– Да, надеюсь, что зая. – Он не заискивает и не кривляется перед девочкой. Лишь хмуро смотрит на результат работы и что-то выговаривает сотруднику в очках. Видимо, зая – это очередной тест для принтера.

– Я так не думаю, Андрей Григорьевич. Смотрите, вы когда на печать отправляли, не тот файл взяли, вот, этот «Заярррр», а нужно было «Заярррррр»… – комментирует сотрудник безо всякого смущения, а Аполлонов хмурится еще больше. И лишь после некоторых манипуляций его лицо проясняется, а губы растягиваются в улыбке.

– Черт, я уже думал, мы зря потратили кучу денег, – выдает он, и после его слов все с облегчением выдыхают. Они явно боятся не Аполлонова, а принтера, который стоит посреди мастерской, как огромный невиданный монстр. – Но с системой наименования файлов нужно что-то делать. – И все смеются, припоминая какой-то случай с каким-то проектом, когда в типографию улетело что-то не то.

Я с интересом наблюдаю за Андреем Григорьевичем, но краем глаза замечаю, как из-за стола встает старичок в фартуке. Он берет пару цветных домиков, стоящих рядом с принтером, крутит их в воздухе, а потом, махнув рукой, ставит обратно и выходит грустный. Народ затихает и смотрит старичку вслед.

– Я сам, – тихо произносит Аполлонов и идет за ним.

– Здра-асьте, – привлекая мое внимание, неожиданно тянет приятная девушка с объемными формами и пухлыми щечками. Она шагает в нашу с Голицыным сторону и разряжает обстановку. – Вы практиканты? Так-с, Аня и Николай?

– Ник.

– Ага, – рассеянно кивает она, – а я Маша, секретарь Андрея. Можно просто Машенька.

У девушки волосы завиты в мелкие локоны, на носу очки в массивной оправе, и она одета в дичайшее леопардовое платье, но при этом жутко очаровательна и вызывает лишь симпатию.

– Так, Анечка, Коленька, – Голицын кривит лицо, – давайте я все покажу, всех представлю. Вам задачу дали?

– Да, уборка в каморке, – бормочу я, указывая за спину. – Мы не закончили, но сегодня вряд ли…

– В малой макетной?

– Н-наверное.

– Ой, конечно, вы за один раз не справитесь. Мы сами туда боимся заходить.

– А уборщица?

– Она говорит, что лучше все сожжет, но разбирать не будет. Так, это Алинка – моя дочь и…

– Личная помощница Андлея Глигольевица, – объявляет девчушка и закалывает себе челку совсем как Аполлонов.

– Садик закрыли на карантин, а в отпуск меня не пускают, – смущенно улыбается Машенька.

– А мужчина, который ушел?

Кажется, что это все интересно только мне, Голицын тихо матерится за моей спиной.

– Это наш мастер. Семен Иванович. Он уже пятьдесят лет занимается макетами. Делает такие чудеса из дерева! Я вам покажу, идемте на экскурсию.

– Он расстроился, что появился принтер? – спрашиваю я, пока мы следуем за Машенькой по коридорам бюро.

– Конечно, – вздыхает она и ведет нас в противоположную сторону от двери, в которую мы с Ником вошли.

Оказывается, из макетной есть второй выход, и он ведет прямиком в офисную часть этажа. Кажется, все здание можно обойти по кругу, переходя из помещения в помещение.

Мы минуем панорамные окна в пол, из которых открывается вид на двор: Аполлонов и старичок как раз сидят там на лавочке. К ним выходит девушка в строгой юбке с подносом в руках и предлагает каждому по чашке кофе.

– Но Андрей его не уволит. Он обожает аутентичность, дерево, старую школу. Я думаю, что принтер – это баловство. Только нашему Семену Иванычу все равно грустно.

Маша проводит нас мимо небольшой комнатки с кучей хлама, чайником и микроволновкой (по ее словам, тут обедают ПП-шники, которые носят с собой из дома курочку с гречей). На ходу рассказывает, куда большинство работников ходит обедать – в столовую через дорогу, – и приглашает присоединяться, если захотим. Предупреждает, что кружки у зоны с кофемашинами оставлять строго запрещено, потому что их точно уведут: если не со зла, то шутки ради.

Мы узнаем пароли от вай-фая, прослушиваем лекцию про систему пропусков, которые нам не положены, но мы получим временные и будем отмечаться у охранника каждый день.

– Приходить можете чуть раньше, вас пустят. А вот опаздывать я вам не советую.

Делаю в телефоне пометку и ловлю насмешливый взгляд Голицына.

– А что еще находится в этом здании? Офисы других компаний? – спрашиваю я.

– Третий этаж – это другой отдел. ЖК, многоэтажки, типовая застройка, – говорит она с каким-то презрением. – Там вам делать нечего. Четвертый – отделы продаж и менеджеры, им на первом места не хватило. Ну и несколько крупных конференц-залов. В общем, ничего интересного. На пятом архив и неосвоенные помещения. Была идея их сдавать, но не сложилось. Та-ак, а это у нас зал славы.

Машенька замолкает и распахивает перед нами двойные деревянные двери, а мы с Голицыным одновременно и неподдельно ахаем. Там, под стеклянными куполами, спрятаны поистине великолепные макеты, это понятно даже издалека. А самое удивительное, что все это мы видели и раньше. В городе.

– Это же Театр оперы и балета! – шепчу я, глядя на неоклассическое здание. На макете отточен каждый, даже самый мельчайший элемент. Я ощущаю себя великаном, который смотрит на город сверху.

– А это пристань, смотри, – говорит Голицын тихо и восхищенно. Ничто прекрасное ему явно не чуждо.

– Но вот это… Что это? – Киваю на неизвестное здание невиданной красоты. – Этого же нет…

– Так и не построили, да. – Машенька поджимает губы и вздыхает над очередным макетом, который завораживает футуристическими линиями и яркими цветами. – Смотрите, – она нажимает кнопку на пульте, и купол заливает алым закатным светом. Грани здания подсвечиваются со всех сторон, будто пылают. Мы дружно выдыхаем, а Машенька переключает режим, и теперь мы смотрим на рассвет – синий, ледяной, он теплеет и уходит в тревожный лиловый.

У меня внутри все сжимается от восторга, даже слезы выступают на глазах.

– Я правда в восторге, – произносит Голицын тихо.

– Благодарю за столь высокую оценку. – Мы оба вздрагиваем и оборачиваемся на голос. Я невольно задерживаю дыхание. – Особенно вас, Николай. От такого критика и похвала ценнее.

Аполлонов стоит в дверях, скрестив руки на груди, и улыбается.

– Я признаю талант, он у вас есть, – самодовольно ухмыляется Голицын, – но меня это не касается.

Аполлонов устало потирает лоб и смотрит на наручные часы.

– На сегодня вы свободны, все равно не успею ввести вас в курс дела. – Он говорит сам с собой, и я с трудом сдерживаю улыбку, потому что у него по-прежнему комично заколота челка, а руки грязные. – Анна, отметьте в журнале, я потом распишусь.

– Конечно.

Я слишком активно киваю, пока Голицын закатывает глаза.

– Так, Анечка, мне нужно подготовить документы, – вступает Машенька. – Значит, Николай Васильевич Голицын, – (я усмехаюсь), – и Анна… а, нет, ты не Анна.

Машенька что-то ищет и печатает в своем планшете.

– Я все напишу, – быстро перебиваю я, чтобы она не говорила этого вслух. Только не сейчас, не при Голицыне, не надо произносить мое…

– Аннабель Леонидовна?

Я слышу привычное удивление в голосе.

– У меня родители – фанаты Эдгара Аллана По, – не устаю я оправдываться за эксцентричную семью.

– Как краси-иво, – с явной издевкой завывает Голицын.

– Ну ходил бы на пары, давно бы знал, как меня зовут, – бормочу, пока он бьется в конвульсиях, а Машенька подхватывает и восторгается.

– Аннабель Леонидовна! Это о-очень красиво, – кивает она, в то время как Ник захлебывается смехом.

– Я уже скоро сменю имя и паспорт, – рычу я на него, сбрасывая руку со своего плеча, на которое он оперся, согнувшись пополам в приступе неудержимого хохота. – Фантазия моих родителей очень…

Правда, я не договариваю, потому что все отвлекаются: Андрею Григорьевичу кто-то позвонил, а Машенька начинает скакать перед ним и что-то подсказывать, тыча пальцем в планшет. У них есть дела поважнее моих, а нам с Голицыным пора домой.

– Пошли уже, Николай Васильевич.

Тот опять рычит про Ника, но я не слушаю. Ухожу в свои мысли, и они все крутятся вокруг того здания. Кажется, я влюбилась. В здание. В груди и правда какое-то трепещущее чувство, о котором я только в книжках читала, и это стирает шестьдесят семь процентов плохих впечатлений от этого сложного дня. Я готова сражаться с любыми демонами, если в конце пути меня ждут такие шедевры.

Не прощаясь с Голицыным, который что-то без конца болтает у меня за спиной, я вылетаю из бюро и заворачиваю в кофейню в соседнем здании. Заказываю праздничный латте в честь первого дня и кайфую оттого, что вижу тут много работников «Аполло Арт»: все друг друга знают, подкалывают, шутят. Я в туфлях и костюме смотрюсь странновато и даже комично среди модных современных людей, но даже это не может испортить мое воодушевленное настроение.

– Доброго дня, Анна, – улыбается девушка-бармен, читая имя на стаканчике. Отдает мне латте, и я выхожу на улицу.

Дождь закончился, воздух тяжелый, сырой, тротуары блестят, но мне хорошо. Мне задумчиво, хоть и слегка душно. Интересно, как то шикарное здание смотрелось бы в дождь и в грозовую погоду, как сейчас? С этими тяжелыми свинцовыми облаками и синим небом.

Я попиваю кофе, стоя на тротуаре рядом со своим новым местом работы. Ну ладно, практики. Рассматриваю высокие буквы, гадаю, каких годов эта постройка и чем она была раньше. Нужно погуглить, наверняка найдутся старые фотографии шестидесятых годов. Я стягиваю пиджак, оставаясь в топике. Но стоит подойти к дороге, как все летит к чертям собачьим. В том числе и бумажный стаканчик.

Снова я, тот самый мотоциклист и лужа.

– ТВОЮ МАТЬ! – успеваю крикнуть и понимаю, что прекрасно знаю этого полудурка, который не умеет водить. – Я УБЬЮ ТЕБЯ, НИКОЛАЙ!

– Меня зовут Ник, Аннабель-Ли, пресвятая Анна, покровительница занудства, – хрипло хохочет он, сдав назад и притормозив как раз напротив.

Я заношу ногу, чтобы пнуть чертов мотоцикл, и даже успеваю это сделать, но Ник дает по газам, и я больно бьюсь пальцем о какую-то металлическую деталь, теряю равновесие и со стоном падаю на колени.

Твою-мать-твою-мать-твою-мать.

Глава 8

«Твою-мать-твою-мать-твою-мать».

Я сижу на ступеньках «Аполло Арт» в мокром грязном костюме и страдаю. Это выше моих сил! Тут же пытаюсь взять себя в руки, постанываю от боли, но уверяю себя, что со всем справлюсь. Я просто очень устала. Я представляла себе, что после долгих месяцев напряженной работы над курсовой получу свой день триумфа, а получила… Голицына и лужу. Стискиваю зубы, пытаясь забыть о том, как больно. Вот сейчас соберусь с силами и пойду на остановку. Сейчас, да, уже встаю. Ну как же палец болит!

Вскрикиваю и падаю обратно. На ногу наступить невозможно. Приехали! Видимо, я здесь и умру, так и не достигнув архитектурных высот. Увы, профессор Аполлонов.

– Анна?

Я вздрагиваю, потому что не понимаю, в голове звучит голос Андрея Григорьевича или наяву. Задираю голову, а надо мной, подсвеченный пробивающимся сквозь тучи солнцем, стоит сам Аполлонов. У него на лбу по-прежнему висит детская заколка, а в руках он держит ноутбук и кофе в простом бумажном стаканчике.

– Поехали, – спокойно говорит он.

– Куда?

– Есть предположение, что в травму.

Чего?

Андрей Григорьевич вручает мне свой ноутбук и помогает встать, придерживая за талию, но я тут же порывисто отодвигаюсь от него и снова едва не заваливаюсь на асфальт. Краснею от стыда, что умудрилась оказаться в такой ситуации, да еще в первый же день практики. Представляю, что лучше доползу на четвереньках до ближайшей остановки и вызову такси, чем окажусь вдвоем в тесном салоне автомобиля с Аполлоновым, но моих возражений он не слышит и молча, к счастью почти меня не касаясь, ведет к своей машине.