– Не будем отчаиваться раньше времени, Филотея. Сатана и святых искушает, а супругу твоему далеко до святого. Время пока терпит, будем ждать вестей из Киева. По весне Святослав поведёт полки в Болгарию, ему тогда будет не до Ланки.

Оде не понравился выжидательный настрой Бориса, ибо она знала, как порой бывает скор на решения её муж. Святослав может запросто растоптать все приличия и сделать Ланку своей законной женой, не дожидаясь весны и не обращая внимания на то, что у Ланки уже есть муж, который дожидается её в Германии.

Постепенно в голове Оды созрел замысел сколь дерзкий, столь и безрассудный. Она задумала соблазнить Бориса, разделить с ним постель, чтобы покрепче привязать его к себе. Ода надеялась вызвать в сердце племянника пылкие чувства, которые смогут подтолкнуть Бориса к повиновению ей. Ода знала, что Вышгород укреплён не хуже Киева. При случае здесь можно было пересидеть любую осаду. К тому же Вышгород находится всего в тридцати верстах^[54] от Киева. При благоприятном стечении обстоятельств Борис мог бы запросто захватить киевский стол, когда Святослав уйдёт с войском к Дунаю.

К осуществлению своего замысла Ода приступила с присущей ей осторожностью, лелея в душе месть, как любимое дитя. Она не вешалась на шею Борису, когда они были одни, не одаривала его кокетливыми взглядами. Ода действовала, как опытный охотник, хорошо знающий повадки зверя и умело расставляющий капканы.

В один из декабрьских вечеров Ода взяла в руки лютню, чтобы спеть Борису его любимую саксонскую балладу.

Они находились в светлице, отдалённо напоминавшей сказочный чертог благодаря стенам из толстых брёвен, мощным колоннам из дуба и массивным потолочным балкам. На первый взгляд создавалось впечатление, что этот терем есть творение не человеческих рук, но неких сказочных великанов. Однако низкие дверные проёмы и удобные для ходьбы ступени внутренних лестниц говорили о том, что сей двухъярусный княжеский дом строился людьми и для людей.

Ода намеренно распустила по плечам свои длинные светлые волосы, сказав Борису, что ей хочется походить на героиню баллады, превратившуюся в русалку от разлуки с любимым. На самом же деле Одой двигало иное желание. Она надела своё любимое синее платье, расшитое цветами из серебряных ниток, причём надела его прямо на голое тело, дабы в нужный момент обнажиться без малейших промедлений. В том, что этот момент настанет, Ода была уверена.

Ни о чём не догадывающийся Борис сидел на низкой скамье и, затаив дыхание, взирал на Оду снизу вверх. Пламя свечей окутывало её неким светящимся ореолом, отчего распущенные волосы Оды казались ещё более пышными. Борис пожирал тётку восхищённым взглядом, находясь под впечатлением от её дивного пения и от её изумительной красоты.

За дверью светлицы притаилась Регелинда, которая принесла поднос с яствами, но не смела войти, дабы не прервать пение своей обожаемой госпожи. Регелинда знала, в какие сети Ода хочет заманить Бориса. Помешать ей в такой момент Регелинда не осмеливалась. В последнее время Ода была очень раздражительна.

Убаюканная печальной балладой, а точнее мелодичным звучанием родного языка, Регелинда вступила в светлицу не сразу, как смолкла песня, а несколько мгновений спустя. Служанка проделала это так тихо, что не потревожила Бориса и Оду, которые, обнявшись, стояли подле деревянной колонны и самозабвенно целовались, похожие на подростков, дорвавшихся до запретного плода.

«Эк вас разнежило, милые!» – усмехнулась про себя Регелинда, водрузив поднос с кушаньями на стол и бесшумно пятясь к двери.

Уже в дверях Регелинда обратила внимание, что пальцы Бориса бесстыдно скользят по талии Оды и ещё ниже, а та поощряет его, сладко постанывая и сильнее прижимаясь к племяннику.

«Как бы не дошло у них до греховного, – озабоченно подумала Регелинда, направляясь в погреб за вином. – Они хоть и не кровные родственники, но всё же родня. Довольно с Оды и греха с Олегом!»

Вновь вернувшись в светлицу, Регелинда чуть не выронила из рук глиняный кувшин с греческим вином, так поразил и возмутил её вид двух обнажённых тел, расположившихся прямо на полу, на расстеленной медвежьей шкуре. Борис, могучий и мускулистый, как эллинский бог, ритмично делал своё дело, навалившись сверху на Оду, полные белые бёдра которой были широко раздвинуты в стороны. Лицо Оды было наполовину скрыто растрёпанными волосами, её глаза были закрыты, а из полуоткрытого рта вырывались сладостные стоны.

Регелинда невольно задержалась на месте, залюбовавшись атлетически сложённым телом Бориса и своей госпожой, гибкой и белокожей.

«Как же молодеет женщина, сняв с себя одежды, распустив волосы и отдаваясь мужчине», – подумала Регелинда, сама удивлённая своим открытием.

Выбравшись из светлицы в тёмный коридор, Регелинда присела на ступеньку лестничного перехода, ведущего вниз, в мужские покои. Она не хотела, чтобы кто-то из слуг, случайно заглянув в комнату, узрел её госпожу в столь непотребном виде.

На другой день с самого утра Регелинда стала укорять Оду в разврате.

– Я понимаю, что с таким крепким да ладным молодцем любая возжелает согрешить, – сердито говорила служанка. – Однакож и о приличии подумать не мешает. Ведь ты, милая моя, не токмо намного старше Бориса, но и доводишься ему тёткой. Гляди, утонешь в грехах! Омут греховный затянет, не выберешься!

– Опять подглядывала, негодница! – недовольно проворчала Ода, без тени смущения на лице. – И всюду-то ты успеваешь!

Регелинда возмущённо фыркнула:

– Ты же сама велела мне вчера принести вам с Борисом вина и сладостей. Запамятовала, что ли?

Ода пропустила вопрос Регелинды мимо ушей.

– На кого ещё я могу опереться, дабы противостоять Святославу? – сказала она, заглянув в глаза верной служанке. – Олег далече. Сын мой Ярослав ещё дальше. Глеб недалече, но он не отважится выступить против отца ни в большом, ни в малом. Остаётся лишь Борис…

– Так ты задумала стравить Бориса со Святославом? – испуганно произнесла Регелинда. – Страшное дело затеваешь, душа моя. Не сносить Борису головы и тебе тоже, коль встанете вы оба на пути у Святослава. Не спасут вас ни стены вышгородские, ни Борисова дружина. У Святослава Ярославича ныне великая сила! Он прольёт море крови, но до вас доберётся. Иль не знаешь ты норов супруга своего!

– Знаю, – огрызнулась Ода. – Потому и собираюсь защищаться. Умру, а в монастырь не пойду!

Регелинда в отчаянии зашептала молитву Деве Марии, прося Её либо образумить Святослава, либо предостеречь Оду от ужасных замыслов, которые грозят ей неизбежной смертью.

Ода прогнала служанку прочь, поскольку сама уже не верила в заступничество Божественных сил, коим и она молилась до поры до времени. Ныне Ода уповала на заступничество Бориса, который после вчерашней ночи казался ей живым воплощением силы и красоты.

Теперь Ода отдавалась Борису без всяких ухищрений в любом месте и в любое время суток. Язык взглядов и жестов, которому Ода в своё время обучила Олега, ныне с лёгкостью перенял Борис. Частые соития с молодым мужчиной, который был не только силён, но и неутомим, закружили Оду в блаженном круговороте. Ей казалось, что до этого она не жила, а прозябала, то подстраиваясь под прихоти мужа, то стараясь удержать подле себя Олега, то изнывая от одиночества и мучительного зова плоти, требующей мужских ласк. Ода погружалась в такую пучину сладострастья, что всё пережитое ею с супругом и с Олегом казалось теперь слабым подобием истинных наслаждений. Порой Ода не узнавала саму себя, позволяя Борису любые вольности в постели с нею, даже откровенную грубость, желая испытать новую остроту интимных ощущений. Их отношения зашли так далеко, что вскоре вся челядь в тереме знала о греховной связи изгнанной из Киева великой княгини с её юным племянником.

Но внезапно всё закончилось. Из Киева прибыл гонец от Людека, известивший Оду, что Святослав находится при смерти.

Услышав об этом, Ода тут же вскочила с постели: было раннее утро.

Гонец, юноша лет двадцати, покраснев, мял в руках соболью шапку, не смея поднять глаз на полуодетую княгиню, которая металась перед ним по комнате, не в силах сдержать торжествующую радость. Ода требовала от гонца вновь и вновь повторить сказанное.

Посланец, запинаясь, молвил снова и снова, что лекарь Арефа, повинуясь воле Святослава, срезал желвак с дурной кровью с шеи князя. Утро и день Святослав чувствовал себя неплохо, хоть и не вставал с ложа, но под вечер ему стало хуже. Лекари со своими снадобьями не отходили от Святослава. Около полуночи Святослав погрузился в глубокое беспамятство и жизнь стала быстро покидать его сильное тело.

– Сегодня утром Арефа объявил, что… – Гонец замолк, поскольку Ода остановилась прямо перед ним раскрасневшаяся, со вздымающейся грудью.

– Ну? – нетерпеливо проронила Ода. – Что объявил Арефа?..

– Арефа объявил, что князь Святослав Ярославич более не жилец на этом свете, – еле слышно вымолвил гонец, часто моргая белёсыми ресницами.

– Ах! – Ода с улыбкой положила руки гонцу на плечи. – Какую радостную весть ты привёз мне, дружок. Как тебя зовут?

– Баженом, – пробормотал юноша, смутившись ещё сильнее.

– Ты боярич? – Ода мягко коснулась пальцами локонов на его лбу.

– Тятя мой в боярской думе состоит, – ответил Бажен. – Я же служу в молодшей дружине у великого князя.

– Кто отец твой? – опять спросила Ода.

– Боярин Богуслав, – сказал Бажен, чувствуя игривые пальцы Оды на своей щеке.

– Я знаю боярина Богуслава, это славный муж, – улыбнулась Ода. – Да и ты, дружок, младень хоть куда. За добрую весть проси у меня чего хочешь. – Ода вплотную придвинулась к Бажену. – Проси же, не стесняйся! Я дам тебе всё, что пожелаешь!

Бажен растерянно молчал, чувствуя дыхание Оды на своём лице. Полуобнажённые плечи и грудь великой княгини были так близко от него, и он, к собственному стыду, никак не мог оторвать от них взгляд. Вдруг Ода стиснула ладонями голову Бажена и впилась своими сочными губами в его несмелые уста. Долгий поцелуй пробудил в Бажене его мужское естество. В этот миг он осознал, на какую именно награду намекает ему великая княгиня. Бажен крепко вцепился в округлые ягодицы Оды и притянул её к себе, при этом их поцелуй не прервался.

Внезапно на пороге опочивальни возникла Регелинда, которая разразилась яростными ругательствами на немецком языке. Бажен вздрогнул и отскочил от Оды, как ошпаренный. Он с изумлением взирал на то, как княгиня и её служанка бурно объясняются по-немецки, наступая одна на другую.

Наконец Регелинда принялась выталкивать Бажена из ложницы.

Ода торопливо сунула сконфуженному Бажену что-то из своих золотых украшений, успев шепнуть ему, чтобы впредь он не терялся в подобной ситуации.

Бажен без промедления отправился обратно в Киев.

В этот же день, сразу после утренней трапезы, поспешили в Киев и Ода с Борисом. Перед отъездом из Вышгорода Борис, по просьбе Оды, послал гонцов к Олегу в Ростов, к Давыду в Новгород и к Ярославу в Муром.

«Скачите, быстрые кони, чтобы братья Святославичи успели собраться в Киеве до того, как весть о кончине их отца достигнет изгнанника Изяслава!» – думала Ода, трясясь в крытом возке на заснеженной ухабистой дороге.

Глава девятая. Неудавшийся заговор

По Киеву гуляла декабрьская вьюга, заметая снегом улицы и переулки. Небо было затянуто плотным пологом из тяжёлых туч, словно траур, царивший среди киевлян, передался и природе.

Над городом плыл заупокойный звон колоколов.

В Софийском соборе, главном храме Киева, священники отпевали великого князя Святослава Ярославича, покинувшего сей бренный мир сорока девяти лет от роду.

Был год 1076-й, конец декабря.

Службой руководил сам митрополит и вместе с ним все архиереи^[55] не только из Киева, но и из Вышгорода, Белгорода, Юрьева, Чернигова и Переяславля.