– Будешь стонать, просить ещё и умолять дать тебе кончить, – проговаривает, наклонившись так близко, что я ощущаю его тёплое дыхание на своих губах.

Глава 4 Он мне не верит

Аля

Свои угрозы Давид не выполнил, и слава богу, я бы не смогла лежать бревном, тело и так меня подводит, едва он касается или оказывается рядом. Мало того, за неделю его почти дома не бывает, и, если не думать, местами кажется, что я в прошлом. В том времени, когда работала на него: готовила, стирала, убирала. Этим я занимаюсь и сейчас, в обмен на то, что он не трогает меня, и это он сам предложил.

Однако я уже не могу ждать, меня разрывает на куски эта ситуация, и мне нужно плюнуть на всё и рассказать, почему же я так поступила. Поверит или нет, плевать, главное – сделать это. Я не жду понимания, прощения или тем более хорошего отношения к себе, нужно лишь, чтобы он отпустил меня, иначе с ума сойду.

Но и этого не выходит, Давид уходит рано утром, до того, как я просыпаюсь, и возвращается глубокой ночью или не возвращается вовсе. Когда звоню ему, он либо сбрасывает, либо интересуется, важен ли мой звонок, а если я говорю больше трёх слов, он отключается.

Вчера просидела до трёх ночи в гостиной, носом клевала и спички в глаза вставляла, но всё равно уснула мёртвым сном и очнулась, когда дверь захлопнулась – уже ушёл.

Конечно меня запирают в квартире, словно пленницу, никто не спрашивает моего мнения, не интересуется моим самочувствием, жива и хорошо. Но сегодня я это закончу, буду стоять, бродить, принимать холодный душ, но не усну, чего бы мне это ни стоило.

Весь день почти ничем не занимаюсь, чтобы не устать, а к вечеру включаю свет по всей квартире, точнее на первом этаже, где я нахожусь. Холодный душ принимаю два раза и к полуночи выбираю себе фильм в жанре ужасов, чтобы и мысли не было прикрыть глаза. И это помогает, потому что страшно, почти два часа то и делаю, что лицо ладонями закрываю и кричу на героиню, чтобы не совалась никуда. А когда хлопает входная дверь, я с криком срываюсь с дивана.

– Что? Что случилось? – Давид появляется в гостиной за пару секунд, и на его лице, помимо усталости, замечаю переживание.

– Кино страшное, – хрипло отвечаю.

Он смотрит на меня, потом на экран телевизора, где за героиней гонится кто-то в чудовищной маске.

– Нехуй смотреть такое на ночь, – шумно выдыхает, и возвращает себе привычную маску ненависти и презрения.

– Мне нужно было, чтобы не заснуть, – делаю несколько глубоких вдохов, собираясь с мыслями. – Нам надо поговорить о том, что было год назад, – выпаливаю сразу, чтобы он не обломал мне план.

– Мне насрать, что было год назад, – припечатывает этой фразой, попутно скидывая ботинки.

– Что? Как это? – смотрю на него в недоумении. – Нет-нет, ты должен знать, почему я выступила против…

– Насрать, – перебивает и, выпрямившись, шагает ко мне. – Нет ни одной веской причины, по которой любимая девушка может так жёстко предать.

– Есть! – кричу, чувствуя разочарование, досаду, страх.

– Для меня нет, – пожимает плечами, оставаясь безразличным.

– Ты ведь хотел знать, – произношу, ощущая, как надежда на свободу ускользает.

– Перехотел, – хмыкает и, развернувшись, собирается уходить.

– Нет, стой! – хватаю его за руку. – Ты должен…

– Всё, что я должен, Хрустальная, это держать себя в руках и не поступить с тобой, как Рома, – на последнем слове, я отпускаю его руку и отшатываюсь. – Из любой ситуации есть выход, уж поверь мне, – делает шаг ко мне. – Я не знаю, почему, но ты предала меня. Я заступился за тебя, – больно тыкает пальцем мне в грудь. – Защищал тебя от урода, а ты мне чем ответила?

– Выслушай, – прошу шёпотом, понимая, что по щекам уже стекают влажные дорожки.

– Мне. Насрать. Зачем, – чеканит каждое слово. – Факт на лицо – ты сука, которая в любой момент ударит ножом в спину.

– Тогда отпусти меня, если слушать не хочешь, – шмыгнув носом, вздёргиваю голову.

– Не, – скалится в хищной улыбке. – Год буду тебя мучать, ответишь за каждый мой прожитый в тюряге день.

– Ты не можешь приговорить меня, не узнав причины, – кричу, сжимая кулаки и топая ногой.

Что это за бред? Ты виновата, но мне плевать, я хочу издеваться. Так нечестно, он обязан выслушать меня, понять, да хотя бы узнать, как всё было.

– И кто меня остановит? – наклоняет голову набок. – Ты?

– Мне угрожали! – выпаливаю, но ожидаемой реакции не следует, он всё так же безразлично смотрит на меня. – Мне…

– Мне, мне, мне, – перебивает. – У меня связи, у отца моего связи, ты могла прийти за помощью, но ты этого не сделала. Целый год, времени дохрена было, чтобы объясниться, но ты свалила из города. А теперь решила отмазаться? Придумала всё? Думаешь, я поверю хоть одному твоему слову после предательства? Хуй, Хрустальная.

– Я…

– Хватит! – рявкает так, что я голову в плечи вжимаю. – Я устал, отдохнуть приехал, а ты мне мозги ебёшь. Свали с глаз моих, – бросает и разворачивается.

– Отпусти меня! – требую, поняв, что это конец, что бы я ни сказала, он мне не поверит.

– Нет! – отрезает. – Может потом, ребёнка мне родишь, и прикончу, чтобы глаза мне не мозолила. Легче жить буду, зная, что тебя нет на этом свете, – выбивает из меня весь дух этой фразой.

Буквально упав на диван, я так и застыла, смотря в пустоту. Сердце то болезненно сжимается, то колотится как сумасшедшее. Руки трясутся, по позвоночнику холодок пробегает, а в венах кровь стынет.

Мой самый страшный страх оказался не просто паранойей. И что мне теперь делать? Поговорить уже не о чем, остаётся только сбежать снова, но подальше. И, наверное, воспользоваться другим вариантом, тем, который мне предложили чуть больше года назад. Знала бы, какие у Давида мысли в голове, сделала бы это ещё тогда. Но я надеялась, что нам удастся всё наладить, не сразу, но придём к пониманию.

Шансов у меня не было перед его отцом, но на Давида я надеялась, видимо, зря, яблоко от яблони недалеко упало. Верила, что наша любовь победит, и очень много раз прокручивала в голове наш разговор. Мучила мысль, что мне стоит поехать в Питер, навестить его, но каждый раз, когда я подрывалась, в голове всплывали слова, сказанные неприятным голосом. И я останавливала себя. Не могла позволить себе рисковать.

Слава Грозного Тимура шла впереди него, от Давида я мало что знала о нём. И вообще, наверняка, он и сам мало что знает о своём отце. Они никогда не были близки и точно не сидели по вечерам и не делились жизненным опытом. А Тимура Айдаровича в кругу «высшего общества» знают совсем с другого ракурса.

– У него руки по локоть в крови, и он ничем не брезговал в своё время, шёл к цели, не разбирая, кто перед ним, – мужик, женщина, дети, – сказали мне больше года назад.

Если честно, я не поверила, решила, меня просто пугают, но потом убедилась, что всё правда. Человек выкинул на улицу девушку, которая носила его ребёнка. Что ещё можно о нём сказать? Это Давид не знает, как всё было на самом деле. Не в курсе, что, когда его мама пришла к Грозному и сообщила о беременности, то его охрана выволокла её на улицу, раздетую, в марте месяце, когда ещё снег до конца не растаял. Выкинули в буквальном смысле на грязный и мокрый асфальт, кинув в неё несколько купюр.

Давид наверняка не задавался вопросом, куда мать дела те деньги, которые ей якобы дали на аборт. Он не знает, что никто не дал ей жилья, а за комнату в общежитии она платила, как и того, что болезнь родилась в тот вечер, когда её выкинули из ресторана в одной форме официантки. Он не в курсе, что попытка вернуться в здание за верхней одеждой закончилась тем, что она чуть не потеряла ребёнка, когда её не пустили, и мало того, толкнули, и она упала так, что у неё кровотечение началось. Все её сбережения ушли за несколько дней в больнице, где врачи спасали его, когда он был размером с фасолину.

Разве после всего, что я узнала, у меня ещё могли быть сомнения, бежать или нет? Путь был только один, и я приняла правильное решение, теперь точно это понимаю.

– Что ты там сидишь? – возвращает в реальность голос Давида.

Подняв голову, вижу, что он только вышел из душа. На бёдра намотано полотенце, второе он набросил на шею и уголком вытирает влажные волосы, с которых капает вода, оставляя влажные дорожки на выточенном из камня торсе.

– А где прикажете сидеть? – срывается с языка, который я тут же прикусываю.

– На моём члене, – бросает, прожигая меня недовольном взглядом.

– Спасибо, но я откажусь, – отвечаю и отворачиваюсь от него.

Стоит там весь такой привлекательный, так и манит подойти и пройтись ногтями по кубикам на животе. Нет, ну я точно с ума схожу, разве можно думать о таком после его слов и такого обращения?!

– Ох, и не знаешь, от чего отказываешься, Хрустальная девочка, – театрально вздыхает.

Знаю, к моему сожалению, прекрасно помню каждый миг нашего любовного безумия в постели. Но гордость выше моих желаний, и я не переступлю через себя, чтобы потешить либидо.

Встаю с дивана, решив скрыться за дверьми своей комнаты и не сталкиваться больше с ним. Надеюсь, уйдёт, как и каждый день, и я смогу дышать, не боясь, что он накинется на меня. Или решит развлекать себя тем, что будет издеваться надо мной, обзывать и обижать.

– Знаешь, – хватает меня за локоть, когда я прохожу мимо него, – почему я не трахнул тебя до сих пор? – спрашивает тихо и наклоняется к моему уху. – Чем дольше прелюдия, тем вкуснее оргазм, – хрипло шепчет, обдавая шею горячим ментоловым дыханием.

– Пошёл к чёрту, – выплёвываю и, вырвав свой локоть из его лап, чуть ли не бегом несусь наверх.

Глава 5 Со мной спать будешь

Давид

Я уже пожалел, что решил вернуться с ночёвкой домой, но я обязан отрабатывать свою выдержку. Это очень тупо: привезти её из Москвы к себе домой и уехать нахрен жить в приюте, потому что башню сносит от её близости.

Хочется одновременно шею ей свернуть, чтобы жить легче стало, и обнять, запах её вдыхать, губы эти алые целовать до онемения, пройтись ладонями по всем изгибам, прижать к себе так, чтобы дыхание перехватывало.

Сука!

Не этого я ожидал, когда за ней ехал. Какого хрена вообще я всё меньше и меньше её ненавижу? Злюсь на неё пиздец как, но ненависть испаряется, как пыль после дождя.

Задеваю, оскорбляю нарочно, чтобы суке больно было, как мне все эти двенадцать с лишним месяцев. Ненавидел и ждал её каждый день. Ждал, что приедет на свидание, объяснит, скажет, зачем выступила против меня, ведь у самого не было ни малейших причин верить, что она резко встала на сторону врага. Была любовь, мать её! Искренняя, настоящая, как в долбаном кино или книгах, которые она так любит читать. Так почему?

Я столько версий в голове обдумывал – угрожали, пугали, заставили. Но, блядь, раз уж Воронцовы добились своего, упекли меня за решётку без права на освобождение, то уже не было смысла пугать её и дальше. Она могла прийти месяц спустя и сказать всё, как было. Да хотя бы в день моего освобождения прийти, и всё было бы по-другому. Нет, она решила свалить, спрятаться в охраняемом посёлке и бока отращивать.

И насрать мне на самом деле на её бока, мне даже в кайф, что она округлилась, мне просто задеть её побольнее хочется. Знаю, что очень по-детски, прямо тупо выглядит, но физической боли я ей причинить не смогу, не позволю себе так низко пасть. Я и без того падаю с каждым разом, когда бросаю в неё оскорбления, аж язык сохнет при каждом слове. И всё больше бешусь, в том числе и на себя, что все мои планы к херам. Не могу переступить ту черту, за которой захлопнется дверь и назад пути не будет.