Впрочем, она права. У него действительно была дурная привычка всё принимать на свой счет. Взять, к примеру, две драматические отставки судьи. Первое заявление об увольнении он написал в тот день, когда Реймера назначили начальником полиции. Неужели совпадение? А то, что второе заявление судья подал ровно четыре года спустя, когда Реймера переизбрали? Да, разумеется, совпадение, заверяла его Бекка, что же еще. В последние двадцать лет бедняга перенес три вида рака, сперва у него обнаружили опухоль в легком, потом метастазы в простате и, наконец, крошечное, однако злокачественное новообразование в стволе головного мозга, которое поначалу, казалось, лишь обострило грозный интеллект судьи, изощрило ум и язык, хотя ни то, ни другое, ни третье, по мнению Реймера, в совершенствовании не нуждалось. Он даже решил, что, видать, рак не такой уж смертельный недуг, каким его выставляют, когда вдруг прошел слух, что старик впал в кому; через несколько дней судьи наконец не стало.

В связи с этим Реймер с удивлением обнаружил, что его обуревают противоречивые чувства. С одной стороны, судья никогда более не уставится на него этим своим осуждающим взглядом, от которого сжимаются яйца. И еще этот человек, мнение которого считалось непререкаемым, никогда уже не обругает Реймера, разве что в воспоминаниях. Но если душа бессмертна, как уверены многие, не значит ли это, что судья Флэтт будет вечно считать Реймера идиотом? Разве это справедливо? Неужели он и правда такая бездарность? Да, в школе он не хватал звезд с неба. Он вел себя прилично, никогда не доставлял неприятностей учителям, и все же в конце школьного года они явно вздыхали с облегчением, когда Реймер вместе со сверстниками переходил в следующий класс и возиться с ним предстояло кому-то другому. И только мисс Берил, которая по-прежнему рисовала треугольники и спрашивала Реймера на полях сочинений, кто он, казалось, питала к нему нечто вроде симпатии, хотя и в этом Реймер не был уверен. Старушка вечно подсовывала ему книги, и другой мальчишка счел бы эти дары поощрением, Реймер же гадал, уж не хочет ли мисс Берил его наказать за какой-то проступок, который он сам не заметил.

На обложке одной из книг, вспомнил Реймер, были нарисованы люди, летящие на воздушном шаре. Иллюстрация эта резала Реймеру глаз. Цвета воздушного шара чересчур яркие, люди, судя по лицам, счастливы очутиться в крошечной этой корзине, хотя здравый смысл подсказывает, что в жизни они обосрались бы от страха. Еще одна книга была об исследователях, которые через вулкан проникли в недра Земли. Что, черт побери, мисс Берил пыталась ему сказать? Что ему следует подумать о том, чтобы убраться подальше? А вверх или вниз, не имеет значения, только бы с глаз долой?

Разумеется, он благодарил ее каждый раз, но дома запрятывал книги на верхнюю полку шкафа, где его низенькая матушка не заметит их (разве что встанет на стул) и не задастся вопросом, откуда они взялись. Все его детство она таила глубоко укоренившийся страх, что он станет вором, как ее отец, и всякий раз, как у Реймера появлялось что-то, чего она ему не покупала, мать немедля допытывалась, откуда это взялось. И если его объяснение казалось ей подозрительным или неубедительным, жди беды: мать принималась орать, рыдать и рвать на себе волосы как сумасшедшая – собственно, из-за этого отец Реймера в конце концов и ушел из семьи. Особенно Реймер пугался, когда она рвала на себе волосы, они у нее и без того были настолько жидкие, что просвечивала бледная кожа, а ему вовсе не улыбалось стать единственным ребенком в городе, у кого лысая мать.

– Вот придут и арестуют тебя, – снова и снова грозила мать, глаза опухшие, покрасневшие, бешеные. – Именно так с ворами и поступают.

Мать сверлила его глазами, дожидаясь, пока он проникнется этим откровением, после чего с тяжким вздохом устремляла взгляд в пустоту, в глубины своей памяти, на главное событие своего детства.

– Моего отца арестовали. Поднялись к нам на крыльцо, постучались в дверь. Я умоляла маму не открывать, но она открыла, они вошли и арестовали его.

Мать Реймера снова переживала ту страшную минуту и возвращалась в настоящее к сыну для неминуемого эпилога:

– Как он плакал! Как упрашивал не увозить его!

Прозрачный намек на то, что, когда придет время, Реймер тоже будет рыдать и умолять полицейских не увозить его в каталажку. И хотя он ни разу ничего не украл и не собирался, все же не мог окончательно сбросить со счетов возможность того, что виделось ей столь отчетливо. План его, если можно так выразиться, заключался в следующем: он запретит себе хотеть чего бы то ни было настолько сильно, чтобы появилось серьезное искушение украсть желаемое.

Многие книги, которые дарила ему мисс Берил, были старые, пахли плесенью, уголки их страниц загибались – такие книги хочется сбыть с рук, – но были и книги в более приличном состоянии, какие-то даже новые. На форзаце часто встречалось имя “Клайв Пиплз-мл.”. Реймер спросил мисс Берил, кто это, и она ответила, что это ее сын, но он уже вырос, стал банкиром. И так она это сказала, будто Клайв-мальчик или Клайв-мужчина не оправдал ее ожиданий. Быть может, он тоже так и не понял риторический треугольник? Реймер всем сердцем сочувствовал парню. С такой матерью вся твоя жизнь – одни большие поля тетрадного листа, на которых она задает тебе неразрешимые вопросы.

И все-таки Реймеру было неловко притворяться, будто он прочитал все книги, которые она ему подарила; он ломал голову, как ее остановить. Еще он был бы не прочь, если бы она перестала расспрашивать его о книгах, которые он якобы прочитал. Вот бы она была как прочие учителя: когда он осенью здоровался с ними у “Вулворта”, они таращились на него безучастно, точно за считаные месяцы начисто позабыли о его существовании. Реймер боялся, что старая леди Пиплз, напротив, не забывает ничего и никогда – и его забывать не намерена.

Как и многие его опасения, это тоже оказалось небеспочвенным. Мисс Берил донимала его всю старшую школу. “Дуглас, что ты сейчас читаешь?” – спрашивала она всякий раз, как их дорожки пересекались, а когда Реймер оказывался не в силах припомнить ни единого названия, она приглашала его зайти к ней домой, потому что “у меня есть кое-какие книги, которые, как мне кажется, будут тебе интересны”. Всякий раз он обещал, что зайдет, но, конечно, ни разу не сдержал слова. Мисс Берил тогда уже вышла на пенсию, и, скорее всего, ей было одиноко – ее муж, школьный автоинструктор, десять лет назад погиб при исполнении служебных обязанностей: начинающая ученица с испугу врезала по тормозам, и он влетел в лобовое стекло. Реймеру было жаль, что мисс Берил одиноко, но ведь он-то тут ни при чем, вдобавок он чувствовал, что она твердо намерена и дальше писать вопросы на полях его души.

После выпуска Реймер год кантовался в муниципальном колледже на юге штата, но потом мать заболела, денег не стало, и он возвратился в Бат. Перестав общаться с мисс Берил, он обнаружил, что уже ее не боится и, пожалуй, немного скучает. Он не раз подумывал навестить ее, может, спросить, зачем она дарила ему все эти книги. Возможно, он даже признался бы ей, что и сейчас, как в восьмом классе, понятия не имеет, кто такой Дуглас Реймер. Но к тому времени у нее уже поселился Дональд Салливан, а Реймеру как-то не верилось, что один и тот же человек способен питать симпатию к двум таким разным людям. Ну и отлично, сказал он себе. Пусть старушка пишет на полях Салли. Посмотрим, как это понравится ему.

Примерно в это же время он устроился уборщиком в колледж Шуйлер-Спрингс, там познакомился со старым копом, следившим за порядком в колледже, коп предложил ему пойти в полицейскую академию, что Реймер в итоге и сделал. И обнаружил, что форма почти ничем не хуже индивидуальности, даже мисс Берил, казалось, искренне обрадовалась (и чуточку удивилась), когда впервые увидела его в форме. “Этот наряд чудесным образом придал тебе уверенности в себе, – заметила она. – Твоя мать, должно быть, гордится тобою”. Но мать, если Реймер не ошибался, чувствовала не гордость, а, скорее, облегчение. Став полицейским, он развеял ее давний страх, что он окончит дни за решеткой. У него не хватало духу сказать ей, что одно другого не исключает.

А потом в его жизнь ворвалась Бекка. Реймер остановил ее за превышение – она ехала пятьдесят при разрешенных тридцати пяти. И права, и номера у нее были пенсильванские; в Бат она перебралась всего неделю назад. Я актриса, пояснила Бекка (что ж, она, несомненно, достаточно красива для этого), и так гнала, потому что опаздываю на репетицию в Шуйлер-Спрингс, а режиссер будет ругаться. Возможно, даже снимет меня с роли. Быть может, вы отпустите меня с устным предупреждением? Боже, ее улыбка.

Реймер и рад бы был согласиться, но нет. Она опасно превысила скорость, и отпустить ее потому лишь, что она красавица, улыбнулась ему и, протягивая права, коснулась его запястья, будет неправильно. Реймер выписал ей штраф, чем немало ее изумил; позже она призналась, что ее не раз останавливали за превышение и всегда отпускали, даже не пожурив. Поступок Реймера заставил Бекку задаться вопросом, что он за человек. И когда через три месяца она заявила: “Знаешь что, а сделай-ка мне предложение”, Реймер обрадовался, он не верил своей удаче.

Как быстро улетучилась радость от этой удачи! Когда они уезжали в свадебное путешествие, Реймер заметил, что чемодан Бекки подозрительно тяжеловат, но решил не спрашивать, чтобы с самого начала не испортить отношения с женой. По приезде, когда он взгромоздил ее чемодан на двуспальную кровать и Бекка отщелкнула замки, из чемодана вывалились пьесы и три-четыре толстых романа; кровь отхлынула от лица Реймера. Разумеется, в квартире Бекки он видел массу книг, шкафы ломились от книг по актерскому мастерству, романов и пьес. Его не смущало, что Бекка любит читать. Она ведь девушка, а многие девушки, в том числе и тощие студентки колледжа в Шуйлере, страдают тем же недугом. Но ведь их свадебное путешествие продлится всего неделю. Зачем ей столько книг? Первым делом Реймер с испугу подумал, что они друг друга не поняли и Бекка хочет, чтобы их брак был платоническим. Оказалось, это не так, хотя, стоило им закончить заниматься любовью, как Бекка тут же с довольным вздохом утыкалась в книгу, отчего Реймер чувствовал себя короткой и, возможно, проходной главой. Читала она и возле бассейна, и на обратном пути в самолете и закрыла последнюю книгу, когда шасси коснулись земли.

На выдаче багажа, когда они в ожидании своих чемоданов наблюдали, как кружатся чужие, Реймер решился спросить прямо:

– Почему ты так много читаешь?

Бекка сперва, кажется, не поняла вопроса – или того, что этот вопрос продиктован искренним и глубоким недоумением. Потом пожала плечами и ответила:

– Как знать? Наверное, потому же, почему и все. Чтобы сбежать. Вот!

Она вскинула руку, и Реймер на миг растерялся, решив, что она углядела возможность сбежать от него, а не свой чемодан на ленте. И все-таки – она читает, чтобы сбежать? Почему? Реймеру ни разу за всю их медовую неделю – теплое солнце, изысканные напитки и яства, секс, от которого подкашиваются ноги, – не хотелось оказаться где-нибудь еще, не там, где он есть.

– Ты, наверное, всё знаешь о риторическом треугольнике, – сказал он и почувствовал, как на глаза навернулись слезы. Знает, конечно, как не знать. И, что еще обиднее, понимает – и треугольник, и Святую Троицу, и вообще все абстрактные идеи, которые озадачивали Реймера все его долгое и мучительное детство и юность. Он умудрился жениться на той, кому нравится учиться. Он буквально видел, как его молодая жена тянет руку на первой парте, едва ли не машет учителю в надежде, что ее спросят, поскольку уверена в своих знаниях. Он даже представлял себе выражение ее лица – смесь обиды и ликования, – когда учитель вызывал не ее, а олуха с задней парты, который усиленно пытается слиться со стеной и практически никогда не знает правильного ответа, а в тех редких случаях, когда знает, не отваживается тянуть руку.