Две восковые фигуры тоже удаляются триумфальным шествием. Кто-то накрыл их чёрным крепом: мятой шёлковой тканью для траурных одежд. Изваяния парят над головами. Но процессия совсем не траурная – скорее как на Масленицу, когда дозволено всё. Порой шествие останавливается посреди бульвара, чтобы прервать воскресные выступления в театрах. Так, походя, опустошают Итальянский театр и даже оперу, где в первую колонну протестующих вливается вторая. Они идут от садов Пале-Руайаль. Там взобравшиеся на столики кафе люди призывают к восстанию. В петлицы они вставили листья с деревьев.

Похоже, ничто не остановит всё раздающуюся толпу. В тот воскресный день 12 июля она идёт через весь город на запад. Говорят, мосты, по которым лежит дорога на Версаль, охраняются, однако кое-кто из восставших уже предлагает дойти до короля. И вот у сада Тюильри, на подступах к широкой площади Людовика XV, возникает кавалерийский полк. Кони валят всех, кто подвернётся. Лезвия сабель блестят в вечерних лучах. У их противников из оружия лишь бутылки, палки, стулья, которые захватили с садовых аллей, и кружки из-под пива, купленного по пути прямо с крыльца.

На этот раз трое друзей ускользают и бегут вдоль Сены. Мятежники рассеяны. Смеркается.

– Эти беспорядки вам не простят, комиссар Фарадон. Когда станут искать ответственных, вы будете первым на очереди.

За закрытыми ставнями под проносящиеся по столице крики комиссар пятнадцатого полицейского квартала Парижа слушает сидящего по другую сторону стола депутата Жана Ангелика.

– В один прекрасный миг министр задумается, кто же должен был поддерживать порядок. Ему потребуется имя – имя того, кто за всё заплатит. И знаете, чьё имя вытянет он из шляпы?

Комиссар Фарадон молчит. Судя по виду, он начинает догадываться об ответе. Лицо у него серое, как картон, взгляд потухший. Жан Ангелик аккуратно разворачивает невидимую бумажку. И делает вид, что читает:

– Фарадон.

Он комкает и щелчком отбрасывает воображаемый жребий.

– Министр скажет зычным голосом: «Арестуйте-ка Фарадона для начала!»

Картонное лицо комиссара оплывает жёваной бумагой. Ангелик продолжает:

– Я всего лишь депутат от третьего сословия, таких, как я, много. Разумеется, я буду просить за вас. Скажу, какой вы ценный работник. Но роль у меня скромная…

И он действительно смиренно улыбается.

– Нельзя сказать, что мои возможности спасти вас ограниченны… Их попросту нет. Увы, Фарадон. Ни малейшего шанса.

Комиссар смотрит на него оцепенев. Он сидит на стуле, с неправильной стороны собственного стола. Там, где сидят обвиняемые. И не понимает, как Ангелик умудрился отнять у него кресло.

– Король не станет устранять министра, понимаете, Фарадон? Как и начальника полиции. Он поищет на ступеньке ниже. А ниже у нас кто?

Ангелик наклоняется, смотрит под стол, на скрещенные ноги Фарадона.

– Так кто там, ниже?

– Ниже я, – говорит Фарадон. Это его первые слова.

Ангелик вдыхает поглубже.

– Ну так скажите мне, как вы предполагаете действовать?

Комиссар Фарадон с горечью притягивает к себе лежащий на столе лист бумаги. И зачитывает вслух собственные сбивчивые записи:

– «Бассомпьер, с недавних пор проживает на Королевской площади, в доме номер двадцать три. По…»

– Этот адрес ведь в вашем ведении? – прерывает Ангелик без особой нужды.

Фарадон кивает. И продолжает:

– «Подлинный Бассомпьер Клеман умер в 1786 году в Ла-Рошели. Его личность незаконно присвоил себе Пуссен Жак, корабельный плотник, исчезнувший в 1787 году в английских водах и вновь объявившийся два года спустя, когда прибыл из Лондона с не могущими принадлежать ему по праву именем и состоянием».

– Суть ухвачена прекрасно, Фарадон. А дальше?

– «Исчезновение на два года, присвоение чужой личности, проживание в Лондоне, внезапно возникшее состояние не могут быть объяснены иначе как службой означенного Пуссена Жака английской короне и её интересам. Подобная измена требует от полиции безотлагательных действий и немедленного ареста за шпионаж с соблюдением строжайшей тайны».

Ангелик медленно хлопает в ладоши.

– Замечательный вывод, господин комиссар.

– Вывод ваш, сам я ничего ещё не решал. Я должен поговорить с начальником полиции.

– Делайте как знаете. Но, если поговорите с ним, все лавры получит он, а вы так и останетесь комиссаром, который позволил жителям своего района учинить всё то, что они сейчас учиняют по Парижу.

Ангелик встаёт.

– Герой или виновник… Я дарю вам возможность выбрать. Ну, дело ваше, Фарадон. Час поздний, мне пора быть в Версале, где Собранию как раз докладывают о том, что здесь творится.

Он берёт с края стола свою чёрную депутатскую шляпу с загнутыми кверху полями и слегка потёртой подкладкой.

Фарадон следит за ним с тревогой в глазах.

– Я мог бы вызвать господина Бассомпьера на допрос.

Ангелик сочувственно улыбается.

– Превосходная мысль, Фарадон. Именно так и поступают пастухи, завидев волка. Они зовут его, чтобы расспросить. И волк садится, раскуривает сигару, объясняет, что они всё надумывают, а он пришёл на холм собирать цветочки…

– Так что же, по-вашему, мне делать, господин депутат?

Ангелик вздыхает. И подходит к комиссару.

– Вот в тех больших ящиках за вашей спиной есть несколько бланков письма с уже поставленной подписью. Остаётся заполнить три строчки.

Фарадон, разумеется, только о них и думал: «письма с печатью». Главное средство, чтобы устранить тех, кто мешает.

– Вы говорите всерьёз?

Такие письма, содержащие королевский приказ, позволяли арестовать человека безо всякого следствия. Многие века влиятельный отец мог заточить сына, чья распутная жизнь ему не по нраву, муж – отослать подальше жену, заявив, что она безумна, король – заставить критиков умолкнуть. Одно время такие письма были до того в ходу, что подписывались монархом заранее, чтобы можно было воспользоваться ими в любой момент.

– А потом? – спрашивает комиссар. – Что мне делать потом?

– Исполняйте свой долг: заточите того, кто предал родную страну.

– А вы? Что вы хотите за те сведения, которые мне передали?

Ангелик делает вид, что уязвлён.

– Я? Вы меня оскорбляете! Чтобы Учредительное собрание посылало депутатов подкупать своих верных слуг?

Он направляется к двери. Фарадон встаёт и догоняет его.

– Лучше выйдите через двор, – говорит он. – Патрульный покажет вам проход через заднюю улицу.

Ангелик кладёт руку Фарадону на плечо.

– Ну что? Как вы, любезный, поступите?

– Я подумаю.

Вдалеке слышатся выстрелы. Ангелик открывает дверь. Фарадон всё бледнее.

– Неужели правда? – спрашивает он. – Вы ничего не хотите взамен?

– Ничего.

Ангелик оборачивается, как будто ему вдруг пришла в голову мысль.

– Хотя, быть может… Когда Пуссен будет в тюрьме, вы позволите мне его допросить. Я знаю о нём довольно, чтобы он признался в своих преступлениях письменно. Эта-то бумага вас и спасёт.

Ангелик жмёт ему руку, как старому другу.

– Ничего не бойтесь. Я вас в беде не оставлю.

Чуть позже, ночью, Альма лежит на ковре из листьев рядом с Жозефом и Сирим. Они спрятались в саду Августинцев, вскарабкавшись по стене.

Деревья служат им укрытием. По соседней улице проходят кони.

Альма играет с маленьким ножичком, который когда-то давно, в Сан-Доминго, ей дал вылечивший её лошадь мужчина.

– Я видела твоего друга, – шепчет Альма.

– Что?

– Твой друг. Я видела его сегодня. Который строгает дерево.

– Пуссен?

– Да.

Сирим между ними уснула. Где-то мягко шелестят крылья летучих мышей.

– Уверена? – спрашивает Жозеф. – Это точно был Пуссен?

– Он узнал меня.

Лёжа на спинах, они различают сквозь листву разрозненные звёзды. Жозеф рад, что Жак Пуссен в городе. Но как найти ещё и его во всём этом хаосе?

– Думаю, завтра будет спокойнее, – говорит он.

Колокола всё звонят в темноте, со всех сторон. Под кроны деревьев затекает терпкий запах: запах огня и бунта. Жозеф говорит, скоро всё кончится. Но Альма чувствует, что всё, напротив, только начинается. Нет, пахнет не как долина после пожара. Её чутьё ловит запах кремня, когда по нему бьют за миг до того, как трут вспыхнет.

8
В двух тысячах миль оттуда

Амелия Бассак ждёт внутри лавки одна.

Дверь со стороны Испанской улицы, куда выходит красивая, окрашенная в синий цвет витрина, была закрыта. Так что она обошла дом сбоку, кликнув несколько раз хозяина, и оказалась перед дверью во двор, где растёт старое лимонное дерево. Звонка нигде не было. Она вошла как воровка. Внутри вместо дверного упора спала кошка.

Кругом идеальный порядок. Лавка скорее напоминает контору нотариуса, чем оптовый склад. У стены большое зеркало – редкая вещь для Сан-Доминго; Амелия остановилась перед ним, убедившись вначале, что никто на неё не смотрит.

Она с любопытством разглядывает себя. Из-за свинцовых разводов на старом стекле отражение смотрится как старинный портрет. Амелия стоит прямо. На ней белое платье, которое во время перехода она стирала каждый вечер. Протёршийся ворот может сойти за кружево. Она вставила в волосы оранжевый цветок, чтобы отвлекать от него взгляд. Будь рядом её наставница мадам де Ло, она непременно назвала бы её замарашкой. Однако Амелии нравится это платье. Она вешала его сушиться в каюте, запершись на ключ в одной нижней юбке, чтобы оно просохло к утру.

В лавке по-прежнему ни души. Амелия перестала звать. Она наслаждается спокойствием, запахом чернил и кожи, тем, как аккуратно лежат тетради на обоих столах, перья ждут в чернильницах, коробочки расставлены вдоль стен по размеру. Она смотрит в окно и рада, что вернулась на остров. Прибыв три дня назад, она тут же отправила кого-то из местных в «Красные земли», чтобы за ней прислали повозку. Она надеется выехать туда завтра, погрузив на повозку всё необходимое, чем закупится у местных торговцев.

Снаружи солнце ещё высоко, но улицы Кап-Франсе понемногу пустеют. Первыми с них исчезают рабы, которые пришли издалека, чтобы провести воскресенье в городе. Они вынуждены возвращаться небольшими группами, шагая по пыли между полями тростника и дремля на телегах. К концу пути совсем стемнеет, и они запоют громче, распугивая бродячих собак.

Амелия думает о Жюстене, темнокожем, которого ей дал версальский садовник. После обеда она оставила его возле фонтана на базарной площади. Так как посчитала, что он может создать не лучшее впечатление, если будет сопровождать её на всех назначенных встречах. Он довольно красивый и мягкий по натуре, но слишком уж печальный и ни разу не сказал и слова. Её заверяли, что руки этого юноши могут творить чудеса. Амелия не знает, почему согласилась взять его. В шестнадцать лет уже поздно верить в сказки.

– Сударыня?

Амелия вздрагивает. Позади стоит совсем молодой мужчина, по-видимому, вошедший тем же задним ходом, что и она. На вид она дала бы ему лет двадцать. Одет он изысканно, на шее чёрный платок, в руке круглая шляпа. Кожа смуглая, как у мулатов или квартеронов.

– Я ищу господина Делиза, – говорит она. – Вчера я посылала ему список.

Амелия смотрит на него пристально. И уже жалеет, что вставила в причёску цветок.

– Список?

Юноша почти шепчет, как будто сейчас середина ночи. Она тоже не задумываясь невольно понижает голос.

– Список закупок, – говорит она, – для «Красных земель» близ Жакмеля. На моё имя. Бассак.

– Бассак, да-да. Вспомнил. «Красные земли»…

– Я бы хотела поговорить с господином Делизом лично.

Он кивает.

– Ваш список я помню прекрасно. Как я понимаю, вы хотите посадить кофе на юге острова…

Она прерывает его властной улыбкой.

– Прошу вас, это срочно.

– Простите?

– Будьте любезны. Господин Делиз знает, что я должна зайти вечером. Завтра утром я уеду из города. Вы не могли бы передать ему, что я здесь?

– Господин Делиз – это я. Жюльен Делиз.

Амелия проглатывает пилюлю. Собеседник же, кажется, ничуть не смущён. Он учтиво улыбается, кладёт свою круглую шляпу на стол.