На деле же заговора не получилось. Первым комнату покинул Глеб, наговорив Оде немало обидных слов. Следом за Глебом ушли Олег и Давыд.

С Одой остались лишь Борис и Ярослав.

Видя, что сын старательно борется с зевотой, Ода отправила его спать.

После того как Ярослав удалился, Борис подошёл к Оде сзади и мягко положил руки ей на плечи.

– Я предвидел, что этим всё закончится, Филотея, – негромко сказал он.

– Слепцы и глупцы! – сердито проговорила Ода. – Ты-то, Борис, понимаешь, что братья твои слепы и глупы?

– Они ещё прозреют, Филотея, – отозвался Борис. – Время позднее, ложись-ка спать.

– Ещё чего! – Ода резко встала. – Коль мы с тобой прекрасно понимаем друг друга, то и действовать станем заодно. И немедля! Подымай своих гридней! Мы едем в Киев! Муж мой погребён, поэтому мне здесь больше делать нечего.

– Что ты задумала? – насторожился Борис.

– Расскажу по дороге, – ответила Ода, направляясь к двери.

* * *

По пути в Киев Ода поведала Борису, что в её намерение входит вывезти и спрятать в надёжном месте часть сокровищ из великокняжеской казны.

– В будущем это злато-серебро пригодится Святославичам, когда у них встанет распря с дядьями из-за столов княжеских, – молвила Ода. – Пригодятся эти сокровища и тебе, Борис. Чаю, ты не станешь довольствоваться малым, с твоим-то ретивым сердцем!

Борис всё сильнее поражался властолюбию Оды и ещё тому, как далеко она способна зайти ради власти. Он и не предполагал, что его обожаемая тётка столь кровожадна в душе, что она готова перешагнуть через труп Всеволода Ярославича ради своих пасынков и сына Ярослава. Бориса совсем не покоробил замысел Оды, поскольку в нём тоже сидело недоверие ко Всеволоду Ярославичу, который и раньше-то не очень его жаловал. Однажды Всеволод Ярославич упрекнул брата Святослава за то, что тот посадил князем в Вышгороде Бориса, а не его сына Владимира.

«Токмо попробуй отнять у меня Вышгород, дядюшка, – думал Борис. – Это тебе дорого обойдётся. Без сечи я тебе Вышгород не отдам!»

Над верхушками высоченных елей светила ущербная луна, словно подглядывая за отрядом из тридцати всадников и двумя крытыми кибитками на полозьях, запряжёнными тройками резвых лошадей.

Стражи у ворот Чернигова недоумевали. Куда это отправились на ночь глядя вдова Святослава Ярославича и её племянник Борис Вячеславич?

Глава десятая. Неугомонный Всеслав

В канун Рождественского сочельника^[57] Всеволод Ярославич занял великокняжеский стол в Киеве с согласия и по просьбе киевского боярства и купечества. Простой народ тоже одобрил восшествие Всеволода Ярославича на трон отца и старшего брата.

В киевских церквах по этому поводу к заутрене колокола заливались малиновым звоном.

С той поры как в Большой дворец въехал Всеволод Ярославич с семьёй и слугами, Ода поселилась в Малом дворце, расположенном близ огромной Десятинной церкви. В Малом же дворце разместились пасынки Оды и её сын Ярослав. Здесь же гостевал и Борис Вячеславич. Все жили в ожидании того дня, когда новый великий князь приступит к распределению княжеских столов.

И вот этот день наступил.

Провожая пасынков на торжественное княжеское собрание, Ода многозначительно намекнула им, что с сего дня Всеволод Ярославич станет меняться на глазах. Мол, не дождутся они от него былого расположения и что всё, сказанное ею в Чернигове той памятной ночью, обернётся для Святославичей печальной явью.

Пасынки отмолчались, не желая ссориться с Одой, к которой они питали самые добрые чувства, несмотря ни на что.

На княжеском собрании Всеволод Ярославич долго говорил о единстве Руси, о законности своей власти над младшими князьями, помянул добрым словом покойного брата Святослава, заявив, что не станет отменять его последние решения. В подтверждение этого Всеволод Ярославич объявил, что он оставляет в Каневе Давыда Игоревича, а сыновей Ланки оставляет в тех уделах, которые им выделил Святослав Ярославич. Вышгород по-прежнему останется за Борисом Вячеславичем.

Однако без изменений всё же не обошлось.

Олега Всеволод Ярославич пожелал вывести с ростовского княжения и отправить во Владимир на польское порубежье. Своего сына Владимира Всеволод Ярославич перевёл из Турова в Смоленск, придав ему ещё и Чернигов. Давыд, к большому своему неудовольствию, лишился новгородского стола и должен был ехать на княжение в Ростов. Глеб же из Переяславля должен был перебраться в Новгород. И только самый младший из Святославичей, Ярослав, сохранил за собой свой прежний удел – Муром.

После торжественного приёма в покоях у великого князя Борис Вячеславич в этот же день уехал в Вышгород. Прощаясь с Одой, Борис заговорщически подмигнул ей.

Вскоре Ода распрощалась и с Ланкой, которая отправилась обратно в Германию. Судя по тому, как нежно расцеловалась Ланка с Давыдом Игоревичем, пожелав ему удачи в делах, пребывание в Каневе сдружило красивую венгерку с её будущим зятем.

– Присмотри за моим младшим сыном, – попросила Ланка Оду. Тихо добавив: – И не держи на меня зла.

– Присмотрю и за Василько, и за Давыдом, – ответила Ода, целуя Ланку. – Выше голову, подруга. У меня нет на тебя ни зла, ни обиды. И никогда не будет.

Ланка уехала в добром расположении духа.

На другой день разъехались по своим уделам братья Ростиславичи и Давыд Игоревич.

Братья Святославичи задержались в Киеве, чему способствовал сам Всеволод Ярославич, чуть ли не ежедневно приглашавший всех четверых к себе на совет.

Оду разбирало любопытство, о чём советуется с племянниками Всеволод Ярославич? Ода пыталась выспрашивать об этом у пасынков, но толком ничего не узнала. Одно ей стало ясно: великий князь желает заручиться поддержкой племянников на случай войны с Изяславом Ярославичем.

Олег, Глеб и Ярослав безоговорочно соглашались стоять за Всеволода Ярославича против изгнанника Изяслава. И только Давыд, тая в себе обиду за то, что его сместили с почётного новгородского стола на более низкий ростовский стол, постоянно выдвигал великому князю свои условия.

В беседах с Одой лишь Давыд позволял себе нелицеприятно отзываться о Всеволоде Ярославиче, который, по его словам, донельзя возвысил своего сына Владимира, а Святославичей рассовал по окраинам Руси, как сторожевых псов.

В одной из таких бесед сразу после ужина, когда за столом оставались лишь Ода и Давыд с Олегом, хмель ударил в голову Давыду, поэтому он разошёлся не на шутку.

– Почто Всеволод Ярославич отдал Чернигов Владимиру! Разве это справедливо? – ворчал Давыд, раскрасневшись после выпитого вина. – Ладно бы в Чернигове посадить было некого, а то ведь, слава Богу, есть кого. Чернигов наш заветный удел – не место там Владимиру! Уж коль достался Новгород Глебу, то, по обычаю, Чернигов мне должен принадлежать. Прав я иль нет?

Олег молчал.

Зато Ода поддакивала Давыду:

– Конечно, ты прав. Не по чести поступил с тобой Всеволод Ярославич!

– А братья мои не поддержали меня, когда я высказал своё недовольство Всеволоду Ярославичу, – продолжил возмущаться Давыд. – Им, видите ли, хочется жить в дружбе с великим князем. Ежели двинется Изяслав Ярославич на Киев, то я скорее ему помогать стану.

– Ты же обещал стоять за Всеволода Ярославича, – упрекнул брата Олег.

– Плевал я на своё обещание! – сердито воскликнул Давыд. – Всеволод Ярославич свою выгоду блюдёт, а почему я не могу это делать?

– Верно молвишь, Давыд, – вставила Ода.

Олег осуждающе посмотрел на мачеху.

Челядинцы, повинуясь приказу Оды, взяли пьяного Давыда под руки и увели его из трапезной в спальню.

У Олега и Оды, оставшихся наедине, разговор не клеился. Ода была недовольна уступчивостью Олега, не посмевшего требовать себе Чернигов и безропотно согласившегося ехать княжить на Волынь. Олег же не мог понять, откуда взялась у Оды такая неприязнь ко Всеволоду Ярославичу, почему ей непременно хочется вбить клин между великим князем и его племянниками.

Наконец Олег решительно встал из-за стола. Поднялась со стула и Ода, всем своим видом показывая, что она возмущена поведением Олега, его непониманием очевидного.

– Сейчас вы нужны Всеволоду Ярославичу, вот он и добр с вами, недоумками! – молвила Ода. – А как избавится Всеволод от Изяслава да сядет прочно на столе киевском, тогда он вам покажет, на что способен! А способен он на любую подлость, видит Бог!

В полутёмном коридоре Олег и Ода прекратили свой спор и в молчании дошли до лестницы, ведущей на второй ярус дворца. Их руки, нечаянно соприкоснувшись, внезапно пробудили в них былые чувства.

Спускавшаяся сверху по ступеням Регелинда со свечой в руке застала Олега и Оду целующимися.

– Лучшего места для этого вы не нашли? – проворчала служанка, чуть ли не силой растащив в стороны Олега и Оду. – То ругаются до хрипоты, то обнимаются. Не поймёшь вас, ей-богу!

Ода схватила Олега за руку и увлекла его за собой вверх по лестнице. Там находилась её опочивальня.

– Дверь покрепче заприте перед тем, как бесстыдством заниматься! – бросила им вслед Регелинда.

* * *

Сидя в кресле, Всеволод Ярославич с мрачным видом выслушивал покаянные оправдания Мирослава Олексича, хранителя великокняжеской казны.

– Говорю всё как на духу, пресветлый князь. – Казначей стоял перед великим князем со смиренным видом, комкая в руках соболью шапку. – Случилось это в начале января. Приехав из Чернигова, Ода потребовала у меня ключи от сокровищницы. Я хотел было возразить, но вместе с Одой пришёл её племянник Борис Вячеславич со своими дружинниками. Он пригрозил мне, что в случае неповиновения его меч живо укоротит меня на голову. Что мне оставалось делать?

– Сколько же саней Борисовы гридни загрузили мехами и златом-серебром? – спросил Всеволод Ярославич, хмуря густые брови.

– Девять, а может, десять… – пролепетал Мирослав Олексич. – Не могу сказать точно. Темень была на дворе.

– Чем объяснила Ода своё намерение вывезти злато из казны? – тем же мрачным тоном опять спросил Всеволод Ярославич.

– Княгиня заявила, что в её тайнике сокровища будут сохраннее, – ответил казначей. – А уж где этот тайник, про то Ода ничего не говорила. Я-то поначалу решил, что она в Чернигов подалась, но потом понял, что ошибся. Теперь не знаю, что и думать.

– Чего тут думать! – пробурчал Всеволод Ярославич. – Ежели Борис помогал Оде в этом деле, стало быть, сокровища из казны свезены ими в Вышгород.

– Может статься, и так. – Мирослав Олексич тяжело вздохнул.

– Произвёл ли ты подсчёт убытков в казне? – Всеволод Ярославич грозно взглянул на казначея.

Тот закивал головой:

– Всё учтено, великий князь. Всё подсчитано и записано. Золотой монеты греческой чеканки не осталось нисколько. Серебряной монеты убыло наполовину. Медной монеты арабской и персидской чеканки не убыло вовсе. Немало расхищено дорогого оружия, ценных мехов, изделий из золота и драгоценных каменьев, но много и осталось…

– Ладно, Мирослав. – Всеволод Ярославич вяло махнул рукой. – Ступай покуда. Да держи язык за зубами!

Казначей поклонился и, пятясь задом, исчез за дверью.

Всеволод Ярославич обвёл долгим взглядом просторный покой с закруглёнными каменными сводами и побелёнными стенами. В узкие окна, похожие на бойницы, сквозь разноцветные стёкла пробивались яркие лучи полуденного солнца. Деревянный пол, застеленный коврами из Ширвана и Бухары, радовал глаз сочностью красок и красотой узоров.

На столе рядом с пергаментными свитками стояли глиняные тарелки с остатками завтрака. С той поры, как Всеволоду Ярославичу достался киевский стол, он предпочитал завтракать и обедать в полном одиночестве. Лишь ужинал великий князь в кругу семьи.