Руки, сомкнутые на груди в замок, затекли. Коэн разжал кисти и попытался отвлечься от ползущего по нервам раздражения. Полупрозрачное бельмо смартвзора, маячившее на периферии зрения, бесило, но он не хотел возвращать его в спящий режим, чтобы не пропустить звонок.

Не похоже на миллиардера. Неужели в нём победило малодушие?

Коэн жестом подманил информационную панель, вызвал на обзорное поле интересующие его данные, вгляделся в столбики цифр. Все важные показатели находились в диапазоне, оптимальном для проведения эксперимента. Интенсивность космического излучения держалась на минимальном уровне: солнце было спокойно, значимых всплесков из-за пределов гелиосферы не фиксировалось. Сам замедлитель частиц уже вывели на стартовую готовность. Реактор работал в полную силу. Создавая имитацию силы тяжести, энергия атомного распада разогнала центрифугу до четырёх оборотов в минуту, питая ускоритель, готовящийся к бомбардировке экранитовой камеры. Излишки энергии через мощные антенны сбрасывались на микроволновые приёмники, расположенные возле марсианской базы. Системы работали стабильно, условия для эксперимента вышли на заданные параметры и поддерживались в нужном режиме.

Нужна отмашка от Фобоса. Почему он молчит?

– До расчётного старта – пять минут. Полная готовность. Обратный отсчёт, – проинформировала автоматическая система управления экспериментом.

Коэн спохватился, когда запахло плавящимся пластиком. Коллеги удивлённо стали принюхиваться, пытаясь понять, в чём дело. Всё же утратил контроль! С некоторых пор, после одного неприятного случая, он обнаружил в себе странную особенность – от сильного стресса его тело начинало выделять сильный жар. Выяснилось, дело в аномальной работе клеточных митохондрий, которые в буквальном смысле начинали пылать, окисляя топливо так интенсивно, что ткани разогревались, как сковорода. Самому Коэну это не причиняло никакого дискомфорта, но окружающие люди или приборы могли пострадать. Он взял себя в руки и привёл терморегуляцию тела в порядок.

А вот и Фобос. Тянул до последней минуты, как в низкосортных триллерах. Коэн двойным миганием века перевёл видимый только ему сигнал с линзы своего смартвзора на панель общего коммуникатора, чтобы видеть и слышать миллиардера могла вся команда проекта.

– Друзья, прошу, не сердитесь, что я так долго не звонил, – промолвили тонкие губы миллиардера, шевелясь под вздёрнутыми вверх усиками. – Моя душа боролась с нахлынувшими сомнениями.

– Сомнения – это нормально, господин Фобос. Даже для такого великого визионера, как вы.

– Я много думал об ответственности. Уверен, вы тоже не раз всё переосмыслили. Мне придаёт уверенности мысль, что ничего дурного не может случиться. Потому что там, где природа повесила табличку «не влезай, убьёт», должен висеть и щиток с предохранителем «от дурака». Как считаете?

Коэн следил за цифрами обратного отсчёта.

– Я думаю, такого предохранителя нет, – усмехнулся он. – Но когда это останавливало человечество на пороге невероятных открытий?

– Вы правы, – сказал Фобос. – Начинайте.

Его изображение свернулось в угол визуальной панели. Система управления вывела на экраны цифру 10, сопроводив её звуковым сигналом. Потекли последние секунды.

– А если бы он не позвонил? – поинтересовался первый ассистент Коэна, Макс Горинов.

– Вы плохо знаете Эрнандо Фобоса.

– И всё же.

– Тогда мы начали бы без него, – процедил Майкл Коэн. Горинов отшатнулся: в глазах коллеги ему почудились отблески адских огней.

Старт!

Сигнал преодолел расстояние до Марса и дальше, запустив протокол эксперимента. Там, в спиралеобразных недрах ускорителя, разгорячённые скоростью протоны, наконец, вырвались из загона подобно стаду мустангов и устремились к цели. С неистовой энергией они атаковали экранитовые щиты. Частицы врывались на позиции противника, запертого в окопах магнито-оптических петель, и соединялись с ним в теснейших объятиях.

Чувствительные детекторы, словно вратари, приготовились ловить микроскопические мячи, проходящие сквозь экранитовые щиты. Однако всё, что попадало на чувствительные поверхности измерительных приборов, было лишь помехами снаружи – пучками солнечной плазмы, либо нейтрино и гамма-лучами из-за пределов Солнечной системы. Впрочем, пройти насквозь препятствие в виде экранитовой камеры не получалось даже у этой тяжёлой артиллерии: войдя в её толщу, они пропадали за горизонтом событий и для приборов переставали существовать.

Сосредоточенная тишина, царящая в центре управления экспериментом, взорвалась аплодисментами и одобрительными возгласами. Коллеги оставили рабочие места и обступили Коэна полукругом, продолжая аплодировать. Он по очереди пожимал им руки и смущённо улыбался. Где-то в микрофон с облегчением вздохнул Эрнандо Фобос. Коэн с удовлетворением услышал сильные размеренные хлопки его ладоней.

Первая стадия плана завершилась удачно.

«Ясли»

В палате был разлит нежный цветочный аромат, от которого щемило сердце. В открытые панорамные окна открывался вид на горную цепь с припудренными льдом пиками. Между стабилизариями гулял лёгкий ветерок, иногда бесшумно прокрадывались по полу сервисные устройства. Клим Кононов стоял, уткнувшись лицом в стекло, и смотрел на безмятежное восковое лицо матери.

– Когда я смогу с ней поговорить?

Заведующий напустил на лицо уверенности, но пальцы рук, спрятанных за спиной, выдавали его смятение.

– Мы делаем, что можем. Недуг необычный и коварный. Фактически, мы каждые несколько дней подбираем новый профиль лечения, но её клеточные структуры находят новый способ деградировать. Однозначный долгосрочный прогноз я вам дать не могу. Сегодня я удовлетворён хотя бы тем, что она стабильна.

Клим Кононов вернулся к созерцанию родного лица. Потом, не оборачиваясь к заведующему центром выздоровления, произнёс:

– Обещайте, что я смогу с ней хоть раз поговорить перед тем… – он осёкся.

– Моя цель найти способ вернуть её в режим нормальной жизни. Надеюсь, мы сможем подобрать формулу белка или химический агент, который остановит распад. Так что, думаю, вы ещё будете вместе пить чай, как ни в чём не бывало.

– Спасибо, – сказал Кононов, понимая, что заведующий не найдёт в себе силы сказать правду. – Можно я побуду с ней наедине?

– Конечно. Всего доброго.

Кононов долго стоял над прозрачной оболочкой стабилизария, с каждым выдохом оставляя на нем пятно конденсата, которое успевало испариться, пока он делал вдох. Спина затекла, начинало темнеть, но он всё тасовал мысли и воспоминания, пока его не вывел из оцепенения щекочущий сигнал вызова на смартвзоре. О нет, не сегодня! Клим не стал переводить разговор на панель внешней визуализации, чтобы оставить разговор конфиденциальным.

– Клим Алексеевич, вам нужно срочно прибыть.

– Почему такая срочность? Я сейчас не в столице. Проведывал мать.

– Простите, что потревожил в выходной. Мне жаль, но вам нужно приехать. Я не могу обсуждать причину по коммуникатору.

Клим сверился с циферблатом на стабилизарии.

– Я смогу быть на месте через час.

– Хорошо. Как раз и остальные участники совещания подтянутся. Из смежных ведомств.

– Остальные? Так что, всё-таки, происходит?

– Клим Алексеевич, как говорится, кто умножает познания, умножает скорбь. У вас есть час, чтобы оставаться в неведении. Наслаждайтесь им.

– Шутник вы, Глеб Никанорович. Для человека вашего звания это редкость.

– Не опаздывайте.

Клим нервно сжал губы. Кажется, последняя фраза была лишней.

Совещание со «смежными ведомствами» – это что-то новенькое. Прежде вся работа агентства, которое возглавлял Клим Кононов, велась без лишней публичности.

Покинув палату, Кононов спустился на парковку и выбрал понравившийся капсульный байк. Веретенообразная тушка приветливо открылась, и он устроился на ложе внутри, как космонавт прошлого перед стартом ракеты. Пользуясь подсказками, запрограммировал маршрут, подключил коммуникатор, чтобы по дороге поработать, и разрешил старт. Капсула мягко начала движение. Рывок почувствовался только однажды, когда она перемещалась с сателлитной дороги на скоростную магистраль. На трассе вид за окном превратился в мелькание смазанных пятен.

Несмотря на то, что движение в скоростном капсульном транспорте считалось совершенно безопасным, полностью привыкнуть к тому, что ты движешься на колёсах со скоростью самолёта, у Клима не получалось. Он долго не мог погрузиться в работу, настороженно следил, как перед совершением манёвра датчик перестроения его байка, движущегося в потоке, обменивается информацией с другими участниками движения. Потом, наконец, напряжение ушло, и он перестал думать о том, с какой немыслимой скоростью синее полотно гелевой трассы проносится под брюхом байка.

Клим не был уверен, что знает, почему его вызывают. Сфера, которой он занимался, была довольно специфической. Последний отчёт, который он предоставил наверх, всё ещё был не полным. Исчерпывающее досье ему так и не удалось собрать. В его данных зияло непростительно много лакун. Возможно, в этом и причина вызова. Что ж, оправдать столь низкую эффективность работы будет трудно. Тем более, когда между ним и предметом его исследования есть особая связь. Клим невесело усмехнулся: все люди, которых контролировало его ведомство, обязаны жизнью его отцу, Алексею Кононову.

«Не люди, а существа», – поправил себя Клим Кононов. Хоть своим спасением они обязаны крови его отца, вряд ли это в полной мере их очеловечило.

Двадцать три года назад пограничник Алексей Кононов обнаружил в лесу под Вяйняпогой объект, который впоследствии окрестили человеческой фермой. На ферме кто-то массово выращивал человеческих зародышей. Бункер, в котором находилась ферма, пытались уничтожить неизвестные. Благодаря самоотверженности, изобретательности и героизму отца, часть маленьких человечков удалось спасти. Выжили сто тридцать младенцев на разных стадиях созревания. После инцидента было начато секретное расследование, но, невзирая на частные успехи, в ходе расследования не удалось исчерпывающе установить ни лиц, стоявших за созданием фермы, ни цель, которую они преследовали.

Несмотря на анатомическое и генетическое сходство, спасённые младенцы оказались не вполне идентичны людям. Тщательное медицинское обследование показало наличие у многих детей физиологических аномалий, проявлявшихся различными экзотическими способами. После знакомства с выводами правительственной комиссии, некоторые аномалии были признаны потенциально опасными для общества.

В детстве Клим практически не контактировал с выжившими детьми с фермы. Их поместили в специализированный интернат, где персонал занимался больше исследованиями, чем социализацией маленьких обитателей. К слову сказать, дети из инкубатора взрослели не по дням, а по часам. Через год они выглядели уже как подростки, а через два – как юноши и девушки. В этом состоянии большинство из них и застыло, как будто на этом программа их возрастных изменений была исчерпана.

Ребёнком Климу довелось близко общаться только с одним, а вернее, с одной из выживших детей. Всем им в интернате дали экзотические имена, в основном в честь мифологических персонажей разных эпох и народов. Для этой же, почему-то, божественного имени не нашлось, её назвали Нунцией. Её Клим ненавидел больше всех.