К нам тут же подбегает охранник из «Аполло Арт», забирает у меня кофе, сумку, ноутбук Аполлонова и без разговоров грузит все это в салон. А палец тем временем начинает болеть все больше и больше, по мере того как отступает первая волна шока.

– Слушайте, давайте я на такси… – успеваю пробормотать, пока не оказываюсь у пассажирской двери его очень крутой на вид тачки.

Да, мне больно, но не настолько, чтобы ехать в травму. Тем более с НИМ! И вообще я боюсь врачей! Это, кажется, что-то из детства. По мнению моих родителей, скорую нужно вызывать, только когда уже умер. В больницу, как вы понимаете, в нашей семье обращались только в самом крайнем случае вроде двусторонней пневмонии (моей) или лопнувшего аппендицита (это у папы). Поэтому такие поездки всегда наводили ужас, который я чувствую и сейчас. Особенно в опасной близости с Андреем Григорьевичем. Какого черта я сразу не сбежала? Сейчас бы уже была на пути домой, а потом сидела и смотрела бабушкин сериал с компрессом из магнезии на пальце. Меня бы всей семьей пожалели, а дед предложил стопочку наливки на удачу.

– Садитесь, – настаивает Аполлонов, потому что я упираюсь.

– Не нужно, все нормально, я… – стискиваю от боли зубы, но не сдаюсь. – Я лед приложу, и пройдет.

– Можете считать, что получили производственную травму, а я переживаю о собственной шкуре, – усмехается он, пока я перевариваю только что сказанное и пытаюсь найти логику.

Неуверенно еще раз переступаю со здоровой ноги на больную, чтобы проверить свои силы, и со стоном бью кулаком по крыше машины. Искры летят из глаз, но я думаю только о том, что, к счастью, не оставила вмятину, и это не лучшее начало деловых отношений с, возможно, будущим боссом.

– Вы чего? – Андрей Григорьевич внимательно смотрит мне в глаза. Он стоит уже у водительской двери по другую сторону машины.

– Мне… кажется, больно, – шиплю я.

– Только сейчас стало? Болевой шок прошел?

– Ой! – Я киваю, всхлипываю и утыкаюсь лбом в холодный мокрый металл крыши автомобиля.

Все становится еще хуже. Раньше нога просто болела, сейчас мне кажется, что она раздулась и не вмещается в проклятые туфли. Даже страх и трепет перед Аполлоновым отходят на второй план.

– Да все норм, я… сейчас сама….

Но убедить в этом никого не успеваю, потому что из глаз начинают бежать слезы, которые я не могу контролировать. Есть желание просто отстегнуть ногу.

– Ой, ну подумаешь, ударилась, – ворчит из ниоткуда появившаяся женщина, которую я, кажется, видела на первом этаже бюро. Она красиво подкуривает сигарету и кивает в мою сторону: – А рожать-то как будешь?

Я молча (и мужественно) дергаю на себя дверь автомобиля, потому что, кажется, все наблюдатели этого ждут, а я их задерживаю. Но дверь открывается слишком легко, не то что на дедовой «Ниве», и я со всей силы бью ею по своей голени.

– ДА ТВОЮ Ж… – успеваю прокричать, прежде чем кусаю язык, и очень надеюсь, что мои вопли, как в кино, скроют гудки машин. Но нет. Физически ощущаю на себе чужие взгляды и сгораю со стыда.

– Так, не двигайтесь, Анна. Просто замрите, но дышите, пока еще что-нибудь не сломали. – Аполлонов говорит со мной как с душевнобольной. Прекрасно. Он огибает машину и, подав руку, которую я бы в любом другом случае проигнорировала, помогает аккуратно усесться на переднее пассажирское кресло. – Тут места для маневров больше, чем сзади.

У него одна из тех тачек, где задние сиденья так – для красоты. Низкая, быстрая, спортивная. Я хлопаю глазами, не веря в абсурдность происходящего, а Андрей Григорьевич уже садится рядом, быстро забивает адрес травмпункта в навигатор и выруливает на дорогу, встраиваясь в оживленный поток машин.

– Тут недалеко, скоро приедем, – говорит мне через несколько минут, а у меня от боли в ушах звенит.

– А у вас заколка в волосах, – не знаю зачем произношу я. Наверное, просто чтобы о чем-то болтать, а не сгорать от стыда.

Он кивает, тянется и снимает безделушку, как будто ничего особенного и не произошло.

– Алинка расстроится. Все время забываю вернуть. – Аполлонов кидает пластмасску с бантиком в подстаканник, где я обнаруживаю еще пять разноцветных девчачьих заколок.

– Воруете у нее? – сквозь слезы выдыхаю я, силясь отвлечься от боли.

– Ей это нравится. Она всегда кокетничает и делает вид, что не хочет давать мне заколку, но в итоге приносит самую красивую.

– Вы флиртуете с пятилеткой?

«Господи, как больно-то!»

– Алинке четыре, – с важным видом уточняет Андрей. – И да, я флиртую.

Я смеюсь и прикрываю ладонью глаза – раздражает солнечный свет. А вот уверенность и спокойствие Аполлонова – это прямо то, что доктор прописал: будто даже обезболивает, хотя все равно кожа на голени саднит. Прекрасно я на практику сходила – теперь вся в синяках и, возможно, с переломом.

– Есть кофе, кстати, черный без сахара, но, пожалуй, неактуально.

Голос Аполлонова, точно якорь, удерживает меня в этом бренном мире.

– А как вы узнали, что я…

– Как раз выходил с работы, увидел, что вас облили из лужи. Невоспитанный человек. Вы успели рассмотреть номер?

Он не понял, что это Ник? Я не стукачка.

– Нет, – даже быстрее, чем нужно, отвечаю я. Шепотом, потому что боль нарастает. Пытаюсь думать о том, что в больницу меня везет мой кумир, и это даже смешно. Ну то есть не на выставку в Лондоне, а в травму.

Мечты сбываются, но не совсем.

– Как вам мой бриллиант? – Аполлонов явно пытается меня отвлечь. – То здание под куполом. Вы его рассматривали с Николаем.

– О-очень краси-ивое, – тяну, едва не всхлипывая, я.

«Господи, как больно!»

– Почти приехали, терпите. Его так и не построили, хотя все было готово.

– Капец! – все-таки хныкаю.

– Согласен. – Аполлонов мастерски делает вид, будто мы ведем обычный диалог. – Один богатый человек заказал эту штуку в подарок для жены.

– Это что, жилой дом?

Я хочу снять туфли. Из-за каблуков упор приходится как раз на пальцы. Хочу, но боюсь, что станет еще хуже, если притронусь к ноге.

– Нет, это что-то вроде культурного пространства. В общем, он заказал, а потом погиб.

– Как грустно, блин! – И я это не о смерти потенциального владельца какого-то там пространства.

– Так вот, он умер, а жену этот проект не интересовал, и его бессрочно заморозили. Вы обратили внимание на остекление? Мы использовали…

– Потрясающее! Остекление!

Я стараюсь быть тише, но уже нет никаких сил. А машина тем временем останавливается, и Андрей Григорьевич поворачивает ко мне голову.

– Приехали. Сидите смирно, – приказывает он и выходит из машины, чтобы открыть дверь и ловко вызволить мое несчастное тело на волю.

Я жмурюсь, будто так мне будет не страшно, и изо всех сил хватаюсь за его плечи, а он, подхватив меня, так легко несет на руках, будто я ничего не вешу.

– Спасибо, – шепчу я. Мне жутко неловко от всей ситуации.

– Пока не за что, – говорит он и спиной открывает дверь травмпункта. Идет к регистратуре под взгляды сидящих в очереди. – Нам бы снимок или что там положено. Она ударилась.

– А что вы таскаете ее? – возмущается злая женщина в белом халате и с голубыми тенями до тонких, как нитка, бровей. – У нее ног, что ли, нет?

И меня тут тоже будто нет.

– Ей ногу повредили.

– Ну вторая-то на месте.

– Думаю, это не ваше дело, – сдержанно произносит Аполлонов, а я стараюсь до мелочей запомнить момент, чтобы потом, когда стану знаменитой, запечатлеть для потомков самую яркую сцену книги «Аннабель-Ли и сто неловких ситуаций». Всенепременно.

– Садитесь, – женщина в приемной упрямо кивает на кушетку, где уже сидит какой-то пьянчуга с… фу, с металлическим штырем в руке! – Сейчас врач подойдет.

Пьянчуга со штырем и синяком под глазом приветливо улыбается и смущенно пожимает плечами, мол, ну вот так я развлекаюсь утром рабочего дня. Андрей Григорьевич смотрит на свободное место, но не двигается.

– Я… я могу сесть, – бормочу. – Или встать.

– Потерплю, – уверенно отвечает Андрей, и на секунду наши взгляды встречаются.

Мы молча ведем диалог о том, что ситуация из ряда вон выходящая и нам обоим крайне неловко, но завтра мы обязательно постараемся обо всем забыть.

– Давайте обезболивающий укол вашей страдалице поставим, а то ж изноется, – ворчит все та же противная тетка, когда к нам выходит медсестра со шприцем и кивает на дверь.

– Чего ждем? Заносите! – еще более мерзкая медсестра неприятно тянет слова и вообще не церемонится. – За ширму давайте ее. Что, вот прям так больно?

Аполлонов, слава богам, ретируется без дополнительных инструкций обратно в коридор, ему это видеть, конечно же, не стоит. Но, оставшись одна, без поддержки, я еще больше пугаюсь, будто мне снова восемь и меня собираются исколоть иголками.

– Штаны и белье спускаем, – горланит медсестра так громко, что все километрах в пяти слышат это, ну супер! Приветики, Андрей Григорьевич!

После мне наконец ставят укол внутримышечно и просят одновременно держать ватку, одеваться и выходить из-за ширмы.

– И обувь снимите!

Я, только застегнув штаны, начинаю волочиться к выходу, как тотчас появляется Андрей Григорьевич и пытается снова придержать меня за талию, но я старательно этого избегаю. Ногу мгновенно сводит от обезбола, и как будто сразу становится легче, а я могу более-менее ясно соображать.

Я, нога, ширма, Аполлонов. Кошмарное начало делового сотрудничества, если честно. У меня даже щеки краснеют при этой мысли, но сгореть со стыда в объятиях начальника я не успеваю, так как освобождается одна из лавочек, с которой уводят двух подравшихся подростков. На место претендует явно нетрезвый мужик с опухшим носом и, кажется, сломанным пальцем (по крайней мере, выгнут он не в ту сторону), но Андрей качает головой в его сторону.

– Не вопрос, братан, – бормочет мужик, уступая нам, и падает на пол там же, где стоял, по-турецки скрещивает ноги и флегматично глядит по сторонам.

Я, допрыгнув до стены, выдыхаю, потому что Аполлонов больше меня не трогает, сажусь на лавку и снимаю туфлю с поврежденной ноги. Обезбол работает, и я почти спокойно распрямляю ступню.

– Как это они расщедрились на целый укол для меня, – шепчу я Андрею так, чтобы слышал только он.

– Да потому что нюни распустила, – гаркают из-за стойки в регистратуре. – Все сидят да помалкивают, а ей, видите ли, больно. Вон у Егора Степаныча штырь в руке, и он что-то не плачет, да, Егор Степаныч?

– Так, сестричка, во мне анестезии три литра. Ну, сама понимаешь…

– Все нормально, – улыбается Андрей мне в ответ, – но теперь я определенно буду бояться ваших ног.

Не поняла. Он что, шутит со мной? То есть мы ведем настоящий непринужденный диалог?

Я не реагирую на его слова, не знаю как. Поэтому неопределенно хмыкаю и хмурюсь – инстинктивно пыталась поджать пальцы ног и тут же получила по заслугам. Обезбол не всесилен.

– Удар у вас что надо, Аннабель Леонидовна, – усмехается Аполлонов.

Сидит на корточках у моих ног и усмехается. Кажется, мы где-то незаметно перешли границу субординации. Не люблю я такое. Я – пыль, он – профессионал. Все должны занимать свои места, а когда происходит путаница и тот самый профессионал в результате сидит с моей туфлей в руках у моих ног… я вообще не знаю, как себя вести. Сюр какой-то.

– Анна, – все же поправляю я.

– Анна, – кивает он. – Не нравится имя? Красивое же.

– Вычурное и совсем мне не подходит.

– А мне кажется, очень даже… – Андрей Григорьевич не договаривает, судя по взгляду, в котором еще не угасла мысль.

– Иванова, на рентген! – зовут меня, и неведомая магия исчезает.

Вот и хорошо. Я – пыль, он – профессионал. Не стоит забывать.