Он обнял её ноги, цепляясь, как ребёнок, которого увозят. Она положила руку ему на затылок, потом на спину. Не гладила. Просто держала. Чтобы он знал, что она – здесь. Но внутри была пустота. Глухая. Она не знала, что чувствует. Жалость. Страх. Гнев. Всё сразу. И усталость. Сильная, липкая усталость, как от воды, которую тянешь ведром, но она снова наливается.

– Я не ухожу, – прошептала она. – Слышишь? Я здесь.

– Скажи громко.

– Я с тобой.

– Ещё.

– Я с тобой, Даня. Я здесь.

Он затих. Не сразу. Его плечи ещё дёргались, дыхание рвалось, как будто тело не верило словам. Но постепенно он уткнулся щекой ей в живот и замер. Тело его обмякло. Только пальцы на её бёдрах ещё сжимались – то сильнее, то слабее, будто он боялся, что отпустит – и она исчезнет.

Мила сидела в кресле, наклонившись к нему. Шея онемела, колени затекли. В груди всё горело. Хотелось сбежать. Хотелось остаться. Хотелось, чтобы это всё кто—то другой вынес. Кто—то, у кого есть силы.

После того как он успокоился, они так и остались в комнате – не разговаривая, не двигаясь, в какой—то особенной тишине, которая не давила, а будто окутывала. Данила лежал, прижавшись к ней, уткнувшись лицом в её живот, как будто там был его центр – место, где ему можно было дышать. Она гладила его волосы, медленно, мягко, и каждый раз, когда пальцы касались затылка, чувствовала, как его дыхание становится ровнее.

Он ничего не говорил. Только держался. Ласково, как умеют дети, когда боятся снова остаться одни. Мила не шевелилась. В теле стояла усталость, но не тяжёлая, а тёплая. Как после бани, когда уже некуда спешить.

– Я не уйду, – повторила она почти шёпотом, не зная, слышит ли он. – Я здесь. С тобой.

Он чуть кивнул, подбородок прижался к её бедру. Мила провела рукой по его плечу, по рукаву футболки, ощутила под пальцами знакомую ткань и что—то щёлкнуло в голове – воспоминание без образа. Просто ощущение, как в детстве, когда мама обнимала под пледом. Без страха. Без слов.

Она наклонилась, дотронулась губами до его виска. Он не вздрогнул. Только чуть повернул голову, будто ждал этого движения. Мила снова поцеловала – мягко, не как женщина мужчину, а как человек, который хочет отдать тепло. Затем ещё. На этот раз ближе к уху.

Он поднял глаза. Лицо было тёплым, расслабленным. Взгляд – почти прозрачным. Она увидела в нём не вопрос, не просьбу – просто доверие. И что—то внутри неё дрогнуло.

Мила сдвинулась ближе, легла рядом. Он осторожно развернулся, подтянулся, обнял её – несмело, но с тем напряжением, которое бывает у человека, боящегося потерять. Она погладила его по спине, медленно, от шеи до поясницы, и почувствовала, как его тело расслабляется. Он не говорил ни слова, но всё, что было между ними, дышало этой тишиной – не тяжёлой, а тёплой, живой.

Он прижался к ней, как будто боялся, что она исчезнет, если отпустит. И она не сопротивлялась. Наоборот – двигалась ему навстречу, мягко, будто вода, которую он медленно раздвигает ладонями.

Его ладонь нашла её руку, провела по ней до плеча, потом скользнула по ключице. Нежно, нерешительно, но без страха. И в этом прикосновении не было ни желания обладать, ни просьбы – только вопрос: «Можно ли быть рядом вот так?»

Она не ответила словами. Только прикоснулась губами к его шее, едва касаясь. Он вздохнул – глухо, будто весь этот день собирался именно в этот выдох. И этот звук пробрал её до самого сердца.

Мила вдруг поняла, что всё, что делает – не для него. То есть, не только для него. Её рука двигалась по его спине, не как утешение, а как внутреннее движение, как зов, которому она не противилась. И в этом было нечто неожиданное. Нечто большее, чем желание. Глубже.

Он лёг ближе. Их бёдра соприкоснулись. Плечо прижалось к груди. Она почувствовала, как тепло переходит от него к ней, и удивилась – не ощущению, а тому, как оно было нужно. Как будто за этот день она всё отдала, а теперь могла вернуть хоть что—то себе. Через него.

Когда его рука легла ей на талию, она не отодвинулась. Только глубже вдохнула, замедленно. И в этом дыхании уже было согласие.

Он дотронулся до её щеки, провёл пальцем по скуле, потом к виску. Ласково, трепетно. И в этом касании было что—то не детское. Он не изучал – он принимал. Прикосновение стало чуть увереннее. Она не отстранялась. Наоборот – её губы сами нашли его губы. Осторожно, медленно. Почти как тогда ночью – но не из страха, а из нужды. Из потребности быть с ним в этом моменте полностью, без остатка.

И в этом поцелуе не было страсти – но было тепло. Не вспышка, а огонь в ладони, который не обжигает, а греет. Он не спешил. Он будто слушал её губами – что позволено, где граница. И когда она не отстранилась, его дыхание стало глубже.

Он шепнул её имя. Неуверенно. С паузой. Как будто боялся, что оно распадётся на слоги. А она закрыла глаза и положила ладонь ему на затылок. Просто чтобы он знал: он может.

Они лежали вместе, плотно, но не сжато. Пространства между телами почти не осталось, но не было ни неловкости, ни давления. Только взаимное движение – не резкое, а как дыхание во сне, когда двое, не сговариваясь, подстраиваются под один ритм.

Она гладила его плечо, чувствовала, как его грудь то напрягается, то расслабляется. Её тело отвечало ему – не как по инструкции, не по памяти. Как будто впервые. Как будто каждый его вдох возвращал ей часть того, что она в себе давно закрыла.

В какой—то момент она прижалась к нему теснее, почувствовала, как его рука легла на её спину – чуть ниже, чем обычно. Но не с намерением. С доверием. И это движение стало точкой, после которой она поняла: всё меняется.

Не в нём. В ней.

Она уже не думала о том, что будет дальше. Не анализировала. Не пыталась держать границы. Сейчас она просто была с ним. Целиком. В этой ночи, в этих простынях, в этом теле, которое впервые перестало быть чужим.

Они лежали рядом, тесно, как будто ночь сама собирала их тела ближе, чем они решились бы сами. Данила дышал часто, но неглубоко, будто боялся испугать этим дыханием её. Рука его лежала у неё на спине, чуть ниже лопатки. Не двигалась. Он ждал.

Мила чувствовала, как напряглось у неё внизу живота. Не резко, не как желание – как мягкая, тяжёлая волна, которая поднимается не спеша, но неумолимо. Она не могла сказать, где именно началось решение – снять с себя одежду. Это было не порывом. Скорее, внутренней честностью. Ответом на то, как он смотрел, как касался, как ждал.

Она медленно приподнялась. Тело отозвалось нехотя – было тепло, немного сонно. Данила поднял глаза, не спросил. Только чуть сильнее прижался бедром. Мила не отстранилась. Просто села на постели, не торопясь. Чуть откинула волосы назад, одной рукой придержала край майки. Он следил за каждым её движением – не как мужчина, желающий женщину, а как человек, для которого каждое её движение – чудо.

Она сняла майку. Без манерности, без театра. Просто перекинула через голову, аккуратно положила рядом. Оказалась в светло—серых хлопковых трусиках и лифчике того же цвета. Нижнее бельё было старым, немного растянутым, но чистым, тёплым, из той повседневной жизни, где всё по—настоящему. Данила не отводил глаз, но не лез, не тянулся. Он только ждал, и в этом ожидании было больше уважения, чем в любом слове.

Мила посмотрела на него. Его лицо было напряжённым, почти испуганным. Не от происходящего, а от ответственности. Она поняла это сразу – он не боялся её. Он боялся, что не справится с собой, что сделает что—то не так. Она медленно потянулась к застёжке лифчика – за спиной. Пальцы на секунду дрогнули, потом расстегнули. Лямки съехали с плеч. Мила сняла его, так же просто положила рядом.

Грудь осталась открытой. Не напряжённой. Не выставленной. Просто была – как часть её. Кожа отреагировала на прохладу, соски чуть сжались. Данила заметил. Его глаза округлились, но он ничего не сказал. Только глубже вдохнул, но так, чтобы она не испугалась.

Мила не смотрела на него в этот момент. Ей нужно было быть в себе. Снять трусики – это был уже следующий шаг. Плавный, честный. Без торопливости. Она легла снова, подтянула колени, аккуратно, одной рукой, стянула ткань вниз. Сначала до бедра. Потом до коленей. Затем – сняла окончательно. Положила их рядом, к другим вещам. Всё происходило без паузы. Как будто так и должно быть.

Она лежала теперь полностью обнажённой. На спине. В полутени. Волосы рассыпались по подушке. Грудь поднималась от дыхания. Ноги слегка согнуты. Всё тело казалось не чужим – наоборот, своим, принятым, настоящим. Не красивым – живым.

Он смотрел. Осторожно. Почти как ребёнок, который впервые видит огонь: тепло тянет, но трогать страшно. Она протянула к нему руку – не требовательно, не приглашая. Просто знак: можно. Он подался ближе.

Мила провела ладонью по его щеке, потом к шее. Почувствовала, как его кожа горит. Сердце стучало не только у него – у неё тоже. Она нащупала край его футболки. Подтянула. Он помог – медленно, неуклюже. Снял, положил рядом. Торс был худым, немного сутулым, с едва заметным рельефом. Под кожей пробивались вены. Рёбра чуть видны. Живой, тонкий, не мальчик, не мужчина – просто он.

Она потянулась к резинке его штанов. Он напрягся, но не отстранился. Мила посмотрела в глаза. Спросила без слов. Он кивнул. Неуверенно. Но с доверием. Она начала стягивать – аккуратно, сантиметр за сантиметром. Он приподнялся, помог. Штаны слетели. Остались только трусы.

Она дотронулась до их края. Он не пошевелился. Его лицо стало бледнее, глаза заблестели. Мила опустила взгляд. Всё было естественно. И трогательно. И не страшно. Она сняла их тоже – медленно, стараясь не делать ни одного неловкого движения. Не потому, что боялась испугать его. Потому что это был момент, который нужно было прожить правильно.

Когда они остались оба нагими, она не посмотрела вниз. Только в глаза. Он – тоже. И в этом взгляде было всё.

Когда всё лишнее исчезло – одежда, страх, внешние границы – Мила ещё какое—то время просто лежала рядом. Она чувствовала, как под её ладонью движется его грудь. Неуверенно, чуть прерывисто. Дыхание шло волнами, и в этих волнах было нечто большее, чем возбуждение. Там жила неуверенность. Ожидание. Доверие, которое можно было легко разрушить.

Она скользнула пальцами по его животу. Медленно, будто проверяя: не дрогнет ли. Он вздохнул чуть громче, глаза остались открытыми, но в них было не напряжение, а готовность. Он не просил. И не торопил. Просто ждал.

Мила приподнялась на локте, посмотрела на него сверху. Его взгляд был спокойным, но в этом спокойствии читалась тревога, с которой человек смотрит на свою первую в жизни свободу – ту, которую не выпросил, а получил. Он не двигался, будто боялся, что любое движение отменит происходящее.

Она села на бёдра, скользнула бедрами выше, одной ладонью опираясь о его грудь, чтобы сохранить опору. Её волосы упали вперёд, коснулись его шеи. Он поднял руку, провёл по её плечу, едва касаясь. В этом движении не было ни мужской силы, ни грубости – только неуверенность и благодарность.

Мила обвела бёдрами его талию, почувствовала, как их тела выстраиваются в общий ритм – без слова, без запроса, но точно. Вдох. Ещё. Она приподнялась и, задержав дыхание, направила его внутрь себя. Всё происходило медленно, будто не по правилам времени. Он вошёл в неё как в тёплую воду, с трепетом, с тихим испугом. Она не дрогнула. Только замерла на секунду, закрыла глаза, откинула голову назад.

Тело приняло его сразу. Без сопротивления. Без боли. Как будто ждало. Как будто знало. Её пальцы нашли его руки, переплелись. Он сжал крепко. Почти рефлекторно. Как будто цеплялся за то, что казалось невозможным.

Она начала двигаться. Медленно. Как будто училась заново управлять своим телом. Дыхание сбивалось. Спина напрягалась. Бёдра отзывались теплом и тянущей тяжестью. Его руки теперь лежали на её талии – не крепко, а так, как держат дорогую, хрупкую вещь. Чтобы не уронить. Чтобы не разрушить.