаз.

Ну и пусть пялится. Я рассматривала свою тень на стене над застеленной постелью, перекошенную, огромную из-за того, что светильник стоял очень близко. Надо выждать момент… Предположим, светильник упадет, масло разольется, вспыхнет пламя. И что тогда будет? Кост вскочит, начнет затаптывать огонь. Попытаюсь скатиться на пол. Зачем? Пережечь веревки? Обгорю к черту, конечно, но хоть какой-то шанс. А то Кост рубанет меня своим мечом… все лучше, чем оказаться на дыбе. Господи боже мой, ничего не помню, а вот дыбу помню! Лучше пару футов железа в грудь, чем в подвалы к дознатчикам! И, может, хоть Хелд сюда не сунется, в пожар-то…

Я отлипла от стенки и наклонилась вперед, дергая связанными руками.

– Но-но! – окликнул шпион.

Зыркнула на него. Чего – «но-но»? Руки немеют, идиот!

Тень по-птичьи шевельнулась, поднимая горбом складки плаща. Обрывок кляпа странно торчал сбоку, словно большое зубчатое ухо…

Я осторожно повернула голову, краем глаза наблюдая за тенью. Вырисовался профиль, «ухо» развернулось полураскрытым веером над всклокоченной шевелюрой… Забавно. Я снова подвигала руками – у тени за спиной приподнялись тяжелые крылья… даже крючковатый коготь возник над плечом. Коготь? Откуда коготь-то? Я скосила глаз – завиток волос чуть шевелится от дыхания…

– Эй, ты чего там делаешь? – обеспокоился Кост.

Я перевела взгляд так, чтобы не выпускать и его из поля зрения, и в то же время следить за тенью. А у тени на стене появились руки – удачно упавшие вперед складки плаща. Я видела даже мазок света, разделяющий предплечье и живот.

Колени. Да, колени, потому что тень сидит на корточках. Из чего получились колени, я смотреть не стала. Острые колени, чуть направленные вверх, а руки по-звериному пропущены между ними и упираются пальцами в стол.

– Эй! Ты чего, а? Ты чего?!!

Тень, образ, отражение. Здравствуй, Ската.

Тень приподнялась и зашипела, разевая ненормально большой рот со змеиными иглами зубов. Выметнулась раздвоенная лента языка. Уши сложились двумя пучками стрел, зло прижались к голове.

Крылья встопорщились и развернулись вдруг, напрочь затмевая слабый трепещущий свет. Вокруг потемнело.

Закричал человек.

Шипение, свист! В груди клокотал злобный восторг, больно и сладко вырываясь лохмотьями сиплого мяуканья. В глазах мельтешили оранжевые пятна, всполохи света, полосы тьмы, свет, тень, свет, снова тень. Хочу! Когти – в плоть, зубы – в плоть, чтобы брызнуло на язык соленое, жгучее, чтобы забилось между руками, вожделенное, заплакало, захрипело, лишаясь кожи, лишаясь крови, аррррсссс!!!!!

Хочу!!!

Грохнула захлопнувшаяся дверь, снаружи загремел ключ в замке.

Я снова кашляла, давясь и кусая воздух, пытаясь расправить скомканные, опаленные воплями легкие. Солома колола ладони, царапалась сквозь платье. Воздух не пролезал в глотку, застревал шершавым осколком. У-уй, как худо-то… Уй, мама…

Уффф…

Я стояла на карачках на полу, в разбросанной соломе. На столе мерцал светильничек, каким-то чудом я, в смысле горгулья, его не скинула. Комната была пуста. Сердце колотилось аж за ушами. Кровь? Руки, платье? Нет, чисто.

Слава небу.

Упасть и отдышаться.

Нельзя! Вставай, беги, ты свободна! Ската освободила тебя!

Вот, Амаргин, пригодилась твоя наука… Все, потом будешь думать. Беги!

Дверь заперта. Куда – в окно? Да хоть бы и в окно… Вон веревка лежит, которой тебя связывали, пропасть, не порванная даже. Узлов-то навязали, шпионы заразные, словно быка бешеного удержать хотели.

Чертовы узлы!

Я затравленно огляделась – что-нибудь острое, перерезать, пропасть, ногти все уже обломала…

За дверью вдруг затопали, загомонили разом. Ой, холера, сейчас ворвутся толпой… К окну! Так спрыгну – второй этаж.

Обрывая остатки ногтей, я зашарила в поисках щеколды. Понавесили тут ставен, заперлись, как от волков… Черт! Черт!

Загремел ключ в замке. Я схватила светильник, готовая запустить в голову первого, кто войдет.

– Леста! Леста, не надо! Это я.

Человек выронил палку и вскинул ладони, показывая, что безоружен. Я никак не могла проморгаться. Бледный, помятый, худой, патлы эти сальные…

– Пе… пе… пел?

Он быстро подошел, протягивая руки.

– Это я, госпожа, это я. Ты цела? Пойдем скорее.

Я вдруг почувствовала, что меня трясет. Я ничего не понимала.

– Пойдем, пойдем быстрее. Я спрячу вас. Все будет хорошо. Ты слышишь меня?

Он аккуратно вынул из моей ладони светильник, обнял за плечи, потянул за собой. Я пошла как овца на веревочке. Вдруг очнулась:

– Хелд! Где Хелд?

– Я здесь, барышня.

Паромщик, оказывается, не терял времени даром. Он связал растянувшегося в коридоре Коста его же собственным поясом и втащил шпиона в комнату. Шпион лежал тихо, закрыв глаза.

– Это господин Пепел его дубинкой звезданул, – объяснил паромщик. – Хорош он дубинкой махать, господин Пепел. Дай-ка мне, барышня, что-нить в пасть ему запихать.

– Соломы ему туда напихай! – посоветовала я.

– И то дело. Ага, ну пущай тут лежит, своих дожидается.