Кто—то опустился в кресло. Кто—то медленно поставил бокал на стол. Никто не двинулся навстречу. Никто не сказал ни слова. Даже охранники, уже оправившиеся, стояли в стороне. Все ждали, сами не зная чего.

Никто не мог ответить, потому что вопрос ещё не прозвучал.

Игорь продолжал стоять в центре, будто забыл, как ходить. Словно то, что привело его сюда – крик, отчаяние, потеря – исчезло, оставив одного перед стенами, полными чужих глаз.

Профессор двинулся первым – быстро, не оборачиваясь ни на кого. Его шаги были короткими, но твёрдыми, как по тонкому льду, где каждое движение выверено самой осторожностью.

Он остановился напротив Игоря, не оставляя пространства для отступления. Лицо профессора превратилось в напряжённую маску без единой живой мышцы. Губы сжались в тонкую линию, скулы заострились, брови сошлись у переносицы. Гнева на его лице не было, но за ним стояло напряжение, близкое к боли. Глаза смотрели жёстко, будто обнажая перед собой собеседника до основания.

– Что ты здесь делаешь, Игорь? – спросил он тихо и резко, с металлической остротой, заставив воздух дрожать.

Эти слова прозвучали не как вопрос, а как выстрел. Ни у кого не осталось сомнений – это обвинение, приговор, вынесенный прежде следствия.

Игорь не отступил. Он стоял напротив, глядя прямо, точно единственное, что удерживало его в вертикальном положении – это взгляд. Его тело незаметно дрожало, но в этой дрожи не было страха. В ней смешались ярость и боль, сдерживаемые из последних сил.

– Пустите меня к ней, – голос сорвался, став хриплым, первобытным. – Я должен её видеть.

Никто не ответил: ни гости, ни охрана, ни те, кто стоял рядом. Тишину нарушил лишь глухой голос Вениамина Степановича:

– Её уже увезли.

Эти слова ударили Игоря, как боец бьет в грудь. Плечи осели, пальцы разжались. Он сделал шаг назад – неуверенный, будто под ногами исчезла земля. Но тут же остановился и поднял голову. Его лицо изменилось: паника ушла, осталось только спокойствие и решимость.

Профессор пристально посмотрел на него снова – с холодной, жёсткой настойчивостью. Голос прозвучал ещё тише, почти без интонации, но в его ровности ощущалось железо:

– Я спросил, что ты здесь делаешь, – процедил он сквозь зубы так, что задрожал воздух.

Глаза Игоря прояснились. Он посмотрел прямо в лицо профессору: спокойно, без угрозы, без мольбы. Этот взгляд был как щит без солдата: ничего не защищал, но ясно показывал, что его появление здесь не случайно.

– Я пришёл, – сказал он, – потому что мы с Софьей были любовниками и собирались пожениться.

Фраза прозвучала просто, без надрыва и пафоса, как констатация, как ключ в замок чужой лжи.

– Мы были вместе, и я имею право знать.

Эти слова повисли в воздухе, сгустившись, словно перед грозой. Кто—то в дальнем углу ахнул, будто случайно вдохнул раскалённый воздух. Кто—то резко отвёл взгляд, оказавшись свидетелем сцены, не предназначенной чужим глазам.

Павел шагнул в сторону, инстинктивно ища опору в стене. Оксана застыла, сжав руки в кулаки до боли. Родион хмыкнул почти беззвучно, но так, что воздух в зале стал тяжелее.

Профессор не двинулся, лишь едва заметно дрогнули веки – это уловил только Игорь.

Молчание сгустилось, превратившись в плотину. Казалось, одно слово – и она треснет. Но никто не решился нарушить тишину.

Игорь продолжал стоять на месте: руки опущены, спина прямая. Он не защищался. Он ждал, и если в этом ожидании была слабость, то только та, которая делает человека непоколебимым.

Профессор не закричал, не вспыхнул внезапно, как закипающая вода. Его ярость поднималась изнутри, как подземный толчок, проявившись в теле раньше, чем в словах. Лицо побледнело, кровь отступила, оставив лишь гнев и нечто более личное, болезненное. Глаза сузились: в них не было безумия, только расчёт, за которым чувствовалось острое чувство. Губы дрогнули, сжались в тонкую линию и вдруг дёрнулись.

Он подошёл ближе – быстро, с напряжением, как человек, потерявший контроль, который прежде всегда удерживал. Рука поднялась невысоко, ладонь резко и точно ударила Игоря по щеке. Не было замаха – лишь короткое, почти автоматическое движение, словно заранее просчитанное.

Звук пощёчины оказался звонким, позорным, прокатившись по залу, как напоминание о чём—то, что нельзя произносить вслух. Он напоминал хлопок двери в пустом доме: дело не в шуме, а в смысле происходящего за ней. В нём была не только физическая сила, но и эмоциональный вызов, предъявленный на глазах у всех. Те, кто стоял рядом, вздрогнули, но никто не шелохнулся. Сама сцена окаменела вместе с ними.

– Что ты несёшь, щенок, – произнёс Вениамин, не повышая голоса. Слова слетали с губ резко, сквозь стиснутые зубы. В них звучало не раздражение, а унижение, удар по собственной границе.

Профессор отступил. Не споткнулся, но шаг его был короче задуманного, будто нога не сразу подчинилась. Грудь резко вздымалась, дыхание стало слышным, как у человека, только что вышедшего из ледяной воды. Руки дрожали не от гнева, а от истощения. Он смотрел на Игоря, как на своё отражение в кривом зеркале – человека, которого не хотел признавать, но не мог игнорировать.

Игорь не шелохнулся, будто врос в пол. Его голова была чуть повёрнута, правая щека быстро темнела от удара, но сам он стоял прямо. В глазах не было страха, он смотрел на профессора не как младший на старшего, а как человек, которому больше нечего терять.

Он не произнёс ни слова, не сделал ни одного движения, не попытался оправдаться или уйти в себя. И в его неподвижности было достаточно силы, чтобы тишина в зале стала почти осязаемой.

Павел по—прежнему сжимал подлокотник кресла до побелевших костяшек пальцев. Оксана смотрела в пустоту, скрестив руки на груди так, что ногти впились в кожу. Родион не моргал – в его взгляде не было осуждения, скорее старческое любопытство, будто он наконец увидел то, чего давно ожидал.

Милена отвела глаза не из страха, а из уважения к тому, что случилось. Она понимала: произошедшее – больше, чем ссора, больше, чем срыв. Это неотменимая грань, после которой возвращения не будет.

Мгновение тянулось, как затянутый вдох. Все ждали, что кто—то заговорит, но никто не решался нарушить напряжение, накопившееся между двумя мужчинами. Их разделяло меньше метра – и бесконечность.

Тишина, наступившая после пощёчины, не рассеялась. Наоборот, стала тяжёлой, будто все перестали дышать одновременно. В этом ожидании было больше страха, чем в самом ударе.

Кто—то сглотнул слюну, звук показался слишком громким. Кто—то опустил глаза на собственные руки и не узнал их. Ситуация вышла из—под контроля, и никто не знал, как её вернуть.

Из—за двери донеслись шаги: негромкие, но отчётливые, с равномерным ритмом. В зале напряглись. Появился Анненков – спокойный и собранный, как человек, привыкший входить туда, где ждут не его, а решений.

Он шёл медленно и уверенно, без лишних жестов, не привлекая внимания, но с его появлением зал словно обрёл точку опоры.

Следователь остановился рядом с профессором, не взглянув ему в глаза, но ясно понимая, что тот чувствует его присутствие и смысл появления. Линия между ними натянулась, как канат под током.

– Профессор, – голос Анненкова был ровным, как лист бумаги перед подписью, – прошу вас предоставить мне возможность поговорить с молодым человеком наедине.

Вениамин долго не отвечал. Он сохранял прежнюю позу, но внутри что—то ломалось и гасло. Плечи не опустились, но уже не выглядели такими прямыми. Он медленно повернул голову, будто с трудом оборачиваясь не к следователю, а к кому—то из прошлого.

В глазах профессора была ярость – не на Игоря, не на Анненкова, даже не на ситуацию, а на необходимость находиться здесь.

– Он врёт, – произнёс Вениамин почти шёпотом. Не потому, что хотел говорить тихо, а потому что голос не слушался. – Он всегда врал.

Анненков кивнул, будто принял это не как факт, а как симптом.

– Возможно, – ответил он спокойно. – Именно поэтому я должен его выслушать.

Повисла пауза, ощутимая и значимая, словно между словами должно было прозвучать ещё что—то, чего никто не решался сказать. Тишина не ушла, лишь отступила в сторону, растягивая напряжение до предела.

Вениамин медленно разжал пальцы, преодолевая внутреннее сопротивление. В этом движении не было согласия – только освобождение. Словно отпустил не Игоря, а самого себя. Сделав шаг в сторону, он освободил путь. Грудь его вздохнула, но воздух застрял где—то внутри.

Анненков слегка наклонил голову и, спокойно посмотрев на помощника профессора, спросил:

– Как вас зовут?

– Игорь Васильев, – коротко ответил тот; голос его был напряжённым, но ровным.

– Понял. Следователь Иван Анненков, я веду это дело. Пройдёмте, Игорь, нужно поговорить.

Тот не стал ничего спрашивать и молча пошёл вслед за следователем. Их фигуры скрылись за дверью кабинета, которая закрылась мягко, но уверенно, отрезав их от зала и чужих взглядов.

Анненков не торопился. Поставил перед Игорем стакан воды без слов и лишних движений – просто жест, чтобы снять напряжение. Сам остался в тени, слегка откинувшись в кресле. Тусклый свет от лампы падал, скользя по столу, не доходя до углов. Ни шороха бумаг, ни скрипа кресла – только дыхание.

Игорь держал стакан двумя руками, крепко сжимая его, словно боялся отпустить. Он долго не смотрел на следователя, только на стол, потом – на собственные руки. Заговорил, когда почувствовал, что может.

– Мы… мы были вместе, – произнёс он сдавленно, но без фальши. – Не знаю, как это описать. Это само пришло. Постепенно. Я сначала даже не понял.

Он на мгновение замолчал, собираясь с мыслями.

– Я впервые увидел её в библиотеке. Она не выделялась: просто сидела с книгой, медленно перелистывала страницы. Никакого макияжа, никакой позы – просто сидела. А я стоял у стеллажа и не мог не смотреть.

Он провёл пальцем по краю стакана.

– Сначала думал, что пройдёт. В институте многие нравились, это нормально. Но потом я услышал её голос. Просто поздоровалась с кем—то в коридоре. И всё. Голос запомнился сразу. Не тембр, не слова, а именно голос… Наверное, с этого всё и началось.

Игорь сделал паузу, потом продолжил:

– Познакомились мы случайно, в лаборатории. Общались по работе, как все. Никаких намёков, ничего лишнего. Но я начал ждать этих разговоров, искать повод оказаться рядом. Потом понял, что даже если она просто молчит возле меня – мне уже лучше.

Он снова замолчал, глядя в стакан.

– Потом мы стали близки. Не сразу, как—то естественно. Однажды задержались у меня дома, и она осталась. Не из—за страсти или случая – просто так сложилось. Так и продолжилось: иногда у неё, иногда у меня. Без ритуалов, без слов, что теперь всё иначе. Но я никогда не думал, что это временно. Она была со мной, и я это чувствовал каждое утро, когда просыпался рядом с ней.

Он снова посмотрел на свои руки.

– Я понял, что влюбился. Без романтики, без всего этого лишнего – просто понял и сказал ей об этом. Не сразу, через пару месяцев. Просил её выйти за меня – без давления, спокойно. Она отвечала, что после университета. Сначала диплом, потом остальное. Я не настаивал. Мне хватало, что она рядом. Мы не скрывались, но и не афишировали наши отношения. Это было не из—за удобства, не от страсти, а по—настоящему. Такое чувство не кричит о себе, но держит крепко. Я знал, что она со мной, и мне этого было достаточно.

Игорь замолчал, и в комнате повисла тишина.

– Однажды вечером мы остались после работы. Поздно было. Вышли на улицу, сели на лестницу за корпусом. У неё был контейнер с едой, я снял куртку, подложил. Мы ели молча, без разговоров, и это было лучше любых слов.

Он снова слегка сжал стакан.