– Я знаю название его трактата, Ольха, – сказал Коро Ха. – Но даже в классике может быть двойная цель. Религия – это политика, литература, философия и так далее. Способность воспринимать и толковать переплетения классики будет ключом твоего успеха на имперских экзаменах. – Он постучал по следующей странице книги. – А теперь продолжай. Если только ты не считаешь себя готовым отложить текст и написать эссе, в котором ты объяснишь все его сложные вопросы?

– Я задаю вопросы потому, что не понимаю, – ответил я.

– Ладно, – сказал Коро Ха. – Ты хотел еще что-то спросить?

Я медленно вдохнул, как учила меня бабушка перед началом Железного танца, и внимательно посмотрел на Коро Ха. И мне пришлось напомнить себе то, о чем я постоянно забывал: он, как и я, не был настоящим сиенцем. Несмотря на образование и мастерское владение имперской доктриной, его темная кожа и вьющиеся волосы свидетельствовали о том, что его детство было похоже на мое.

– Моя бабушка рассказывает мне разные истории, – начал я.

– О, – сказал Коро Ха, поставил свою чашку, сложил руки и наклонился вперед, словно приготовился получить удар. – Я подумал… если – и когда – у нас возникнет такой разговор, о какого рода историях идет речь?

Я пожал плечами, пытаясь выглядеть расслабленным – в самом крайнем случае устыдившимся, – однако рассчитывая, что он не заметит охватившего меня волнения. Некоторые из ее историй, несомненно, потребовали бы уничтожения, если бы Ю Несущий-Огонь принимал решение.

– Герои и много чего еще, – сказал я. – Главным образом приключения. Но в них участвуют боги. Волки умеют говорить… Такие вот вещи.

– И тебе нравятся эти истории? – спросил Коро Ха.

– Ну, они… – Следующее слово я постарался выбрать особенно тщательно. Завораживают – показывало мою слишком большую вовлеченность; забавные — не стоило того, чтобы о них упоминать… – Странные, но интригующие.

– И ты хочешь знать, стоит их принять или уничтожить?

– Они несут в себе мораль, которая далеко не всегда противоречит имперской доктрине, – сказал я, слишком быстро переходя к обороне. – И мне любопытно, есть ли в них толика правды.

Правды, подобной той, что я ощутил в своей плоти и костях, когда пробуждалась сила бабушки.

– Тебя интересует магия, – сказал Коро Ха.

Лед коснулся моей спины, но сочувственное выражение лица Коро Ха не помогло его растопить.

– Я помню такие истории, Ольха, – продолжал он. – В Тоа-Алоне их рассказывали, хотя империя правила там еще более жестко, чем здесь. Были и другие. Народные предания о Гирзанской степи, даже в центральных районах Сиены. Складывается впечатление, что легенды каким-то образом всегда выживают. В больших городах империи их даже можно найти в книгах. Не слишком респектабельное чтение, но и не преступное.

– Значит, они безобидны? – спросил я.

– Я бы не стал называть их безобидными. Как мы уже установили, литература есть политика и так далее. Но те, кто обычно такое читают, не заглядывают в глубины, которые таятся за этими преданиями.

Я сделал еще один глубокий вдох, удивляясь уже тому, что мы вообще ведем эту беседу, – оставалось надеяться, что Коро Ха не решил устроить мне тщательно подготовленную ловушку.

– А магия? – спросил я.

– Большинство людей не ищут магии, – сказал Коро Ха. – Некоторые умения, которые описываются в легендах, вполне могут существовать – или существовали прежде, – но кто сейчас может уверенно утверждать, что является мифом, а что – правдой? В любом случае в империи таким даром обладают только Руки и Голоса. – Он широко улыбнулся. – Насколько я помню, ты собирался стать вторым величайшим волшебником империи. Тогда я думал, что это детские фантазии.

Меня разозлили его слова, я посчитал их за насмешку.

– Ты хочешь сказать, что у меня ничего не выйдет? – сердито спросил я.

– О нет, Ольха. Ты вполне на такое способен. Но перед тобой очень долгая дорога, если магия станет твоей целью. – Он наклонился вперед и постучал по следующей странице. – Дорога, на которую ты не сможешь ступить, если не сосредоточишься на своих занятиях.

* * *

Ночью, как и во многие последующие ночи, я лежал без сна, вспоминая о силе моей бабушки. Магия способна изменить мир. Ее могущество не вызывало у меня сомнений. Она не нуждалась в доводах или вере – магия существовала. И не имело значения, приму я доктрину сиенцев или мифы Найэна, моя бабушка будет способна зажигать огонь и менять форму.

Это единственное, что я мечтал понять ради самой магии, а не потому, что власти решили обязать меня ее изучать. Как только я ею овладею, я смогу делать с ней то, что пожелаю, не связанный с мечтами отца о восстановлении семьи Вэнь или желанием бабушки освободить Найэн от власти империи.

Две противостоящие ветви моей семьи – я чувствовал, что должен в равной степени каждой из них, – невозможно было примирить. Служить одной из них значило предать другую. Но магия предлагала мне путь – сбежать от удушающих противоречий и отыскать собственную дорогу в мире. Все четыре года я жил, наполненный этим страстным желанием. Сколько лет еще пройдет, прежде чем император выберет меня в качестве Руки или бабушка посчитает, что я готов к обучению?

Слишком много – так я решил.

Слабеющая нить моего терпения длилась только до следующей ночи, в которую бабушка не появилась.

Когда луна уже стояла высоко в небе, но я так и не услышал стука в окно, я выскользнул из дома в теплую ночь.

Прежде я никогда не приходил в Храм Пламени один. Оскаленные зубы волчьих богов меня пугали. Я постарался не смотреть в их сторону и отбросить мысль о том, что они могли рассказать о моем приходе бабушке. Конечно, они были каменными, но, если женщина способна превратиться в орла, все остальное перестает быть тем, чем кажется, разве не так?

Я опустился на колени там, где стояла она, перед беседкой и руслом высохшего ручья. Стрекотали сверчки и квакали лягушки. Ветер шумел в соседней бамбуковой роще. Земля под моими коленями и ногами была влажной и холодной. Я сделал глубокий вдох и уловил диковинное эхо ощущения маслянистого железа магии бабушки. Оно было растворено в мире вокруг меня в виде постоянного прилива и отлива энергии. Одно переходило в другое. Мгновения и возможности, соответствовавшие узору мира, сменяли друг друга.

Я задрожал в такт ритму этого потока.

Мной овладело волнение: внезапно я почувствовал, что стою выше и в стороне от узора мира и всего в нем, в том числе собственного тела. Все принадлежало мне, все могло измениться в соответствии с моей волей, словно мир стал листом рисовой бумаги, а предметы и события были лишь частями истории, которую следовало написать. Я же парил над ними с кисточкой в руках.

Не понимая, что делаю, я потянулся – откуда-то из самых глубин самого себя – и написал свою волю миру, повторяя значки, которые, как я видел, делала бабушка, когда превратилась в орла.

Если магия бабушки была каллиграфией мастера, то моя обладала уровнем ребенка, копошащегося в пыли.

Все мышцы моего тела сжались, разум наполнился паникой и ужасом, и мной овладела абсолютная уверенность в том, что я сейчас умру, как если бы я спрыгнул с высокого обрыва в пропасть. Я помню лишь поток боли, которая тащила меня обратно в тело, а я отчаянно кричал под воздействием своего неудачного заклинания. Конечности, которые не знали, являются они крыльями или руками, ногами или когтями. Пустые кости трещали и изгибались под давлением мощных мышц, которым требовался более сильный скелет. Передо мной мелькали участки заросшей тропинки, по которой я брел обратно к дому.

Я и сам не знаю, как далеко мне удалось пройти на моих сломанных конечностях.

Я пришел в себя в объятиях бабушки, в собственной комнате и в своем теле. Ее лицо будто парило надо мной, бледное и напряженное. Она прижала меня к груди и принялась раскачиваться, шепча благодарность богам. Никогда прежде бабушка не выказывала мне такой любви.

– Ах ты глупый, глупый мальчишка! – прошептала она. – Мне не следовало тебе показывать… – Но, как ты… такое просто невозможно! Во всяком случае пока, без меток колдуньи!

Я пытался попросить прощения, но язык мне не повиновался. Бабушка отпустила меня и вложила в мои руки чашку с теплым чаем. Он был горьким и имел какой-то лекарственный вкус, я едва не раскашлялся, но бабушка заставила меня выпить его до конца. И вскоре я почувствовал, как теплая волна наполнила мой пустой желудок, успокаивая боль в мышцах и костях.

– Ты будешь очень сильно болен в течение следующих нескольких дней, – сказала она, наливая еще одну чашку чая. – И станешь испытывать ужасный голод, но твой желудок позволит тебе пить лишь чай и слабый бульон, так что тебе придется с ним смириться.

– Мне очень жаль, – пробормотал я, когда ко мне вернулся голос. – Я подумал…

– Ты не думал, – перебила меня бабушка. – Твои амбиции и самоуверенность помешали тебе думать. Никогда больше так не поступай.

Несмотря на сердитые слова, она сидела рядом со мной, пока я плакал, содрогаясь от воспоминаний о том, каким ужасающим существом был совсем недавно.

– Мне следовало быть осторожнее, – прошептала она. – Нельзя было тебе ничего показывать. Боги! Даже твой дядя не обладал такой чувствительностью к магии. – Она посмотрела в окно – лунный свет исчез, наступила полная темнота перед рассветом. – Мне пора уходить. Твоя мать и наставник будут встревожены из-за твоей внезапной болезни, так что им не стоит знать еще и о моем ночном визите.

Я схватил ее за руку. Она посмотрела на меня, и ее лицо стало жестким. Несмотря на страдания, перенесенные мной этой ночью, больше всего я боялся, что моя глупость лишит меня того, чего я хотел более всего: тайной власти и запрещенной магии. Сейчас мне особенно сильно хотелось ими овладеть. До этого момента моя жизнь была ограничена с одной стороны отцом, а с другой – бабушкой, но я на мгновение увидел узор всех вещей, а моя воля владела всем сразу – я мог изменять мир по своему желанию.

Да, первая попытка привела к ужасным последствиям, но я не сомневался, что со временем, после упорных тренировок, сумею овладеть этими силами и понять смысл, таящийся в их глубинах. Мой юный разум еще не встречал проблемы, которую не смог бы решить.

– Ты будешь меня учить? – спросил я, не в силах скрыть отчаяния.

Бабушка вырвала руку.

– Разве у меня остается какой-то выбор?

Глава 3. Шрамы

В течение всего первого дня моего выздоровления я спал, просыпался и снова засыпал, а моя мать сидела рядом, то и дело трогая мой лоб тыльной стороной ладони. Такого физического контакта у нас не было с раннего детства, когда я жил в ее спальне, до того как перебрался в свою комнату в восточном крыле дома в соответствии с традициями сиенцев. По представлениям сиенцев, матери и сыновья должны сохранять дистанцию, ведь проявления нежности помешают сыну принять роль отца – императора своего маленького царства. Правила хорошего тона диктовали, что моей матери следовало отправлять ко мне служанок с подносами чая и имбирными пирожными, чтобы, вернувшись, они рассказывали ей о моем состоянии. Но моя мать – как мне стало очевидно в эти дни – не была сиенкой.

Весь первый и бо́льшую часть следующего дня мама провела со мной, и они вместе с бабушкой сделали все, чтобы заменить нашу сиенскую кухарку. Вместо роскошных блюд, на которых меня вырастили, я питался так же, как моя мать и дядя, когда они болели в детстве: слабый, слегка подсоленный бульон из морских водорослей и сушеной рыбы; легкий чай из диких цветов, собранных мамой в лесу возле нашего поместья; немного клейкого риса и сушеных фиников, завернутых в бамбуковые листья и выдержанных на пару, – пища найэни, которую я прежде никогда не пробовал, но именно она, по мнению матери и бабушки, должна была помочь мне поправиться.