Наверняка одна из служанок оказалась поблизости, застала сцену и разнесла слухи по всей цитадели, породив лишний повод поглумиться над чужачкой, но не в этом Кайлин видела главную проблему. Чем она его рассердила, что сделала не так? Разве недостаточно расплатилась за прошлое, разве не доказала, что хочет быть с ним? Им же было так хорошо вместе, и она ни словом, ни взглядом не упрекнула его, не призналась, какой страх испытала той ночью, когда он чуть ее не убил! Может, Ириллин сказала? Но чутье подсказывало Кайлин, что ворона охотнее бы сообщила, что это новоиспеченная дея пыталась убить бога, чем подтвердила бы обратное. Да и вообще, Ириллин он вроде бы тоже теперь избегает.

Кайлин поняла это, потому что ее покои и комнаты дея находились на одном уровне, дверь в дверь. Колокольчик бы она точно услыхала. И он так хромал… У нее сердце кровью обливалось, стоило увидеть его хотя бы издалека. Кайлин помнила, как выглядит его нога, как ощущаются эти рубцы и узлы мышц под пальцами, и с трудом представляла, какую боль дей испытывает, если теперь хромает сильнее, чем прежде. Но жалеть его было нельзя, и плакать в своих покоях, при Лауре, тоже, поэтому она при любой возможности слонялась по цитадели, прячась в укромных уголках.

Опасаясь, что и теперь ее кто-то увидит, Кайлин скользнула в конюшню. Там пахло прелым лошадиным потом и навозом, а еще – душистым сеном, которое в теплое время заготавливали на меаррских лугах жители деревни. Жующая что-то в дальнем стойле лошадка показалась небольшой и смирной на вид, и Кайлин дала волю чувствам, обхватив крупную теплую шею животного, зарывшись в густую гриву пальцами и обильно орошая ее слезами. Дрожала всем телом, тихонько подвывала, ощущая, как конский волос забивается в рот, и знала, что потом надо будет умыться холодным снегом и как ни в чем не бывало идти дальше. Никто не должен видеть ее слез.

Может, действительно лучше уехать? Что, если она и правда надоела ему? Ведь так бывает – мужчина хочет сломить сопротивление женщины, которой не интересен, а когда та уступает, сам теряет к ней интерес. Рогар сделал все, чтобы она уступила. Заставил ее сердце сжиматься от любви и боли, проволок ее через невыносимые тернии страданий к звездам своей страсти. Но он ведь не такой? Или такой? Разве Симон не доказывал, что для бога из цитадели существует лишь один вариант бесконечной и верной любви – любовь к Эре?

Кайлин раскрыла ладонь и бездумно начертила на ней пальцем знак другого бога. «Распорядись им с умом, дитя». Симон просил позвать, если дей сойдет с ума, а разве той ночью Кайлин не убедилась воочию, как он безумен? Она крепко стиснула ладонь в кулак. Рогар не простит ей предательства. Но сейчас, как никогда, ей хочется отправить в Паррин это письмо…

Но, с другой стороны, чем Симон ей поможет? Он – друг Ириллин, еще один из многих, островная девчонка ему чужая, так же как и всем остальным. Кайлин в последний раз всхлипнула, откинула голову и поморгала, чтобы прогнать последние слезы. Как же ей хочется обратно на Нершиж. Как же ей хочется жить по простым и понятным правилам среди родных людей, которые не желают ей дурного. Но ведь это мечты. Она никогда не вернется обратно на Нершиж.

– Моя дея?

Она резко, даже испуганно обернулась на голос и увидела молодого кнеста, который растерянно топтался у входа в стойло. Поймав на себе ее взгляд, он густо покраснел и потупился.

– Почему вы плачете? Вас кто-то обидел? Если так… – его рука легла на рукоять меча, голубые глаза сверкнули.

Как же он молод, подумала Кайлин и спохватилась. Пожалуй, он ее ровесник. С каких это пор она стала ощущать себя старше своих лет?!

– Меня никто не обидел. Поклянись, что никому не скажешь, как видел меня здесь, – напряглась она. Вот только не хватало порадовать сплетниц еще больше.

– Клянусь, – кивнул он с таким видом, будто присягал на верность самому дею.

Кайлин смерила его взглядом и отвернулась, сделав вид, что сосредоточенно перебирает лошадиную гриву. Хоть бы он скорее ушел, этот мальчишка, которого, как и прочих, привезли сюда умирать. Ей вспомнились ее собственные братья-через-одну-кость, их нелепые, бесполезные смерти на палубе барга дея. Сколько крови… сколько крови вокруг проливалось из-за него. А она умирает от мысли, что он больше на нее не смотрит.

– Я – Ерик, – не отставал назойливый кнест. – Вы, наверное, не помните меня? Я прибыл недавно, и вы были с госпожой Ириллин, когда она раздавала нам похлебку.

Ну да, те жалкие потуги быть полезной хоть в чем-то. Ворона быстро и умело пресекла их, и с тех пор Кайлин не повторяла попыток. Может, стоило бы? Может, Рогар разлюбил ее, потому что она – самое бесполезное существо в Меарре? Но здесь же не Нершиж…

Если бы только она забеременела! Принесла ему пользу хотя бы этим. Все было бы по-другому. Он бы носил ее на руках. Он бы не захлопнул перед ее носом дверь, как в одном из худших ее кошмаров.

– А я вас сразу запомнил, – продолжил Ерик и смутился, – то есть… естественно, что вас запоминают все, вы же дея, а я…

Он окончательно запутался в том, что хотел сказать, и умолк. Кайлин вздохнула. У нее уже были мужчины, которые смотрели на нее влюбленными глазами и путались в речах, но все плохо кончили. Тан лишился головы, и Шион – почти что тоже. Не трепетный мальчишка ей нужен, а искалеченный безумный бог. Который теперь почему-то в ней больше не нуждается.

– Вот именно, Ерик, я – дея, – тихо произнесла она, не поворачиваясь, – поэтому тебе лучше не заговаривать со мной первым.

– Я бы и не стал! – испугался он. – Вы не подумайте, я не хотел… я не думал…

Кайлин снова вздохнула.

– Я только хотел, чтобы вы не плакали, – он вдруг схватил ее за руку и сунул в пальцы что-то шуршащее. – Стена откроется скоро, и я умру, я знаю. Но я сделаю это не ради дея. И не потому, что меня заставили. Ради вас.

С этими словами он выскочил из конюшни, и его шаги быстро затихли. Кайлин разжала ладонь. Там, на клочке бересты, углем был намалеван ее портрет. Неужели она действительно так красива? Или это глаза художника приукрасили ее? Ведь не зря говорят, что красота – в глазах смотрящего. Кайлин знала, что сильно изменилась после Дворца Счастья, ее волосы больше не выглядят пыльными, а ее наряды сшиты по последней моде и ничем не напоминают глупые платья, расшитые рыбьей чешуей. Но все же… на рисунке у нее были такие огромные глаза. И такие грустные. Неужели эта печальная одинокая красавица – девчонка с Нершижа?!

Рогар никогда не говорил ей, что она красива. Но он смотрел. Таким взглядом, что у Кайлин дыхание перехватывало. И когда он благоговейно проводил грубыми пальцами по ее телу, занимаясь с ней любовью, когда ласкал ее губами и языком, осыпал поцелуями с головы до ног, она чувствовала, что сводит его с ума своим видом. Впрочем, Эра тоже сводила его с ума. И Подэра. Как же сложно оказалось конкурировать с ними! Может, она переоценила свои силы, когда доказывала Симону, что выдержит все?!

Со двора послышался шум. Ржали лошади, цокая копытами по камню, грохотали колеса повозки. Опасаясь, что сейчас в конюшню придет кто-то еще, Кайлин сунула портрет в карман полушубка и поторопилась выйти на воздух и смешаться с остальными людьми, встречающими обоз. Опять прибыли кнесты, а с ними какой-то груз из Паррина от Хозяина Дворца. Огромные сундуки теснились один на другом, туго стянутые бечевой для устойчивости, а когда мужчины попробовали их снять, оказалось, что это не так-то просто.

Сложив руки на груди, Кайлин наблюдала, как они пыхтят сначала вдвоем, затем втроем, потом вчетвером, пытаясь снять хотя бы один сундук. Проклятья так и сыпались с уст раскрасневшихся мужчин. Наконец им удалось поставить на землю один, но второй тут же покачнулся и рухнул вниз, едва не придавив неловких носильщиков. От удара крышка слетела и на серый камень цитадели щедро высыпалось мелкое, золотистое, похожее на муку или пыль. В груди у Кайлин екнуло, несмелыми шагами она подошла поближе, присела, запустила пальцы в образовавшуюся горку.

От удовольствия она зажмурилась. Даже среди этого низкого неба и тяжелых туч, среди мира, лишенного прочих красок, кроме белого и серого, среди лютого холода природы и человеческих сердец песок казался теплым, словно нагретым щедрым солнцем. Кайлин зарылась в него по самое запястье, беспричинной улыбаясь, а другой рукой подцепила крохотную ракушку с ребристой внешней и перламутровой внутренней стороной.

– Что это такое? – вскинув голову, спросила она у возницы, косматого старика, судя по одежде явно парринца, которому тоже было неуютно среди меаррской зимы.

– А это вы у дея, госпожа, спросите, – проворчал тот, конечно же, не поняв, с кем говорит. – Кто их, богов, разумеет? Был заказ: собрать морского песка в три телеги. Да еще и срочно. Мы всей рыбацкой деревушкой три оборота солнца его грузили, полберега изрыли, чтобы насобирать нужное количество и доставить сюда. Зачем?

С красноречивым видом он пожал плечами.

***

– Мой дей?!

Рогар вскинул взгляд и сразу догадался, куда они все смотрят. Он сидел в привычном тяжелом кресле во главе стола, на котором располагалась искусно вырезанная из дерева копия «бутылочного горлышка», стены и долины Меарра, и в тысячный, пожалуй, за время его существования на Эре раз наблюдал, как его кнесты-десятники обсуждают план очередной атаки. Разговоры всегда велись одни и те же: он врал им в глаза, что у них есть шанс выжить, они врали ему, что не боятся смерти.

Все врут.

Все.

Увлекшись этой мыслью, он крутил и крутил в пальцах нож, тот самый, который когда-то вручил рачонку вместе со всей своей жизнью – а затем забрал. Острие так маняще сверкало, а разлом пел все громче: Рогар мог поклясться, что различает каждую отдельную вибрацию, каждую переливчатую ноту…

И вот теперь они все, старательно пряча изумление, уставились на кончик его ножа. Рогар хмуро перехватил их взгляды, вынул его из уха и выпрямился в кресле, раздраженным жестом велев продолжать обсуждение. В прошлый раз он отнял у себя глаз, чтобы иметь вечное напоминание о расплате, но теперь, отняв слух, испытает лишь блаженство. Правда, глупым людишкам этого не объяснишь.

Смотрят на него, как на безумца.

– Если Подэра снова выпустит это… это создание… – старший кнест-десятник откашлялся в густую бороду, чтобы скрыть страх и смущение.

– «Малыша»? – Рогар потер то, что осталось от правого колена, и усмехнулся прозвищу, которым сам же и окрестил громадного монстра. – Не думаю, что Подэра сможет выдать такого два раза подряд. Она ограничена в ресурсах, а на его создание их требуется слишком много, это же очевидно. То был ход конем. Нет, думаю, в этот раз нас ждет обычное меню. Готовьте баллисты и «скорпионы», а также проверьте, чтобы заграждающие рвы…

Договорить он не успел, потому что дверь в кабинет кастеляна распахнулась, и на пороге возникла женская фигурка в теплом полушубке и со снежинками, застрявшими в медных волосах. Нутро Рогара тут же скрутило – от страсти, от раздражения. Он думает о ней каждую секунду, думает даже тогда, когда сидит перед копией прохода к разлому и должен направлять мысли именно в это русло, думает и днем, и ночью: непозволительная роскошь для такого, как он.

Бесконечная мука – лелеять подушку, на которой она когда-то спала в его кровати, и окунать пальцы в порез на перине, который оставил его меч. Любить ее – и понимать, что не любить было бы лучше. Отрывать себя по кусочку от Эры, которой он так нужен сейчас, и все равно не иметь возможности подарить их любимой женщине, как того бы хотелось.

Кайлин застыла на пороге, раскрасневшаяся с мороза, с алыми искусанными губами, следами слез на холодных щеках. Каждый раз, когда она плачет, это разрывает ему сердце, потому Рогар и мечется в своих комнатах, как зверь в клетке, зная, что рачонок ждет за дверью, и запрещая себе к ней выходить. Когда-нибудь она еще скажет ему спасибо. Когда-нибудь разлом закроется, и он снова сможет спать с ней рядом без страха ее убить. Когда-нибудь… но не теперь.