– У нас ничего не было, пока я не доучилась, – встревает мама, которая давно подслушивает наш разговор. – Целый год твой отец просто провожал меня до дома и дарил розы.

– Це-е-елый год, – нараспев повторяет папа. – Не совершайте моих ошибок.

Что?

Папа подмигивает не то мне, не то Аполлонову, а затем смеется, позабыв о приличиях. Странные они у меня. Художники, которые любят обсуждать технику нанесения густых слоев краски на картинах Рембрандта или особенности архитектуры романского стиля, запивая все это выкопанной из дедулиного сада вишневой наливкой. И все же я люблю свою семью. Такой, какая она есть. Но ее не обязан любить мой преподаватель и наставник. Интересно, он может считаться моим наставником?

Мне страшно представить, как после всех событий бурного вечера смотреть Андрею Григорьевичу в глаза. Но он будто и не против быть здесь – улыбается, вежливо отвечает всем и уминает за обе щеки бабушкину стряпню. Да, у меня очень настойчивые родственники, но ведь никто не держит его тут в заложниках. Если все было бы плохо, он бы ушел, да?

Нужно оставаться взрослым человеком и не накручивать себя, кто и что подумает.

В очередной раз украдкой посмотрев в его сторону, я вдруг натыкаюсь на пристальный взгляд. Аполлонов смотрит на меня с интересом, как на сложный чертеж, и от этого пробирает до костей. Не то чтобы от его взгляда неуютно. Скорее я просто не знаю, как это расценивать.

К счастью, Андрею Григорьевичу звонят, и он опускает глаза на телефон.

– Я отойду на минуту, – говорит он негромко, чтобы услышала только я.

Но отвлекаются почему-то все. Бросаются его провожать, подсказывают, куда пойти, чтобы никто не мешал, и тут же уточняют, не случилось ли чего. А я наблюдаю за ним с удивлением. Почему веселый и такой дружелюбный Андрей Григорьевич в одну секунду помрачнел?

Глава 10

Андрея Григорьевича нет уже двенадцать минут. Я догадываюсь, что разговор ему предстоял какой-то неприятный, судя по тому, как посуровело его лицо и он ушел на задний двор, чтобы не привлекать лишнего внимания. Но это было двенадцать, а нет, уже тринадцать минут назад, в течение которых я испытываю на себе всю силу любви моей родни.

Тетя Таня вовсю рассказывает маме и бабушке про какой-то старый расклад Оксаны, которая ясно видела еще тогда по картам, что сойдутся две бумажные души и разгорится костер (что-то я такого не помню, но ладно). Папа рассказывает дяде о том, какой Аполлонов ВЕЛИКИЙ архитектор, а мой дядя, не имеющий ничего общего с искусством, возмущается в ответ, что в гробу видал всех этих великих и лучше бы они все на стройку шли. Ба без конца причитает про золотистые кудри, которых не было в нашем роду со времен прапра… Это какое-то безумие! Тут карты, там стройка, еще и кудри… И главное, меня выдают замуж. Опять! Мир сошел с ума, и все видят то, чего нет.

Я и Аполлонов – коллеги. В будущем. На этом все. Ведь все же?

– А Анька-то от него красне-е-ет, – напевает теть Таня и подмигивает мне, но я так устала оправдываться, что просто вымученно ей улыбаюсь.

Ладно, сдаюсь, я краснею. Готовьте платье, фату и ведите жениться. И плевать, что при «женихе» я спокойно говорить не могу, потому что страшно боюсь показаться дурой.

– Я быстро, – бросаю всем, а тетя Таня мне артистично подмигивает, мол, я тебя услышала, воркуйте, голубки, я прикрою.

Вот только быстро с моей подбитой ногой не выходит. Вырвавшись на волю, я хромаю вдоль дорожки, ведущей за дом к понтону, и останавливаюсь за углом, завидев знакомый силуэт на скамейке у воды.

Не знаю, что цепляет меня больше – пустой взгляд Аполлонова, замерший на водной ряби, или сигарета, зажатая между его пальцев, из-за которой идеальный образ дает трещину. Я никогда не видела его таким угрюмым. И никогда не видела, чтобы он курил. Почему-то в моей голове Аполлонов ведет здоровый образ жизни, не курит и не пьет. Еще до обеда успевает спроектировать с широченной улыбкой дом, потому что счастливому человеку никакие трудности нипочем, к вечеру покорить целый мир, а между этим успеть сто дел: сходить в тренажерный зал, покататься на каяках и сыграть с друзьями в монополию, попивая апельсиновый фреш.

Для меня он образец, а его жизнь – яркий пример того, как бы я хотела жить в будущем, где буду работать до полуночи, приезжать в красивую, идеально чистую квартиру, есть заказанный в ресторане овощной салат и ложиться спать, чтобы утром вставать бодрой и отправляться на пробежку по идеальному району где-то у реки. И все это со счастливой улыбкой человека, которому в жизни все удалось.

Но реальность разнится с фантазиями. Сейчас я вижу уставшего Аполлонова, который разве что утопиться не хочет. И я такой, как эта его версия, быть совсем не хочу. Я как будто вообще впервые в жизни вижу действительно взрослого человека, так как моя семья, будем честны, состоит из кучки подростков.

Даже мои родители, которые кажутся вполне серьезными со стороны, по факту никогда такими не были. Быть может, потому, что толком никогда ни о чем не переживали? А о чем переживать, если они нашли друг друга еще в студенческие времена и все в жизни у них идет как по маслу? Они живут в удовольствие, занимаются любимым делом. Не читают мнения критиков и не волнуются о том, что подумают другие. У них не очень много денег и почти никакой финансовой ответственности. В любой момент могут улететь искать вдохновение в какой-нибудь Таиланд, как было пару лет назад, и дома даже фикус не завянет, потому что его нет. Я их самый серьезный эксперимент, но уже взрослая, да и за мной всегда присмотрят. Кто-то другой берет на себя риски, решает проблемы, а они просто… творят. Это, наверное, круто, но я всегда видела себя другой. Более ответственной, более занятой, но ни в коем случае не несчастной.

А этот человек у воды сейчас несчастен. И мне становится тоскливо, будто я вижу в его лице всех архитекторов мира, включая себя.

Аполлонов меня наконец замечает, и приходится оторвать от него взгляд. Я робко приближаюсь к нему. Не решаюсь сесть рядом, как будто он задушит меня своей печалью. А Андрей Григорьевич же, в свою очередь, не слушая моих возражений, встает, выкидывает сигарету в дедушкину пепельницу-банку и, обняв за талию, помогает сесть на лавочку.

И опять эти чертовы мелкие разряды тока! Хоть совсем его не касайся!

– А то до утра бы там стояли, – комментирует он, доставая новую сигарету вместо той недокуренной.

– Извините, что беспокою, но… – Я облизываю губы, пряча смущение от лишних прикосновений. Не знаю, что сказать, чтобы не показаться бестактной. – У вас все в порядке? Может, нужна помощь? Хотя чем я могу помочь. Глупо, наверное, просто ну… мне показалось… – Аполлонов смотрит на меня таким взглядом, что я тут же умолкаю, чтобы не нести чушь.

Почему рядом с ним я так сильно хочу казаться взрослой и профессиональной, что в голове не остается ни одной разумной мысли? Одна каша. Я превращаюсь в заикающуюся школьницу, которая несет полный бред.

– Извините, в общем, – бормочу, будто готова встать в угол и понести наказание.

Андрей Григорьевич слабо улыбается, и все равно на щеках проглядываются ямочки. Я за сегодня их видела чаще, чем за все полгода, что он у нас преподавал.

– За что? У вас замечательная семья. – Он говорит искренне, я это чувствую, но отчего-то переводит взгляд на грозовое небо. Вот-вот снова польет дождь.

Мне хочется извиниться за то, что у меня слишком шумные и странные родители, что дедушка всегда такой подозрительный (он не работает в органах уже больше двадцати лет, а по-прежнему считает, что за ним следят) и совсем не хотел обидеть его, намекая, что Аполлонов как честный человек должен на мне жениться и что тетя вообще ерунду говорила весь вечер, а ее Таро – это чушь полная.

– Мне было приятно почувствовать себя частью такой дружной компании. Давно я не испытывал ничего подобного. Если бы не захотел оставаться – не остался.

– А вы…

– Мои родители погибли, когда я был ребенком. Дед умер пять лет назад, у меня осталась только бабушка, но… мы не то чтобы сильно близки с ней, – неожиданно откровенничает Аполлонов, и по телу бегут мурашки от его слов.

Мне сложно представить, каково это – быть одному. Я очень близка со своей семьей, и в моем представлении так живут все. Наверное, поэтому Оксану я воспринимаю как сестру и часть нашей стаи. У моей семьи большое сердце, и мы готовы согреть всех одиноких людей в мире.

– А как же… – начинаю я, но Андрей Григорьевич качает головой.

– Ни сестер, ни братьев, – догадываясь, о чем я спрошу дальше, подтверждает он.

– Я…

– Я вполне привык быть один. – Он слегка улыбается мне, намекая, что не нужно его жалеть, а мне совсем не смешно. – Но в определенные моменты, как сегодня, я впадаю в меланхолию от всяких «если бы да кабы».

– Вы поэтому ушли?

Я сразу чувствую себя неловко.

– Нет, – грустно усмехается он. – Мне позвонили, – поднимает телефон, крутит им в воздухе, – по работе.

– Проблемы? – Это во мне включилась истинная Иванова, которая готова слушать, поддерживать и приобщать к пятничному поеданию шашлыка. Подозреваю, что Оксана когда-то попала к нам так же – пришла на запах мяса и семейной доброты.

– У меня всегда проблемы, я же начальник, – спокойно отвечает Андрей Григорьевич и ерошит волосы, а я отворачиваюсь от него и смотрю на реку в таком недоумении, будто во всем виновата она.

Аполлонов замечает и усмехается. Обреченно как-то.

– Не так представляли себе мою работу?

– Ну-у… не совсем так. Просто я смотрела на своих родителей и думала, что работать – сплошное удовольствие. Что это круто… ну, быть творческим, талантливым, чувствовать себя частью дружной команды и творить, творить… Это же дело всей жизни! Я… я в журнале одну статью про вас видела. Случайно попался в тату-салоне, не то чтобы специально читала, и я… Ну, я там не работаю, но была и… Ладно, молчу, – качаю головой, мысли путаются. – Простите, я вообще неболтливая, но вот иногда… Все, молчу.

– Команда – это хорошо, – подхватывает Аполлонов. – Но вот Лера завтра не выйдет, у нее ребенок заболел. Сказала, будет работать из дома, но я знаю, что не будет. А на прошлой неделе двое ушли в другое бюро. Для них это правильное решение, но мне нужно срочно искать новых специалистов и вводить их в курс дела. Программист наш работает на фрилансе, на Бали. Другой часовой пояс, не стыкуемся по графику, быстро реагировать на наши запросы у него не выходит, потому что часто, когда я отправляю ему задачи, он уже спит. Спасибо, если через неделю обновит сайт. Нашли бы нового, но этот, во-первых, гений, а во-вторых, там в его кодах черт ногу сломит. И это лишь верхушка айсберга.

– А если быть просто… архитектором? – тихо спрашиваю я, глядя на профиль Аполлонова, который устало смотрит прямо перед собой, и неожиданно замечаю темные круги под глазами и тонкие морщинки в уголках. Это становится для меня самым настоящим открытием. – Просто… работать?

– Попробуйте, – пожимает он плечами, поворачивает ко мне голову и смотрит прямо в глаза. От величины его авторитета я будто превращаюсь в песчинку. – Но вы точно захотите большего. И тогда появится ответственность. А с ней и головная боль.

Андрей Григорьевич тушит сигарету о скамью и отправляет окурок вслед за предыдущим. Я чуть подаюсь вперед, подбираю в голове слова сожаления или поддержки, сама не знаю. Больше всего мне хочется встряхнуть его, чтобы он снова распрямил плечи и стал таким, каким я привыкла его видеть, – уверенным, собранным, примером для подражания. Вот только язык не поворачивается что-то подобное сказать.