Домой добрался под вечер. От метро ехал на такси – так легче, но желанного покоя не обрел. Там – ну, вы понимаете – пошел дождь. И бабушкина квартира от него спасти не могла. Вообразите, что на любой предмет приходится смотреть сквозь пелену падающей воды. Хотел поработать – в понедельник сдавать отлаженные модули, – но экран компьютера и дождь совмещались слабо. Пришлось забить и, закрыв глаза, вслушиваться в пустую болтовню радиоведущих – основательно подзабытое средство широкого вещания обрело с некоторых пор особую популярность в моей норе – вместе с компом дождь превращал в ненужный хлам любые экраны, будь то телевизор, смартфон или планшет. Хуже того, темнело у нас и у них одновременно, что часто дарило мне такой желанный отдых – темнота не беспокоит, – но не в дождь и не в этом конкретном месте. Где-то там, внизу и немного в стороне – большой проспект, масса пешеходов, непонятных, ни на что не похожих машин, и все они категорически отказываются перемещаться по ночам в темноте. Если отсветы уличного освещения меня беспокоили мало, да и было их, честно говоря, не так и много, то вот отблески фар от многочисленного транспорта бесили. В обычный день они незаметны, но стоит пойти дождю, и квартира непредсказуемо расцветает сверкающими росчерками летящих капель воды, переливающихся всеми цветами радуги. Радио, конечно, хорошо, но и спать когда-то надо. А закрытые веки от этой светомузыки не помогают! Если бы завтра нужно было идти на прием к доктору, то к списку моих симптомов добавились бы бессонница и раздражительность, сменяющаяся апатией. Что с меня взять? Псих!

Позвонил Василий.

– Здорово! – я был рад оторваться от выслушивания пошедших на второй круг пустых новостей.

– Ну, чего, был на лекции?

– Ага, пообщались.

– Как он?

– В смысле?

– Ну, был бы он девушкой, ясно, в каком смысле. Я про другое – как он среагировал?

– Как по мне – человек слова.

– То есть?

– Ну, было видно, что не верит, ищет подвох, может, розыгрыш, но терпит. Мне показалось, он решил отнестись к этому как к абстрактной задачке. Какая разница – правда, неправда? Поищем решение в рамках условностей.

– Ну, и чего? Нашли?

– Самое интересное, что пару наводок он дал.

– Давай, колись!

– Сказал, что у офтальмологов – ясно, не в салоне «Очки для бабки» – может быть оборудование, позволяющее снимать состояние фоторецепторов сетчатки.

– Это ты сейчас чего сказал? Переведи.

– Дык, думаешь я понимаю? Хотел посмотреть в Сети, а тут – дождь.

– Какой дождь? Солнце целый день! – Васька помолчал, молчал и я. – А-а, понял, извини. Вспомнил, он тебе на любимый экран пялиться мешает. Да-а, – протянул он, – тоскливо. Ни тебе новостей, ни порнухи, ни Википедии!

– Васька, кончай! Он имел в виду, что если я что-то вижу, чего другие не видят, но на сетчатке это отображается, не непосредственно, не как свет, а через возбуждение этих самых рецепторов, то это можно снять. Ну, типа, сфотографировать. Поляризованный свет, туда-сюда. Понял?

– То есть можно будет доказать, что ты не спятил?

– Ага.

– Оно тебе надо?

Вопрос прозвучал странно, я насторожился:

– Ты чего там, гад, бухаешь?! В одно рыло?! Алкаш, что ли?!

– Вот не надо! Я чту. Пару пива принял после километровой грядки картошки. Если бы ты ее столько извлек, небось в хлам нажрался бы!

– Картошки?! У бати что, завод отобрали?

– Это теща, – прошипел Васька. – Обещал. Вот, затащили.

– Сочувствую, – я был искренен. – Две бутылочки за такое маловато будет! Магазин далеко или?..

– Или.

Вздохнули почти синхронно.

– Что им, картошки на рынке мало? – поинтересовался я.

– Не скажи. Совсем другая субстанция, – взялся защищать бесцельно погибший выходной друг.

– Верю, верю! – поспешил срубить его на взлете, пока он не соблазнил меня изменой пельменям.

Опять вздохнули.

– Чего делать будешь? – поинтересовался Василий.

– Искать знающего офтальмолога. Что еще? У тебя, случаем, нет такого?

– Не, ты же знаешь. Мы к медицине никаким боком.

– Ну все же? Профессора, научные сотрудники – может, у кого знакомый есть?

– Ладно, поспрашиваю, – Васька замолк на мгновение, спросил: – А может, тупо записаться на прием, объяснить, что да как. Может, дело-то плевое!

– Чего-то, Вась, я устал объясняться. Могу даже рассказать, что будет, стоит мне только начать, – надо?

– Да не, Стёп. Спрошу, конечно. Просто подумал: к чему такие сложности? У них прием платный, все равно, что проверять. Может, простейшее решение сработает? Типа: сестра, посмотрите мне в душу! Она такая: что я там вижу?! Ты: это мое сердце! Не, не так – это свет в зазеркалье!

– Трепло! – невольно повторил я любимое словечко бывшей.

В трубке зашуршало, раздались отдаленные голоса, вернулся голос Васьки:

– Стёп, я пошел. Ужин. Свежий урожай потреблять буду.

– Давай, дорогой! Приятного аппетита!

– И тебе не болеть! – отозвался друг, и связь прервалась.

Показалось, что дождь «там» стал редеть, капли измельчали и поблескивали совсем жидкой проносящейся дымкой. Хорошо бы закончился – хоть высплюсь.

Поднялся с любимой кровати, добрел до большого картонного ящика, так и не распечатанного с самого переезда. Делать нечего, от радио тошнит – посмотрю, что за сокровища я не посчитал нужным в свое время выкинуть.

Ага, это с работы: программатор, куча флешек, кабелей, пара блоков питания, микрокомпьютер, какие-то переходники, адаптеры… а это что? Тот самый пропуск – безжизненный кусок пластика. Естественно, мне было не до него, и фармацевтам я его так и не вернул. Покрутил в руках – попробовать, что ли, вдруг работает? Вспомнилась еще одна, подсказанная Сосновским, идея – проверить своим болезненным зрением то место, где все, очевидно, началось. В голове закружились картинки из голливудских блокбастеров: вот я, в темном трико и капюшоне, ловко карабкаюсь по кирпичной стене секретного логова самоварщиков, пока моя напарница – почему-то это была не Наташка, а одна голливудская звездочка, мелькнувшая недавно в свежем вареве кинофабрики, – отвлекает охрану и обесточивает сигнализацию. Я позволил воображению разгуляться, и в следующем эпизоде уже лежал, закованный в наручники, ночь блестела синим и красным, а злой полицейский с неприятным запахом изо рта орал на меня, требуя срочно сдать пароли и явки.

Вздохнул, но выкидывать пропуск не стал – в голове зрела идея, чем занять накатывающее одинокое воскресенье.

Звякнул дверной замок. Кто в гости ходит по ночам? Толик. Кто же еще? Открыл не глядя.

– Здорово шизикам! – Толик всегда жизнерадостен, но чувством такта или воспитанием не отягощен.

– Привет, – бросил ему, отходя по узкому коридору. – Вот, – протянул пакет с лекарствами.

Толик аккуратно пересчитал коробочки, проверил дозировки и число пилюль в каждой упаковке, разве что не вскрывал уныло цветастые картонки. Он вообще балабол и подвижен, как ртуть, всегда готов на любой, как он выражается, движ, но к деньгам относится с удивительной скрупулезностью, на пару минут обращаясь в иного человека.

– Ага. Норм. Держи, – он ловко извлек из заднего кармана джинсов деньги.

Забрал, молча кивнул, пересчитав, – честно, было безразлично, но интуитивно чувствовал, если не сделаю этого, упаду в его глазах ниже плинтуса. Хорошо еще, что он уверен: я кошу под психа по каким-то тайным причинам – то ли от армии спасаюсь, то ли еще от чего посерьезней.

– Ну чё? Как жизнь?

Настроение соседа меняется мгновенно. Только что сосредоточен и молчалив, в следующее мгновение уже готов сорваться в любую авантюру. Брякни я сейчас что-нибудь интеллигентское, вроде «Чашку чая?», и он ринется на кухню, будто чай – любовь всей его жизни.

Только этого мне не хватало, потому ответил меланхолично неопределенно:

– Хрен ее знает. Идет где-то.

Для Толика это перебор – почти философия. Всмотрелся в меня, хмыкнул, покрутил носом, будто вынюхивая что-то, но я еще даже любимые пельмени не варил, так что пахло в квартире только старой мебелью. На секунду застыл, всматриваясь в неуместный для старой хрущевки высокотехнологичный холодильник, обернулся, споткнувшись о мое спокойное ожидание, засобирался:

– Ну ладно. Звони, как очередную порцию отоваришь.

– Так договорились же. Позвоню, конечно, – я сделал шаг вперед, выдавливая соседа, и тому не оставалось ничего иного, как пятиться.

Все же он был бы сам не в себе, если бы не сделал еще одну попытку:

– А чё доктора-то? Прописали?

В переводе на обычный русский это значило: «Диагноз поставили?», причем в значении именно положительном – он не сомневался, что я страстно жажду долгожданной отмазки от любой, как ему казалось, ответственности.

– Я уже говорил, Толь, – кочевряжатся. Говорят: понаблюдать надо. Ничего не изменилось. Наблюдают.

Припертый между тем ко входной двери, сосед наконец сдался:

– Ладно, бывай! Побегу – дел много.

Запер дверь. Дождь снова усилился, капли то гасли, превращаясь в туманную тень, то ярко вспыхивали отблесками чужого света, наискось пересекая крохотную прихожую. Было два варианта: плестись на кухню готовить пельмени или залезть в душ – там эта водяная феерия была бы вполне гармонична.

Решил: в душ, но не успел – снова ожил телефон. Васька, что ли, оперативно управился с дарами сырой земли и жаждет подробностей моего общения с физиологом? Нет, номер незнакомый.

– Слушаю вас, – сухо бросил в трубку, ожидая приглашения к стоматологу или общения со службой безопасности очередного банка.

– Степан! Думала, уже не дозвонюсь! Это тетя Аня.

О как! У мамы была сестра. Точнее, есть, эта самая Анна Георгиевна. Еще в молодости, которая помнила костры пионерии и комсомольские собрания, вышла замуж и уехала то ли в Саратов, то ли в Самару – никак не мог запомнить. Последний раз видел ее на похоронах. С тех пор ни слуху ни духу.

– Здравствуйте, Анна Георгиевна.

– Анна Георгиевна, – недовольно протянула она. – Ну что ты как неродной! Тетя Аня.

– Хорошо-хорошо, – легко согласился, мечтая побыстрее отделаться.

– Стёп, мне только недавно рассказали, что у тебя случилось. Кошмар какой-то! Как ты? Как себя чувствуешь? Расскажи. Мне сказали, что вы развелись, и она квартиру у тебя отсудила. Ты сейчас в бабушкиной? Один? Ужас! Ну, что ты молчишь?

Интересно, какой доброхот с ней связался?

– Теть Ань, все совсем не так, – я помолчал, добавил: – Ну, не совсем так. Мы действительно развелись, это правда. Но никаких судов не было, и Наташа ничего не отбирала, как вам кто-то наплел.

– Как же не так? – умудрилась не согласиться со мной тетка, которую, если встречу на улице, точно не узнаю. – Квартиру у тебя ведь забрали! И эту заберут. Воспользуются твоим положением, вот увидишь! Хорошо, что до меня дозвонились, а то бы…

Вынужден был перебить объявившуюся родственницу:

– Теть Ань! Каким таким положением?

– Как каким?! Ну, ты же заболел… – неуверенно полувопросительно протянула тетка.

– Кто вам это сказал?

– Мне из собеса звонила хорошая знакомая.

– Не знаю, что такое собес и почему они распространяют слухи. Скажу лишь – вам соврали. По старой квартире: она была в ипотеке, мы, когда стало ясно, что разводимся, заключили мировое соглашение с банком, даже получили деньги кое-какие. Но вас в любом случае это не касается – уж извините!

– Никаких мировых соглашений они заключать с тобой не имели права!

– Почему это?

– Потому что ты болен! Ты не понимаешь, как тебя дурят!

Я ошарашенно молчал. Мотивы звонка стали очевидны, но напор и железобетонная уверенность в ее версии событий ставили трудную задачу – многословно объясняться или игнорировать, рискуя заполучить кучу нежданных проблем от активных родственников.