– В этом здании живут четыре арендатора. Все платят вам четыре сотни фунтов в месяц. За что? Половина светильников не работает. Мебель либо полностью сломана, либо плохо пригодна к использованию. Почта до меня не доходит. Или доходит? Вы имеете почти две тысячи в месяц. За что?

– Что значит – две тысячи в месяц? Это вообще тебя не касается. – Грэнби начал расхаживать взад-вперед. Снял свою белую спортивную куртку. Покрутил головой, будто готовясь к физическим упражнениям. – Вообще. Вообще не касается. Это мое личное дело. Ты зашел слишком далеко.

– Инвентарная опись не составлялась. Договор не заключался. Все наличкой. У вас вообще есть право взимать здесь деньги?

– О чем ты говоришь? А? Ты мне угрожаешь? Ты угрожаешь моей семье. Следи за языком. Я тебя предупредил.

– Я съезжаю. Плату за последний месяц можете взять из моего залога.

– Ты никуда не пойдешь. Без оповещения за три месяца. Мы договаривались.

Недосып из-за ночных смен, трехчасовые ежедневные поездки на автобусе на работу и обратно в темную, убогую комнату, одежда, вечно валяющаяся на полу из-за отсутствия шкафа, бесконечные путешествия в прачечную, безразличие незнакомцев, усталость, безденежье, тревоги, постоянно сопровождающие неудачи, словно толпа навязчивых детей, страх перед будущим. Все это росло и давило на него страшным грузом. Скоро он сможет выпустить пар, который не в силах больше сдерживать.

– Договаривались? Мы договаривались на сотню в неделю! В следующий месяц вы попытались поднять плату на двадцать пять фунтов в неделю. Я что, должен оставаться здесь столько, сколько вы решите, при этом постоянно повышая квартплату? И еще угрожая мне? Я должен всю жизнь жить в финансовом рабстве у вашей «семьи»? Вы меня не напугаете, Грэнби. Один визит в полицию, или ДЗСО^[5], и вашему мероприятию конец. Готов поспорить, вы еще и пособие получаете, да? Вы же ни дня в своей жизни не работали, верно?

Когда Фрэнк закончил, он понял, что зашел слишком далеко. Задел у этого человечка все больные места, используя непривычные слова вроде «финансовое рабство», недопустимое упоминание о «правах» и саркастический тон в отношении человека, имеющего семью. В «Ангеле» не было места такому понятию, как справедливость. «Ангел» напоминал тюрьму, где арендаторы были заключенными.

Грэнби обошел его кругом.

– Мне нужно идти. Нужно идти. Прочь с дороги. – Он направился к лестнице. – Ты, видимо, мандой меня считаешь. Мандой! Будут проблемы. Будут проблемы, если я не уйду прямо сейчас.

Сперва Фрэнк предположил, что Грэнби только болтать горазд о том, что не несет ответственности за свои действия, и, возможно, дал сейчас заднюю. И даже почувствовал триумф, будто этот задира и мелкий тиран был повержен. Но бледное лицо и стеклянные глаза хозяина, безгубый рот, бормочущий одно и то же, указывали на то, что Фрэнк совершил страшное преступление.

Грэнби просто лаял на него, как собака. «Манда» было для Грэнби не просто словом, а заявлением о несправедливо присвоенном статусе, о настоящем унижении. Протест Фрэнка несомненно повлечет за собой максимально жесткие ответные меры. Фрэнк сразу же понял это. Если считаешь такого человека как Грэнби мандой, с тобой может произойти все что угодно. Вот что здесь значило это слово. В местах вроде «Ангела».

Также он подозревал, что прямое действие, один на один, вряд ли в стиле Грэнби. Кожа у Фрэнка покрылась мурашками, когда он подумал, что ночью тот перережет ему горло. Или кудрявая голова быстро метнется в темноте, ухмыляясь кривыми зубами, и в спину Фрэнку вонзится нож, когда он будет, согнувшись над раковиной, мыть подмышки.

Самое время для таких фантазий. Сказанного не воротишь.

У Грэнби были ключи от его комнаты.

Нужно немедленно уходить.

Но как же вещи? Если он оставит свои компакт-диски и книги, они пропадут навсегда. А это все, что у него есть. И куда идти? Где перекантоваться? Максимум три ночи в каком-нибудь лондонском отеле, а что потом?

– Послушайте, Грэнби. Подождите.

Грэнби был уже на лестнице и поднимался на третий этаж. Он шел к себе в комнату за оружием? Фрэнк вспомнил недавние репортажи в новостях о сожженных заживо, облитых кислотой, зарезанных людях, и у него перехватило дыхание, а к горлу подступила тошнота. Он хотел загладить вину и ненавидел себя за мягкотелость.

Ноги Грэнби преодолели два лестничных пролета. В верхней части дома хлопнула дверь.

Фрэнк зашел к себе в комнату.

Не прошло и минуты, как кто-то осторожно постучал в запертую дверь. Фрэнк сидел неподвижно на краю кровати. Сглотнул, но так и не смог обрести дар речи.

– Фрэнк. Фрэнк.

Это был ирландец Малкольм. Старый декоратор с жуткими, косыми от астигматизма глазами, который вечерами вечно сидел в холле у таксофона и что-то бормотал в трубку, обычно отстаивая свою позицию в некоем затяжном споре, из двух сторон которого Фрэнк слышал лишь одну. Он толком не знал соседа, они почти не общались, хотя жили на одном этаже. Таким уж местом был Лондон. Другим арендаторам «Ангела» Фрэнк был либо не интересен, либо они опасались нового жильца.

– Что? – шепотом ответил Фрэнк, подойдя к двери.

– Могу я с вами поговорить? Все в порядке, Грэнби вернулся к себе в комнату.

Намек на то, что он прячется от Грэнби, вызвал у Фрэнка чувство стыда. Дрожащей рукой он открыл дверь.

– Могу я с вами поговорить? – Глаза у мужчины смотрели в разные стороны, а лицо от курения было желтовато-серого цвета. Среди прочих ароматов на втором этаже пахло самокрутками.

Фрэнк впустил соседа, закрыл дверь и запер ее, стараясь не шуметь.

Несколько секунд человечек оглядывался, изучая стены. На них не было картинок, только обои с толстым слоем краски цвета скисшего молока. Смотреть тут было практически не на что, если не считать нераспакованных коробок с вещами и неуместно выглядевшего офисного кресла перед подъемным окном, выходившим во двор, забитый сломанной мебелью.

Не глядя на Фрэнка, мужчина сказал:

– О, с тобой будет все в порядке, сынок. Пару дней. И он не придет с тобой разбираться. Здесь так не делается.

– А как делается? – вопрос вырвался у Фрэнка изо рта неожиданно для него.

Малкольм повернулся к нему лицом. Фрэнк не знал, в какой из глаз ему смотреть. Выбрал тот, который не был мертвым, выпуклым и не глядел в пол.

– Тебе нужно быть осторожным, сынок. Не стоит связываться с Грэнби. У тебя есть дня два на то, чтобы все исправить, не больше.

– Я не позволю ему меня грабить. Мы договаривались на сотню в неделю. Он пытался…

– Знаю. Я слышал.

– И что? – Фрэнк вопросительно развел руками. Если этот человек пришел, чтобы только повторить угрозы Грэнби, то мог уходить прямо сейчас.

– Поверь тому, кто знает, мой друг: лучше заплатить этому человеку то, что он просит, чтобы избежать проблем. Серьезных проблем. Сейчас он очень рассержен.

Фрэнк открыл рот, чтобы возразить. Ирландец поднял вверх руку с толстыми пальцами.

– Тебе придется приспосабливаться. Теперь ты с Ангелами, мой друг.

Предлог «с» смутил Фрэнка, будто его сосед намекал, что он присоединился к некому сообществу, созданному ангелами. Фраза «с ангелами» также вызывала неприятные ассоциации со смертью.

– Я съезжаю. Поэтому не будет никаких проблем.

Малкольм улыбнулся.

– О, они не позволят тебе уйти, сынок.

– Что значит «они»? Грэнби меня не остановит.

– Нет, правда. Но они придут и найдут тебя, чтобы взыскать долг.

– Нет никакого долга.

– Это ты так думаешь, сынок. Они считают иначе.

– Что? Кто они?

– Все уже решено. Вот увидишь, мой друг.

– Это безумие.

– Я скажу тебе, что я сделаю. У тебя доброе сердце, сынок, скажу тебе. Так что я пойду и…

– Нет. Я ни в чем не замешан. Я снял комнату. Кусок дерьма в полуразрушенном здании. И теперь я съезжаю, потому что мне угрожают. Все просто.

– Хотел бы я, чтоб так было, сынок. Но в «Ангеле» другие правила, те, которым все мы должны следовать.

– Глупость какая-то.

– О нет, сынок, все очень серьезно. Можешь мне поверить. Меня вообще здесь быть не должно. Он спустится по лестнице и приведет с собой ад, если узнает, что я нахожусь здесь и говорю такие вещи.

При упоминании лестницы у Фрэнка подкосились ноги.

– Он вас всех запугивает. Грабит вас.

– О, это не только Грэнби. Нет, нет, сынок. Это те, кого он слушается, если понимаешь, о чем я.

– Не понимаю.

Мужчина присвистнул сквозь остатки коричневых зубов и приподнял бровь.

– Грэнби работает на других. Плохих. Очень плохих. Он – последнее, что тебя должно волновать.

– На кого, гангстеров-ростовщиков?

– Нет, нет. Хуже, мой друг. На семью. Очень старую лондонскую семью. Грэнби мало что решает. Просто делает для них одолжение.

– Вы имеете в виду организованную преступность? Вроде братьев Крэй^[6]?

– Нет, сынок.

– Я правда не понимаю. Спасибо за предупреждение, но…

– Скажу тебе вот что. Ты дашь мне деньги, и я пойду к Грэнби и улажу разногласия.

– Что?

– Пока все не вышло из-под контроля.

Фрэнк покачал головой. Старый жулик пытался получить долю с аферы. Грэнби решил угрожать через подставное лицо.

– Ни за что. Я не дам вам деньги. Я не боюсь его.

Малкольм улыбнулся, почувствовав ложь.

– Противиться бесполезно, мой друг. Только не здесь. Тебе это не поможет. Я видел, что бывает. И как уже сказал, тебе не о нем нужно беспокоиться. – Ирландец понизил голос до заговорщицкого шепота. – Это те, другие, которые обитают с ним на верхнем этаже. Они всем заправляют. Так было всегда. Грэнби – посредник. Но он пользуется их благосклонностью, как я уже сказал.

Фрэнк проглотил застрявший в горле комок.

– Он же там один. Верно?

Малкольм покачал головой с серьезным выражением лица.

– Нет, мой друг. Ты не захочешь поверить в такое. И лучше держать их там, наверху. Типа, поддерживать мир.

– Что… Что вы имеете в виду? Они нападают на людей, эта семья?

– Когда Грэнби пришел сюда, он принес с собой много плохого. Старая семья была в этом городе очень давно. Задолго до Грэнби и большинства других.

Старик махнул рукой в сторону окон.

– Раньше это было другое место, скажу я тебе. Когда-то оно называлось «Иерусалим». Чистое место. Здесь жили хорошие люди. Раньше мы пили в этом баре, когда он был открыт. Даже женщины жили здесь. Но здесь уже пятнадцать лет не было ни одной женщины. С тех пор, как они пришли и поменяли название. Все полетело под откос, когда Грэнби привел их сюда.

– Пятнадцать лет. Вы прожили здесь пятнадцать лет? – Фрэнк едва не добавил «Господи Иисусе», чтобы добавить веса своему ужасу.

– Двадцать, – сказал ирландец.

Фрэнк видел, что старик не шутит.

– Я раньше жил наверху. На третьем этаже. Там комната лучше. Но Грэнби переселил меня сюда. Я не мог столько платить, понимаешь?

Фрэнк скорее не сел, а упал на кровать и попытался осмыслить то, на что намекал старик. На некий иерархический протекционизм, связанный с комнатами и арендной платой.

– Вы имеете в виду… – Он не смог договорить.

– Что, сынок?

– Он переселил вас с третьего этажа. Потому что вы не могли платить больше?

– Не смог поспевать за ростом арендной платы. Здесь могу. Но подумай об этом, сынок. Ты на втором этаже. Куда еще ниже? На первом нет комнат. Негде жить. Так что у тебя уже последняя жизнь.

Фрэнк подумал о пыльном, заброшенном баре, затем разозлился на себя за то, что принял во внимание этот стариковский бред.

Малкольм кивнул.

– Нельзя заводить себе врагов, когда ты уже в самом низу.

– Поверить не могу, что вы миритесь с этим. А другие двое сверху?

– О, да, мы все придерживаемся правил. Иначе нельзя. Я здесь достаточно давно, чтобы уяснить это. Джимми с третьего этажа все еще работает в Сити, и он здесь так же долго, как я. Кроме меня, он – единственный, кто остался. Как, по-твоему, почему такой человек живет в подобном месте? Думаешь, это его выбор?