– Тогда изложи нам свой план штурма, – обратился Перенег к Сецеху.

– Я полагаю, самое лучшее – это держать градчан в осаде, засылая в город подмётные письма, прикреплённые к стрелам, – ответил осторожный Сецех. – В этих письмах надо обещать щедрое вознаграждение тому, кто тайно ночью откроет нам ворота или спустит верёвку со стены. Таким способом нам однажды удалось захватить Градец.

– При этом мы не понесли никаких потерь, – горделиво вставил Владислав. И с усмешкой добавил: – Не считая глаза, который выцарапала какая-то бешеная чешская матрона пану Войтыле, когда он захотел затащить её в постель.

Польские военачальники громко захохотали, поглядывая на покрасневшего от досады Войтылу, лицо которого украшала чёрная повязка, закрывавшая левый глаз.

Перенег заявил, что готов согласиться на осаду, но только после того, когда все попытки штурма Градеца не принесут успеха.

– Я не намерен стоять у этого городка всё лето, – сказал воевода.

Дабы сгладить возникшее разногласие, Владислав предложил начать со штурма стен, как бы намекая своим приближённым, что, обломав зубы о неприступный Градец, упрямые русичи живо растеряют свою воинственность.

– Но с одним условием, воевода, – добавил Владислав, обращаясь к Перенегу. – Польское войско будет штурмовать Градец с суши, а русские полки со стороны реки. Ты сам предложил использовать плоты, друже. Значит, сия честь принадлежит русским воинам.

Перенег не стал возражать, поскольку иного и не ожидал от поляков.

Весь день польские пешцы засыпали землёй и камнями глубокий ров перед восточной стеной, чтобы осадная башня, которую уже сколачивали из брёвен и досок, могла без помех подкатиться вплотную к стене. Помимо осадной башни у поляков имелись в обозе большие камнемёты, которые они привели в действие, осыпая камнями защитников Градеца.

В это время русичи, укрывшись в лесу, сколачивали плоты из сухих поваленных ветром деревьев, мастерили вёсла и длинные лестницы, благо в русском войске было немало плотников.

Когда всё было готово к ночному штурму, к Перенегу пришёл Владимир, сообщив, что его волыняне, углубившись в лес, случайно наткнулись на потайной лаз в подземелье.

– Дружинники мои поначалу решили, что это медвежья берлога. Они разворошили жерди и сухие листья, прикрывавшие лаз, и обнаружили ступени, ведущие вниз. – Владимир был объят радостным волнением. – Я думаю, этот подземный ход ведёт не куда-нибудь, а в город.

– Счастлив твой Бог, княже, ежели это действительно так, – промолвил Перенег, не скрывая радости от услышанного. – Но пусть дружинники твои покуда молчат об этом подземелье. Дабы поляки о нём не прознали и от штурма не отказались. Отвлекать градчан всё равно придётся. Пусть поляки этим и занимаются, а мы тем временем проберёмся в Градец, как мыши по норе.

Перенег с заговорщической улыбкой подмигнул Владимиру.

Подземный ход и впрямь вёл в город. Отряд русичей, возглавляемый Владимиром, пробрался в Градец перед рассветом. Ночью поляки остервенело, но безуспешно пытались сбросить градчан с восточной стены. Неожиданно в спину защитникам города ударили русичи. Всякое сопротивление мигом прекратилось, градчане ударились в повальное бегство. Они прыгали со стен в ольховые заросли, росшие по берегам протоки, заскакивали в лодки и плыли вниз по течению Одры. Лишь немногие из градчан ещё пытались сопротивляться, запираясь в башнях и домах.

Хитрый Перенег и после взятия Градеца ни словом не обмолвился полякам про обнаруженный русичами подземный ход. По его приказу несколько сотен русских ратников перед самым рассветом подогнали плоты к западной стене, омываемой водами Одры, чтобы польские воеводы полагали, будто русичи именно таким способом проникли в город.

Олегу и Владимиру Перенег сказал:

– Кто знает, может, в недалёком будущем нам придётся отбивать Градец уже у поляков. Тогда сей подземный ход станет достойным ответом на польское коварство, от коего мы можем пострадать.

Перенег не стал возражать, когда Владислав объявил о своём намерении разместить в Градеце польский гарнизон.

– У нас с чехами идёт давний спор из-за этого города, – добавил Владислав.

От Градеца польско-русское войско двинулось лесными дорогами к городу Оломоуцу, что стоял на реке Мораве. Правителем Оломоуца был Оттон Красивый, брат Вратислава.

Во время одного из дневных переходов, когда отряды огибали высокую, поросшую елями гору, на её вершине вдруг заклубился густой чёрный дым.

– Это гора Добенин, – молвил Дыглош Перенегу. – На её вершине постоянно находятся чешские дозорные. Можно не сомневаться, этот дым увидят в Оломоуце и ближних к нему городах. Теперь нам не избежать встречи с ратью князя Вратислава.

Проходя по землям Моравии, польские воины безжалостно разоряли усадьбы чешской знати, жгли деревни и мельницы. В неволю поляки забирали прежде всего детей, девушек и молодых женщин. На возы грузили всё, что имело хоть какую-то ценность: от медных подсвечников до скаток грубого крестьянского полотна.

Чем ближе к Оломоуцу подходило польско-русское войско, тем чаще поляки платили кровью за свою жестокость и алчность. Небольшие чешские отряды внезапно появлялись из лесов и нападали на грабителей, когда те меньше всего этого ожидали. Теперь польские рыцари не осмеливались далеко отходить от своего основного воинства.

Русским ратникам Перенег строго-настрого запретил участвовать в грабежах, поясняя, что за помощь, оказанную в войне с чехами, польский князь и так заплатит им из своей казны.

На подходе к Оломоуцу конные дозоры донесли, что впереди стоит войско Вратислава.

Поляки и русичи принялись на ходу перестраиваться в боевой порядок. Центр и левый фланг Владислав уступил своим союзникам, польские конные и пешие отряды собрались на правом фланге.

Лес остался позади. Вокруг расстилалась холмистая равнина, местами изрезанная неглубокими оврагами и руслами пересохших речек, некогда впадавших в Мораву, до которой было рукой подать.

Вот на вершинах дальних холмов показались знамёна и множество торчащих кверху копий. Заблестели на солнце шлемы и щиты далёкого войска, перекрывшего обе дороги, ведущие к Оломоуцу.

Олег придержал коня, прикрыв глаза ладонью от слепящих лучей солнца. Вражеское войско показалось ему не просто большим, но огромным.

Многочисленность чехов и моравов стала особенно заметна, едва рать Вратислава двинулась с холмов на равнину. Пешие отряды чехов двигались в шахматном порядке. Конные колонны, сверкая латами, мчались по пологим склонам, обгоняя пехоту и занимая место на флангах.

– Не меньше тридцати тысяч, – проговорил Перенег, вглядываясь в чешское войско. Он посмотрел на Олега и Владимира: – Ну, други мои, пойдёте с конными полками, а я пешую рать возглавлю. Далеко вперёд не зарывайтесь. Помните, Вратислав смел и коварен. Коль мой стяг падёт, тогда воевода Никифор главенство примет. С Богом!

Владимир возглавил конные сотни волынян, киевлян и переяславцев. Олег – ростово-суздальскую дружину и черниговцев.

Варяг^[30] Регнвальд, Олегов гридничий^[31], затеял спор с черниговским воеводой Путятой. Ни тот ни другой не желал ставить своих конников в задние ряды. Олег прекратил этот спор, сказав, что впереди встанет дружина Владимира.

– Владимиру честь уступаешь, княже, – недовольно промолвил Регнвальд. – Не по годам ему такая честь!

– Отец твой стоит выше Владимирова отца, – вставил Путята, – значит, и первенство должно быть за тобой. Гляди, княже, возгордится Владимир, станет и впредь первенства для себя требовать.

Однако Олег от решения своего не отступил. Он понимал, что Владимир хоть и молод, зато в ратном умении превосходит многих седоусых воевод. Владимир не растеряется в опасности, не оробеет перед мощью врага. К тому же Владимир уже имеет опыт столкновения с рыцарской конницей, ибо ему приходилось в своё время изгонять поляков за реку Буг. В тех сечах двухлетней давности Владимир вышел победителем, хотя поляки превосходили числом его дружину.

Олег не стал делиться своими мыслями с Регнвальдом и Путятой. Он хорошо помнил наставление отца перед своим выступлением в Польшу.

«Головой зря не рискуй, – сказал ему Святослав, – в этой войне от тебя особенной доблести не требуется. Ежели Владимир будет вперёд рваться, уступи ему честь зачинать битву, а себе бери славу одержанных им побед. В сражении последний успех порой важнее первого. Помни об этом, сын мой».

Едва пришла в движение закованная в блестящие латы чешская кавалерия, в тот же миг взревели боевые трубы в русских и польских полках. Затрепетали разноцветные флажки на копьях польских всадников, которые ринулись на чехов, построившись клином. Русские конники устремились на врага, развернувшись широким фронтом. Это делалось с той целью, чтобы у конных лучников был шире обзор.

Олег мчался на длинногривом гнедом скакуне во главе своей ростовской дружины. Прямо перед ним развевались красные плащи киевских и переяславских дружинников. Над островерхими шлемами русичей среди частокола копий реяли чёрные с позолотой стяги, на которых был изображён лик Спасителя. Олег старался разглядеть впереди красное знамя Владимира с гербом его стольного града, но так и не смог его увидеть. Волынская дружина умчалась далеко вперёд на своих резвых угорских скакунах.

«Не терпится Владимиру сойтись с чехами лоб в лоб! – мелькнуло в голове у Олега. – И в кого он уродился с таким норовом? Отец его хоть и не робкого десятка, но в сечу никогда не рвался. А этот…»

Где-то впереди раздался громкий скрежет и лязг, словно сшиблись две лавины неведомых железных чудовищ. Задрожала земля под тяжестью многих сотен всадников. Шум битвы, нарастая, разорвал тишину летнего утра.

Олег не заметил, как оказался в самой гуще сражения. Какой-то чешский рыцарь с такой силой ударил его копьём, что Олег, приняв удар на щит, едва не вылетел из седла. От мощного удара копьё чеха переломилось. Рыцарь выхватил из ножен длинный меч и ринулся на Олега. Олег вздыбил коня и рубанул мечом сверху, целя рыцарю в предплечье, но промахнулся. Удары рыцарского меча были столь тяжелы, что в сердце Олега невольно закрался страх: по силам ли ему одолеть столь могучего противника?

Лицо чешского рыцаря было закрыто стальной личиной с прорезями для глаз, закруглённый верх шлема был украшен богатой насечкой в виде дубовых листьев. На чёрно-красном треугольном щите чеха был изображён кабан с оскаленными клыками. Казалось, эта эмблема на щите олицетворяет свирепый нрав её обладателя.

Два ростовских дружинника вовремя прикрыли Олега щитами, когда у того сломался меч.

Выбравшись из лязгающей железом сумятицы ближнего боя, Олег отдышался и примерил в руке рукоять булатного меча, поданного ему верным слугой Бокшей.

– Поостерёгся бы ты, княже, – проговорил Бокша, помогая Олегу сесть в седло. – Не лезь на рожон-то. Чехи – это не половцы. Глазом моргнуть не успеешь, как снесут голову с плеч.

– Что же мне за спинами дружинников отсиживаться! – проворчал Олег, отпихнув Бокшу сапогом. – Я – князь, а не мужик обозный!

Олег вновь ринулся туда, где вовсю кипела яростная кровавая сеча. Он увидел полотнище чешского знамени сквозь мелькающие и скрещивающиеся над головами воинов мечи, и в нём вдруг пробудилось непреодолимое желание повалить вражеский стяг. Это непременно должно ободрить русичей, для чехов же это будет позором.