С другой стороны, возможно, она права. На такой изнурительной жаре, в каких-то пятидесяти ярдах от могилы Бекки он почувствовал, что решимость его слабеет. Кэрис права. Потеряв Бекку, он словно утратил опору. Как будто лишился не только жены, но и веры в справедливость – и на этом свете, и на том. Дело вовсе не в наказании. Реймеру всего лишь хотелось выяснить, кто этот мужик. Кого Бекка предпочла ему. Но Реймер вынужден был признать, что и это опять-таки глупость, поскольку список мужчин, которых Бекка предпочитала мужу, скорее всего, внушительный. Пожалуй, Кэрис права насчет “Морильни”, где всё, от ворсистого ковролина блевотно-зеленого цвета до ржавых потеков на потолке, провоняло прогорклым маслом, плесенью и канализацией. Бедная Кэрис. Она боялась, что если Реймер не будет осторожнее, то запутается окончательно и сломает себе жизнь. Она явно не понимала, что это уже случилось.

Желания

На грунтовой обочине дороги, отделявшей Хилл от Дейла, Руб Сквирз сидел в тени экскаватора, на котором сегодня утром вырыл могилу судье. Будь на то его воля, Руб оставил бы экскаватор на кладбище, но его босс, мистер Делакруа, сказал, что скорбящим неприятно видеть возле свежевырытой могилы экскаватор, еще неприятнее сознавать, что яму копала эта невзрачная бесчувственная машина, и, уж конечно, тем более неприятно видеть сидящего на ней такого вот Руба Сквирза, которому явно не терпится, чтобы усопшего поскорее предали земле и можно было закончить сегодняшнюю работу. И Руб – а в тот день ему и впрямь не терпелось закончить работу – отогнал экскаватор за добрую сотню ярдов и уселся в его тени.

– З-з-знаешь, чего бы м-м-мне хотелось? – произнес он вслух.

В детстве он страдал от сильного заикания. Когда Руб вырос, оно прошло, но сейчас отчего-то вернулось. Последнее время он начал разговаривать сам с собой – наверное, потому что, когда Руба никто не слышал, он заикался меньше, – но представлял, будто разговаривает со своим другом Салли.

Чего? Чего бы тебе, черт п-п-побери, хотелось? Руб знал, что Салли именно так и ответил бы, будь он здесь. В лучшем друге – окей, единственном друге – Руба устраивало практически все, но порою ему хотелось, чтобы Салли подшучивал над ним пореже. Особенно над заиканием. Но Руб понимал, что Салли так общается со всеми и не стремится никого обидеть. И все равно Рубу это надоело.

– Мне бы хотелось, чтобы этот тип замолчал.

Чувак в белом балахоне трындел уже очень долго, добрые полчаса, Руб в этом не сомневался. В пятницу короткий рабочий день, мистер Делакруа сказал: закончишь с судьей, поставишь экскаватор в сарай, запрешь его – и свободен.

– Тогда бы все пошли домой, а мы бы с тобой доделали дело.

Можно подумать, засыпаґть гроб землей они будут вдвоем, Руб и Салли, как в старые добрые времена, и управятся в два счета.

И опять в его голове прозвучал голос Салли. Много хочешь – мало получишь, балбес.

Руб не сердился, что Салли называет его балбесом, Руб считал это признаком симпатии. Салли почти всех мужчин называл балбесами, а женщин – куколками, невзирая на возраст.

– А знаешь, чего бы мне хотелось по-настоящему? – продолжал Руб, не обращая внимания на подколку.

В одну руку сложи желания, а в другую насри. Сообщи, какая наполнится первой.

– Мне бы хотелось, чтобы ты не был таким забывчивым, – продолжал Руб, поскольку Салли в последнее время ничего толком не помнил, а Руб сомневался, что сумеет справиться с разочарованием, если сегодня о нем забудут.

Я не забуду. Я уже положил стремянку в кузов пикапа.

Салли согласился помочь Рубу с высоким деревом, которое росло сбоку дома Руба и его жены; когда дул ветер, ветка этого дерева скребла по окну комнаты Бутси, и та бесилась.

То есть как – по окну ее комнаты?

Супружеская постель опротивела Рубу уже на первом году их брака. И, дабы избежать ее тягот, он наплел Бутси, будто она храпит; она не храпела, но это позволило ему поселиться в пыльной пустой неотапливаемой конурке в другом конце коридора. Спал Руб на старой армейской раскладушке, слишком хлипкой и узкой, чтобы выдержать женщину такого внушительного телосложения, как у Бутси. Руб не раз объяснял это Салли, но тот все равно не прочь был его поддеть. Впрочем, Бутси быстро заменила мужа, перебравшегося в другую комнату, бульварными любовными романами и читала запоем – вот от чего немилосердно отвлекал ее ветер. Когда по стеклу царапала ветка, Бутси казалось, будто это скребется, умоляя впустить его в дом, ребенок, о котором она когда-то мечтала и которому уже не бывать.

“Откуда взяться ребенку на высоте в тридцать футов от земли, на дереве за окном ее комнаты?” – возражал Салли.

Руб задавался тем же вопросом, но ему хватало ума не спрашивать об этом Бутси. Обрезать противную ветку – минутное дело, но Руб в последнее время виделся с Салли куда реже прежнего и надеялся растянуть обрезку на целый вечер – при условии, конечно, что Салли вообще об этом вспомнит.

– А з-з-знаешь, чего бы еще м-м-мне хотелось? – спросил Руб.

Чего?

– Чтобы все было по-старому.

Пустая мечта, что и говорить. Руб понимал, что хотеть этого бесполезно, но ничего не мог с собой поделать.

Так не бывает, балбес. Время вспять не повернешь, даже если и хочется. Если бы было иначе, мы бы все молодели.

И это, конечно, правда. Как ни крути, а Салли в конце концов улыбнулась удача. Все эти годы они с Рубом были неразлучны – скорее, в силу экономической необходимости, а не дружбы, – но работать Салли было уже не надо. Руб мог хотеть, желать и отчаянно мечтать хоть до второго пришествия, но сути это не меняло.

Не будь идиотом. У тебя хорошая работа. С чего бы тебе хотеть вновь ишачить на Карла Робака?

Не то чтобы Рубу хотелось именно этого. Карл всегда приберегал для них с Салли самые холодные, мокрые, грязные, паршивые и опасные работенки. И платил им вчерную, так что жаловаться вроде как не на что. Но какой бы скверной ни была эта работа, Руб наслаждался каждой ее минутой. Часами простаивая по колено в сточных водах, таких холодных, что не чувствуешь пальцев, Руб был счастлив, что Салли рядом и показывает ему, как все должно быть, как нужно терпеть, а порою и побеждать. Все, что случалось с Рубом, случалось и с Салли, и Руб находил в этом утешение. Как будто они вдвоем отправились в путешествие и его друг знает лучший маршрут. А если Руб замерз, проголодался и приуныл, что с того? Салли скажет ему, что делать, выслушает его опасения, его грезы о том, насколько было бы лучше, если бы жизнь была другой и чизбургеры раздавали бесплатно.

Хочешь сказать, тебе больше нравилось раньше, когда мне катастрофически не везло? Когда мне приходилось вкалывать по двенадцать часов с больным коленом, которое распухало до размеров грейпфрута? Так тебе было лучше?

Что еще Руб с удовольствием поменял бы в Салли, так это умение внушить ему, Рубу, чувство вины. Можно подумать, это он виноват, что Салли свалился с лестницы и повредил колено. Можно подумать, это из-за Руба его “тройка” не выиграла ни разу за тридцать лет.

– Нет, мне всего лишь хотелось бы…

Но договаривать Руб не стал. Запоздало и с большой неохотой он все-таки понял, что жизнь порой обманом заставляет тебя хотеть сущей гадости, и эта гадость тут же сбывается. Салли – лучший тому пример. Когда они еще работали на Карла Робака, Салли вечно желал, чтобы ему наконец повезло, и Руб, не сомневавшийся в мудрости друга, тоже этого пожелал, очевидно придав мечте необходимое ускорение. И когда “тройка” Салли наконец выиграла, Руб, не чуя подвоха, подумал лишь: “Хорошо”. Им больше не придется работать на Карла. И если бы на этом всё и закончилось, было бы просто отлично.

Но ничего не заканчивается, верно? Продолжается и продолжается. Будь осторожен в желаниях.

– Ты первый начал, – ответил Руб на это несправедливое замечание. – Я всего лишь пожелал того же, чего и ты.

И как, помогло?

Не особо, вынужден был признать Руб. Невероятно, но та “тройка” была только началом. То, что Салли всю жизнь ставил в упрек Карлу – он-де такой везучий, что с легкостью нагадит точно в раскачивающееся ведро, – вдруг сбылось у него самого. Потребовались дополнительные штрихи, но в конце концов вырисовалась страшная, немыслимая картина удачи: отныне Салли не надо работать не только на Карла Робака, ему не надо работать вообще.

И это было не единственное, чего не предвидел Руб. Не задумывался он и о том, что Салли может благоденствовать без того, чтобы и он, Руб, благоденствовал тоже. Да и с чего бы ему об этом задумываться? Десять с лишним лет они с Салли каждую пятницу ближе к вечеру разыскивали Карла – он имел талант исчезать, если кому-то должен, – чтобы забрать свои деньги. И Салли сразу же отдавал Рубу причитавшееся. В удачные недели дела у обоих шли хорошо, в неудачные – плохо. Как будто они на пикнике соревновались в беге в мешках и прыгали в одном мешке – неловкие, неуклюжие, но неразлучные, и финансовые их судьбы тесно переплетались. Когда скончалась квартирная хозяйка Салли и оставила ему дом, Руб подсознательно рассчитывал, что и ему выделят долю, но этого не случилось. И позже, когда город выплатил Салли кучу денег за участок его старика на Баудон-стрит, этим нежданным богатством Салли с Рубом тоже не поделился. Видно, они не из тех, кто вместе и в бедности, и в богатстве.

Эй, балбес, а кто подыскал тебе работенку на кладбище?

Руб пристыженно пожал плечами.

– Ты, – признал он с неохотой.

Ну вот. И где благодарность?

Руб вздохнул, глаза его наполнились слезами. Он и сам понимал, что должен быть благодарен Салли. Работа на кладбище далеко не такая тяжелая и тошнотворная, как у Карла, да и стабильнее. Но…

Тебе просто не нравится платить налоги.

Проглотить такое от Салли, который всю жизнь (ну, почти) проработал вчерную, особенно трудно. И все же в его словах была доля истины. Руба действительно возмущали строгости официального трудоустройства. Теперь он работал на город, а значит, вынужден был платить налоги не только федеральным властям и штату, но и городской администрации, делать отчисления в фонд социального страхования и бог знает куда еще. Но еще хуже то, что власти, долгое время понятия не имевшие о его существовании, теперь желали знать, где он был все эти годы, – и что прикажете отвечать? Обидно даже не столько то, что ему приходилось отдавать деньги, которые можно было бы посвятить чизбургерам, сколько то, что украденную у него сумму указывали прямо на корешке его зарплатного чека. Почему они лишают его веры в то, что он несет домой заработанное? Почему они каждую неделю напоминают ему о том, сколько у него отобрали без его согласия? Но Руб все равно счел себя обязанным возразить на замечание Салли.

– Дело не в налогах, – сказал он.

Тогда в чем?

– Мне не хватает…

Чего?

Руб проглотил комок.

Чего, балбес?

– Т-т-тебя, – выдавил Руб то, в чем не посмел бы признаться, будь Салли рядом.

То есть как – меня?

Руб отвернулся, не в силах объяснить. Тип в белом балахоне не затыкался. Сколько он уже треплется? Руб взглянул на наручные часы, и настроение у него испортилось еще больше. Когда они с Салли работали вместе, Руб часы не носил, не было в том нужды. Салли всегда говорил ему, который час и когда можно закругляться. На этом новом месте рабочий день заканчивался в пять – всегда, кроме пятницы, – и Рубу полагалось знать, когда этот час настанет, чтобы запереть инструмент в сарае. Ему доверили ключи – против его желания, но Салли не было, значит, некому их отдать.

Видишь?

– Что?

Так лучше. Теперь ты, не спрашивая, знаешь, сколько времени.

Салли постоянно твердил, что Рубу без него лучше, точно рассчитывал: однажды тот согласится (чему не бывать).