Чешские витязи распознали в Олеге князя по его шлему с серебряной насечкой и по богатому панцирю, они рвались к нему, чтобы сразить или пленить русского князя. Одного чешского рыцаря с чёрным пером на шлеме Олегу удалось выбить из седла, другого – смертельно ранить, поразив его мечом в шею. В сумятице сражения Олег вдруг оказался один в окружении врагов: все его дружинники, находившиеся рядом, были убиты. Оставшиеся без седоков кони испуганно метались из стороны в сторону, стараясь вырваться из страшной кровавой круговерти.

Никогда ранее Олегу не доводилось в одиночку отбиваться от стольких врагов, закованных в прочные латы. Он отражал щитом удары мечей и топоров, уворачивался от нацеленных в него копий, рубил и колол сам. Конь под Олегом крутился волчком, повинуясь ударам шпор.

Олег позабыл про свой страх, про вражеское знамя, целиком захваченный неравной схваткой, свирепея от мысли, что ещё немного – и он погибнет, как лось, обложенный голодными волками. Олегов щит от сильного удара топора раскололся надвое, панцирь на нём выдержал уже не один удар копья, а меч в руке Олега стал красен от крови сражённых им врагов. Чешские рыцари уже не пытались пленить Олега, оценив по достоинству его безумную храбрость. Они взяли Олега в плотное кольцо, намереваясь прикончить его, изнемогающего от усталости и ран.

Внезапно круг врагов разорвался, рядом с Олегом оказался Регнвальд и ещё трое ростовских дружинников. Меч Регнвальда был подобен молнии, чехи старались держаться поодаль от варяга после того, как тот сразил могучего чешского воеводу и его оруженосца.

Натиск чехов заметно ослабел, словно что-то надломилось в том яростном порыве, с каким конники Вратислава начинали атаку. Вскоре чехи и вовсе подались назад.

В преследовании врагов Олег не участвовал. У него вдруг закружилась голова, и он стал валиться с седла, не понимая, что с ним происходит. Чьи-то сильные заботливые руки подхватили Олега и уложили на траву. Олег закашлялся, ощутив во рту солёный привкус крови. Его мутило от внезапной слабости, у него тряслись руки. Закрыв глаза, Олег расслышал, как Регнвальд отдаёт кому-то приказ вынести его с поля битвы.

«Неужели я смертельно ранен?» – подумал Олег перед тем, как потерять сознание.

Придя в себя, Олег обнаружил, что с него сняты доспехи и над ним хлопочет рыжебородый лекарь Петрила, перевязывая ему правую руку повыше локтя.

– Очнулся, соколик! – радостно заулыбался Петрила. Он окликнул челядинца: – Эй, Бокша, иди сюда. Жив твой князь!

Олег увидел над собой озабоченное лицо Бокши.

– Эх, княже! – покачал головой слуга. – Ну и напугал ты меня! Принесли тебя всего залитого кровью. Я уж думал, не сносить мне головы за то, что не уберёг тебя…

– Где рать Вратислава? – тихо спросил Олег.

– Отступили чехи: и конница, и пешцы, – бодро ответил Бокша. – Вся их рать к Оломоуцу подалась.

– Значит, победа наша?

– Наша, княже! – широко улыбнулся Бокша. – Пересилила наша сила чешскую!

Олег хотел было встать на ноги, но лекарь удержал его.

– Сеча закончилась, князь. Спешить теперь некуда, – молвил он. – Бок у тебя сильно повреждён, и рука, и бедро… Крови ты много потерял, поэтому лежать тебе надо. Ежели будет надобность в чём-то, Бокше прикажи. Он всё сделает.

Закончив перевязку, лекарь отправился к другим раненым, которых продолжали выносить с поля битвы.

Наконец вернулись русские конники, преследовавшие отступающих чехов. Топот копыт и громкие радостные голоса заглушили стоны раненых.

Владимир разыскал Олега и горделиво показал ему захваченное чешское знамя, на белом полотнище которого раскинул крылья чёрный орёл с когтистыми лапами.

– Отлетался чешский орёл, – усмехнулся Владимир, швырнув знамя на землю. – Завтра пойдём на Оломоуц.

Глядя на радостного Владимира и на поверженное чешское знамя, Олег лишь теперь до конца осознал, сколь сладостен миг победы.

Глава третья. Мелитриса

В штурме Оломоуца ослабевший от ран Олег не участвовал. Город был взят после двухдневного приступа. Поляки повели себя очень странно, сначала отказываясь карабкаться по лестницам на стены, затем не желая преследовать отступающее войско Вратислава, которое благополучно ушло за реку Мораву.

Недовольный Перенег созвал военный совет, дабы упрекнуть Владислава и его воевод в бездействии и в том, что те перекладывают тяготы войны на плечи русичей. Однако до упрёков дело не дошло. На совете Владислав объявил, что он прекращает войну с Вратиславом и уводит польское войско домой. Владислав заявил также, что помощь русских полков полякам более не требуется, мол, русичи могут вернуться обратно на Русь.

– Обещанную плату вы сможете получить в Кракове, – сказал воевода Сецех Перенегу.

Русские воеводы недоумевали. Всем было ясно, что поляки чего-то недоговаривают.

Олег не присутствовал на совете и узнал обо всём от Владимира, который пришёл к нему в шатёр сразу после совета.

– Поляки за нашей спиной договорились с чехами о мире, – мрачно сказал Владимир. – Вратислав дал Владиславу отступное в тысячу гривен серебра. Нам же велено убираться обратно на Русь.

– Что надумал Перенег? – поинтересовался Олег.

– Перенег заявил Владиславу, что негоже тайком от союзников сговариваться о мире с врагами. Ещё он потребовал, чтобы чехи и нам заплатили тысячу гривен отступного, поскольку, не будь в Моравии русских дружин, чешский князь вряд ли пошёл на замирение с поляками.

– И что же Владислав? – спросил Олег.

– Прикинулся простачком, – усмехнулся Владимир. – Мол, я выполняю волю старшего брата и сверх полученного серебра ничего с чехов потребовать не могу. Владислав предложил уладить все недоразумения в Кракове. Перенег с этим не согласился. Он так сказал: коль полякам угодно прекратить войну с чехами – это их дело. А русичи будут продолжать войну до тех пор, покуда чешский князь не запросит мира у нас.

– Ай да воевода! – восхитился Олег. – Ну, теперь несдобровать чехам!

– Перенег правильно поступил, – заметил Владимир. – Надо заставить поляков и чехов считаться с нами.

На другой день польское войско ушло к реке Одре.

Перед уходом Владислав попытался припугнуть Перенега, сказав ему как бы между прочим, что в войне с русичами Вратислав может прибегнуть к помощи германского короля, войско которого гораздо сильнее чешского.

Перенег ничего не ответил Владиславу, но про себя подумал: «А нам, милок, и надо на чешской беде проучить короля Генриха! Чай, немецкие латы не крепче богемских панцирей!»

В Оломоуце русичи взяли богатую добычу. Перенег позволил своим ратникам разграбить не только дома горожан и дворец местного князя, но и все городские церкви. Перенег говорил при этом, что уж если поляки, исповедующие латинскую веру, не останавливаются перед таким святотатством, то православным христианам это тем паче не зазорно.

Из Оломоуца русское войско двинулось к чешскому городу Глацу, близ которого Вратислав готовил свою рать к новому сражению.

В Оломоуце был оставлен отряд русских ратников, все раненые и часть обоза. Во главе этого гарнизона Перенег поставил Олега, который ещё не оправился от ран и не мог сидеть на коне.

В разорённом городе было совсем мало жителей, основная их масса скрывалась в лесах за Моравой. Олег и его гридни разместились в княжеском дворце, который походил на небольшой замок с башнями и рвами. Раненые русичи находились на подворье женского монастыря, избежавшего погрома благодаря смелости местной настоятельницы Мелитрисы, преградившей путь в обитель самому Перенегу. Тот хоть и догадывался, что среди монахинь скрывается немало жён и дочерей местной знати, но предпочёл закрыть на это глаза, восхищённый не столько отважным поступком настоятельницы, сколько её дивной красотой.

Отвечая благородством на благородство, Мелитриса позволила разместить в стенах монастыря раненых русских ратников. Она также выпросила у Олега позволения впустить в Оломоуц женщин с детьми, которые, по её словам, мыкаются по лесам и болотам.

Олег выразил сомнение относительно того, что жительницы Оломоуца отважатся вернуться в свои дома, зная, что их город находится под властью русичей.

– Если я поручусь, что беглянкам и их детям не будет грозить рабство и насилие, то люди станут возвращаться в свои дома, – сказала на это настоятельница. – Дай мне слово христианина, князь, что ты обеспечишь неприкосновенность всем, кто пожелает вернуться в Оломоуц.

Олег дал слово, поклявшись на кресте.

Видимо, у Мелитрисы имелись какие-то тайные связи с моравами, засевшими в лесах, поскольку уже на третий день к запертым городским воротам приблизилась большая толпа из стариков, женщин и детей. Русские стражи впустили возвратившихся беглецов в город.

Женщины расходились по своим домам, в которых царило запустение и всё было перевёрнуто вверх дном. Победители в поисках злата-серебра перерыли даже золу в очагах, где-то взломали пол, где-то разбросали по двору целую гору навоза в поисках всё тех же сокровищ. Мёртвые были уже погребены. О том, что город захвачен врагами, напоминала лишь русская стража на стенах, у ворот и у княжеского дворца.

Безлюдный Оломоуц постепенно оживал, по утрам начинал шуметь многоголосьем местный рынок. Возле небольшого пруда близ женского монастыря каждый день можно было видеть женщин с корзинами постиранного белья. Кое-где уже работали мастерские: кожевенные, плотницкие, ткацкие… Из леса продолжали возвращаться беглецы, группами и в одиночку, с узлами на плечах и с маленькими детьми на руках.

Олег обязал своих сотников следить за тем, чтобы подчинённые им воины не врывались в дома, не грабили, не чинили насилий чехам. Ростовцы уважали своего князя, поэтому никому из них и в голову не приходило преступить его запрет.

Недоверчивый Регнвальд как-то высказал Олегу своё недовольство тем, что настоятельница Мелитриса в любое время суток беспрепятственно входит в Олеговы покои.

– Зря ты доверяешь этой паве, княже, – молвил варяг. – Кто знает, что у неё на уме. Не люблю я женщин сильных нравом, такие могут и нож в спину всадить, могут и яду отведать, лишь бы заставить недруга выпить с ней из той же чаши.

– Не может быть, чтобы женщина столь дивной красоты могла сподобиться на подлость иль смертоубийство, – возразил Олег. – Думается мне, друже, пустые твои опасения. Мелитриса в душе выше людских пороков и страстей, ибо прежде всего она служит Господу.

Регнвальд не стал продолжать этот разговор, видя, что Олег очарован красавицей аббатисой^[32] и не может представить её в образе недруга.

Со временем Олег стал замечать, что Мелитриса выказывает явную симпатию к Регнвальду, несмотря на его неприступный вид и извечную подозрительность. Как-то раз аббатиса в беседе с Олегом стала расспрашивать его о жене и детях Регнвальда. Олег не стал скрывать, что варяг вдовствует вот уже третий год, рассказал про сына Регнвальда и про двух его дочерей. Олегу было приятно, что Мелитриса положила глаз на самого лучшего из его дружинников. Олег был удивлён тем, что Мелитриса очень хорошо говорит по-русски. Оказалось, что русскому языку её обучили русские монахи из православного монастыря близ города Брно. Мелитриса долгое время скрывалась в том монастыре от своего отца, который хотел выдать её замуж за сына венгерского короля.

– Я любила одного чешского рыцаря и сказала отцу, что выйду замуж только за него, – призналась Мелитриса Олегу в порыве откровенности. – Но надо знать суровый нрав князя Спитигнева, чтобы постичь всю тщетность сопротивления его воле. Моего возлюбленного насильно постригли в монахи, а затем и вовсе сослали в Италию, где он умер от чумы. В отместку я тоже постриглась в монахини и ушла из отчего дома. Долго скиталась по лесам и горам, пока меня не приютили русские монахи.

Мелитриса помолчала, потом добавила:

– В Моравии и поныне существуют православные церкви, а при наших князьях-родоначальниках Ростиславе и Славомире вся Моравия исповедовала православие. Не где-нибудь, а именно здесь составили славянскую азбуку монахи Кирилл и Мефодий. Отсюда новый алфавит, названный кириллицей, распространился среди славянских княжеств.