– Я? Ревновать?! – он сухо засмеялся. – Я хочу лишь правды, моя дорогая. Хочу, чтобы ты перестала мне врать.

– Но я не вру тебе, Рогар! Я сказала всю правду!

– Правду ли, любимая? Сколько их было?

– Я сказала правду, сколько!

– Но это неправда.

– Откуда ты знаешь?

– В том-то и дело: я не знаю. Но должен знать.

– С тобой что-то происходит, Рогар. Ты сильно накручиваешь себя. Я уже жалею…

– Что не придумала более правдоподобную ложь, любимая? Я так бесхитростно вру тебе, когда дарю подарки. Уж ты-то умеешь делать это более ловко.

Ее руки упали вдоль тела.

– Ты переиначиваешь мои слова, Рогар. Ты слышишь не то, что я говорю.

Он вообще слышал только вой Подэры. И ощущал беззвучное клацанье железных зубов в ноге. Он расстегнул паховый карман на шоссах и поманил ихху к себе. Заставил встать перед собой на колени. Кайлин побледнела так, что ее кожа из золотистой тоже превратилась в обычную белую. Она выглядела так, словно не может поверить своим глазам. Рогар-то своим давно не верил.

– Тогда позволь мне попробовать, – ухмыльнулся он. – В этом нет ничего такого, потому что я все равно буду думать о тебе. Только о тебе и представлять только тебя. Как ты меня – когда-то, с другими. Я хочу получше понять тебя, только и всего.

– Рогар… нет… – только и смогла выдавить она, глядя на них с иххой широко распахнутыми глазами с огромными, расширенными зрачками, полностью затмившими собой янтарь.

Как смрад, закрывший больное солнце Подэры, подумал он, запихивая вялый, безвольный член в иххин рот. Та старалась как могла, глубоко вобрала его в себя, сжимая горлом головку, но его плоть не восставала. Все правильно, ведь он делает это с неправильной женщиной, а правильная женщина стоит рядом и смотрит на него таким взглядом, словно он совершает нечто очень неправильное. Он не мог даже притвориться, что это она сейчас его ласкает, потому что знал, прекрасно знал каждое ее прикосновение, и его тело безошибочно реагировало только на нее. Поэтому и сорвался когда-то, приказав подать ему лучших девственниц Паррина – чтобы заменить ее, хоть и знал, что никем не заменит. Поэтому и постарался расстаться с Ириллин сразу, чтобы сохранить в ней хотя бы друга. Потому что на всей Эре, да и во всей своей долгой и никчемной жизни он любил только ее – островную девчонку, которую даже не разглядел поначалу.

Вот только он забыл, какой из реальностей можно верить, жив он или мертв на самом деле и зачем псы так жадно жрут его ногу.

Кайлин наконец вздрогнула, словно очнулась от шока, развернулась и вышла из зала, захлопнув за собой дверь. Рогар тут же отпихнул от себя девку, завязал шоссы. Он все равно не возбудился, да и не хотел секса ни с кем, кроме рачонка. Он пытался лишь понять, зачем они все врут ему.

– Мой дей, – хрипло пробормотала ихха, облизывая губы и оставаясь перед ним на коленях, – дайте мне продолжить. Вот увидите, скоро…

Он отвернулся, не дослушав. Вот и эта врет тоже. Завлекает его, как обычного клиента, чтобы не уходил недовольным.

Распахнув двери, Рогар увидел, что маленькие теплые туфли стоят на месте: там, где он поставил их собственной рукой. Она ушла босой, по ледяным камням коридоров его цитадели. Но разве он так уж сильно ее обидел? Она говорила, что никогда его не полюбит, скорее солнце обратит вспять свой ход, скорее мертвые восстанут. Не полюбит до конца миров. Так какая ей тогда разница, в чей рот он сует член на ее глазах? Если все это притворство, если ей просто некуда было деваться. Если она лишь смирилась, когда он загнал ее в угол, заставил покориться ему. Да и как его вообще можно было полюбить такого? Предателя. Убийцу собственных детей. Урода. Калеку. Он-то себя точно бы не полюбил.

Не за что.

***

Кошмар. Вот что это было.

Кайлин осторожно пошевелилась, чувствуя, как медленно всплывает из глубин долгого сна, приоткрыла глаза, чтобы убедиться: Лаур спит рядом, на ее широкой роскошной постели, маленькое безвольное тельце с приоткрытым розовым ротиком и тонкими венками, проступающими под кожей опущенных век.

Она уткнулась лицом в плечо ребенка, словно черпая силы из него, и глухо застонала.

Кошмар. Это оказалось именно так плохо, как ее и предупреждали.

Кайлин стиснула зубы, испытывая нечто вроде раздражения от мысли, что и Симон, и Ириллин в конечном счете не так уж кривили душой. «Нечто вроде» – потому что по-настоящему негативные эмоции у нее испытывать все еще не получалось. Не тогда, когда стена уже не поет – дико, истошно воет. Даже не слыша ухом, нутром Кайлин теперь понимала это ощущение.

Стиснув зубы, она решила не думать ни о чем. Не сдаваться. Приподнялась на локте и увидела, что Далирин сидит в дальнем углу, возле ширмы для переодеваний, сжавшись в комок и тихо подрагивая. Бедная старуха. И бедный малыш Лаур. Когда Кайлин ворвалась в свои покои, убежав с праздника, который и праздником-то назвать язык теперь не поворачивался, убежав от того… кошмара, она застала сына беспокойно хныкающим на руках няньки.

Весь остаток ночи она пыталась укачивать ребенка, но тот никак не мог уснуть – пение разлома слишком возбуждало его, а усталость от недосыпа делала нервным. В конце концов, Кайлин напоила его сон-чаем, уложила в свою постель расслабленное тельце, а затем выпила отвар и сама. «Мамин помощник», как назвала это средство Далирин, которая и посоветовала так поступить с высоты своего опыта в уходе за детьми и потому что и сама измучилась, не зная, как утешить ребенка.

Действительно, помощник, ведь на какое-то время Кайлин почувствовала себя избавленной от необходимости о чем-то думать. Она могла вернуться в то счастливое время, когда они трое: она, Рогар и Лаур, коротали вечера перед уютным камином, слушая, как ветер бросает пригоршни снега в окно. Настоящая семья. Почти настоящая семья. По крайней мере, что-то такое между ними было.

Но теперь все навалилось снова. Кошмар. Эта картина перед глазами. Этот внутренний раздрай, приглушенный и искаженный влиянием разлома. Как будто ее бьют тяжелыми кулаками через подушку – точнее и не скажешь. Больно, но источник боли в теле размыт.

Убедившись, что сын все еще крепко спит, Кайлин с трудом встала с постели. Ноги подгибались, ей казалось, что какое-то жужжание волнами проходит по телу, словно тысячи пчел забрались под кожу и беспокойно хозяйничают там. Она упала на колени, подползла к старухе, потормошила ту за плечо:

– Далирин! Далирин, ты как?

Служанка подняла голову, глаза лихорадочно блестели, с губ вниз на грудь тянулась тонкая ниточка слюны.

– Простите, госпожа, простите. Простите, – забормотала она, пытаясь кланяться в своей неудобной позе. – Я не принесла вам еды… не согрела воды… я боюсь выйти за дверь. Он сидит там… сидит и ждет вас… я боюсь, что он меня растерзает…

– Кто сидит? – Кайлин невольно обернулась в сторону двери, обжигающая догадка вспыхнула в ее груди, и она тут же быстро отвела взгляд. Поздно: перед глазами уже снова промелькнули картинки. Те самые, которые она гнала от себя прочь, пока укачивала Лаура. Ребенок страдал, ей некогда было предаваться страданиям самой. Благословенный побег, который, конечно, не мог продолжаться вечно.

– Ночь всю сидел… и день… и теперь наверняка не ушел, хоть уже снова светает… – твердила Далирин, содрогаясь всем худосочным, изможденным старческим телом. – Неправильно это… то вы за ним, как собачонка, то он за вами, как цепной пес…

– Все хорошо, – успокаивающе погладила ее по плечу Кайлин, – все будет нормально.

Так было легче: крепиться, потому что в этом нуждался кто-то другой. Так у нее снова был повод отвлечься.

Кайлин встала и с отвращением содрала с себя все тряпки, швырнула в потухший камин, раздула огонь. Забыла переодеться, пока возилась с Лауром, но теперь вся кожа зудела, словно ткань намазали ядом. Наряд, на который они с Далирин потратили столько времени, подготавливаясь к иххорану, скорчился в языках пламени, постепенно исчезая. Кайлин тоже хотелось так же скорчиться. Она всего лишь желала радости, любви. Мечтала заставить его хоть ненадолго почувствовать себя счастливым, отвлечься. А Рогар трогал другую женщину на ее глазах… он весь буквально трясся от злости… никогда ей не забыть его пальцы в чужих волосах и чужие губы, ласкающие его тело… Наверное, если бы не разлом, она бы уже выла и каталась по полу, раздирая себя на части, а так… всего лишь ощущение, что ее через подушку отлупили.

Она натянула на себя первое, что попалось под руку, старательно отворачиваясь от книг, безделушек, фруктов в вазе – Рогар незримо окружал ее повсюду, своими подарками, вещами, которые заказывал специально для нее. Она словно слышала наяву его голос, ласково называющий ее «рачонком», чувствовала его сильные руки на своих плечах. Так много его в ее жизни, в которую он силой ворвался, настойчиво завладел. Так глубоко в себя, в свое сердце она его пустила. Жила для него, приняв мысль, что он живет для Эры. Ребенка мечтала ему подарить.

У нее в голове не укладывалось, как такое могло произойти: днем они занимались любовью, и он был нежным, таким нежным, гладил ее спину и называл картой звездного неба, безумец-поэт, ради которого ей хотелось самой лично пойти и придушить всех, кто ненавидел его в Подэре, кто убил его любимую мать, а вечером… он превратился в чудовище, гораздо более страшное, непредсказуемое и безжалостное, чем то, что вонзило меч в кровать, где она спала.

Раны, которые он на этот раз нанес ей, причиняли гораздо больше боли и сильнее кровоточили, чем тот порез, рассекший ей живот в неосторожной попытке приблизиться. Он взял ее за живое, когда она доверилась, когда открылась ему, и с размаху шваркнул об камни. И теперь сидит под дверью и поджидает ее… для чего?

В умывальном кувшине еще оставалась вода, Кайлин поставила ее на решетку у камина, подогрела, обтерла личико Лауру, умылась сама, присела возле Далирин, бережно вытирая ее сморщенную кожу. Старуха, как ребенок, безропотно позволила ухаживать за собой, только продолжала дрожать и клацать почти беззубыми челюстями. Рассвет нынче был какой-то странный: слишком яркий, словно вместо одного светила взошло сразу три. Закончив процедуры, Кайлин поднялась на ноги, подошла к окну: все вокруг сияло. Казалось, сам воздух искрится, а снег на далеких верхушках меаррских гор просто слепил, как кусок зеркала, брошенный на землю в полдень. Она порадовалась, что Лаур спит, потому что пчелы под кожей жужжали все сильнее. В иххоран такого с ней не было. Что же будет дальше?

На полу у двери лежало что-то маленькое, свернутое в трубочку. Кайлин не хотела подходить. Она еще побродила по комнатам, аккуратно переодела спящего малыша в чистую одежду, расчесала собственные всклокоченные волосы. Заставила Далирин съесть один засахаренный фрукт. Может, за дверью уже никого нет? Может, никто ее не ждет больше? По большому счету, ее и на всей Эре никто не ждет. Кому она нужна? Нершижу? Но она не выдержит на Нершиже, не сумеет заставить себя соблюдать его правила и традиции, только не после того, как вкусила другой жизни, это же ясно. Симону в его дворце? Вряд ли. Лесного поселения с его противниками дея больше не существует. Она жила тем, что ощущала себя нужной Рогару, готовилась посвятить всю жизнь ему, но то, что он сделал… заставил ее смотреть, как он с другой… ударил по живому…

Кайлин выдохнула, быстро подошла, наклонилась и подняла с пола записку. «Без тебя для меня все остальное неважно». Она сразу узнала собственный почерк, бумагу, одно из тех глупых и смешных посланий, которое писала Рогару и подсовывала под дверь, когда тот запирался и никого не желал видеть. Они валялись целыми кучами по всей его спальне. Он забирал их, читал, но никогда ничего не писал в ответ. И теперь не написал ничего своего, только подсунул под дверь ее собственное. Ну да, он же не поэт. Он воин. Его воспитывали убийцей, а не учили говорить красиво.