Я вздрогнул и привел в действие лицевые мышцы, так и сяк гримасничая.

Утка торжествующе захлопала крыльями, будто извещая невидимую аудиторию: «Вот видите, я же говорила: он живой!»

Но едва я приподнялся, птица испуганно отлетела прочь, вспархивая над топью, как брошенный верной рукой плоский камушек, скачущий по водной глади. Она вернулась к своим утятам и к папаше-селезню – но, может, то была еще одна утка, потому что у египетских уток не разберешь, где самка, а где самец: у тех и других одинаковое бежевое оперение. Мигом утратив ко мне всякий интерес, утка вытянула шею, возглавила флотилию и, решительно загребая перепончатой лапой, стала пробивать в тине дорогу своему выводку, оставляя за собой волнистые зеленоватые разводы.

Покачиваясь, я встал на ноги и огляделся. Эта болотистая долина, несомненно, принадлежала к дельте Нила, море было где-то неподалеку. Что натолкнуло меня на эти мысли? Тянувший с севера солоноватый ветерок, поступь пепельно-серой цапли, внимательно изучавшей тину, и справа от меня – компания священных ибисов, голенастых и элегантных в своем черно-белом облачении, неотделимых от египетского пейзажа.

Увязая в жиже по колено, я пробирался болотом в поисках твердой почвы. Как приятны были эти усилия! Я вновь обретал уверенность, гибкость суставов, тонус и подвижность мышц, изголодавшихся по движению, я вновь ощущал восторженную жажду приключений. Кровь бурлила от нетерпения. Я опять возродился, и это меня пьянило.

С юга приближалась стая розовых фламинго; они свернули к западу, накрыв меня тенью, потом исчезли за горизонтом. Я провожал глазами их полет и в этот миг уловил краем глаза какой-то силуэт, поднимавшийся из тростников. Длинные каштановые волосы, тонкий профиль, следивший за движением того же облака птиц.

Нура!

* * *

Нужно ли описывать подробности случившегося? Очевидно, мощный разлив Нила затопил возведенную на берегу пирамиду, а затем воды, отступая, выбросили нас наружу. Отток вод в конце концов донес нас до гнилостных болот. Среда напитала наши останки влагой, необходимой для восстановления.

У меня уже был опыт неоднократного возвращения к жизни, Нура возрождалась лишь однажды, но мы с ней не обсуждали этот процесс, ибо он совершался естественным путем, помимо нашей воли и нашего участия. С точки зрения целительства я отказался от попыток объяснить это явление.

Куда больше нас занимали два вопроса: где и когда?

Где, черт возьми, мы очутились? Я сразу выдвинул предположение насчет дельты Нила, но Нура предположила, что медленные течения могли отнести нас и много дальше. Может, мы долго блуждали по морским просторам, прежде чем нас прибило к берегу… Она напомнила мне о странствиях саркофага, в который меня заточили в давние времена и который она обнаружила у финикийских берегов.

Когда? Сколько минуло лет, веков или даже тысячелетий? Этот вопрос кружил нам голову. Как успел эволюционировать род человеческий? Да и уцелело ли человечество до сих пор?

Последнее опасение поразило меня. Мысль о том, что земля могла избавиться от людей, никогда не приходила мне в голову прежде, во времена моего доисторического детства, когда я жил в небольшом сообществе себе подобных и встречал столько животных, что мы сосуществовали с другими видами на равных. Однако позднее, в Месопотамии и Египте, возникли великие цивилизации, города, мегаполисы; земли покрылись сетью дорог и оросительных каналов, разделились границами, некоторые виды животных были одомашнены и в дикой природе исчезли, другие были вытеснены за пределы освоенных людьми территорий. То есть люди захватили столько места и ресурсов, что, пребывая в постоянных раздорах, ежеминутно рисковали проиграть.

Когда я поделился мыслями с Нурой, она изумилась:

– Ноам, похоже, тебе нравится воображать худшее.

– Именно люди причинили мне много страданий, а не природа.

– Ты хочешь поквитаться. По-моему, люди слишком хитры и порочны, чтобы себя уничтожить. А вот и доказательство…

Нура встала на цыпочки и указала на движение какой-то процессии вдали. По мере ее приближения я, прищурившись, разглядел три повозки, влекомые быками; по сторонам от них шли несколько человек.

– А значит, там проложена дорога и люди еще не вымерли! – воскликнула Нура. – Осталось выяснить, на каком языке они говорят.

– Так пойдем к ним!

Нура всплеснула руками и рассмеялась:

– Ты же в чем мать родила, Ноам.

– И ты.

Как и прежде, пока в нашу жизнь не вторглись чужаки, мы не ощущали наготу как что-то необычное.

– Хочешь, я вымажу тебя илом? – предложил я.

– Предложи что-нибудь получше.

Не теряя ни секунды, я бросился к конвою, всеми силами демонстрируя стыдливость: ссутулился, прикрыл член ладонями, изображая беднягу, которого обобрали до нитки.

Едва я выскочил на дорогу, конвой остановился. Широколицый мужчина в пестром плаще шагнул в мою сторону. В его ушах покачивались подвески, на груди красовалось ожерелье. Он обратился ко мне на незнакомом языке. Видя мою растерянность, он переспросил по-египетски:

– Кто ты? Что тебе нужно?

Я с облегчением описал выдуманную сцену:

– Мы с женой купались. Когда вышли на берег, наши одежды исчезли. Не иначе, воры.

Незнакомец развернулся к товарищам и стал их отчитывать, явно в продолжение прерванного разговора; на шее у него вздулись жилы.

– Вот видите, здесь полно грабителей! До вас дошло наконец, почему я требую, чтобы вы были начеку, свора лентяев! Смотрите в оба! И держите оружие наготове. – Он снова обернулся ко мне. – Чего ты хочешь?

– Продай мне одежду.

Незнакомец просиял:

– Тебе повезло: я как раз торгую одеждой. И не только. Как ты намерен рассчитаться? Небось у тебя и деньги стащили?

Он проследил за моим взглядом: я только что сообразил, что мои запястья все еще украшены золотыми браслетами с отделкой драгоценными камнями. Он заключил:

– Замечательно. Я тебе верю. Мы сумеем договориться.

Глаза его алчно сверкнули, в них читалось уважение к моей персоне; потом они скользнули к тростникам, в которых укрылась Нура, и в глазах вспыхнула похотливая искорка. Я тут же отреагировал:

– Ты, разумеется, понимаешь, что сначала мне нужно выбрать платье для супруги и отнести ей.

Он сразу сник.

– Конечно, конечно, – пробормотал он.

Большая удача, что нам встретились Харакс и его спутники. Мы оделись и примкнули к их каравану, шагая рядом с повозками и беззаботно переговариваясь. Харакс был торговцем, он запасался товарами в Египте, отправлялся морем на север и там их продавал. Его акцент объяснялся происхождением: он родился на одном из островов Средиземного моря, говорил по-гречески и оттого некоторые гласные в начале слов произносил с придыханием, а звук «т» извлекал, помещая кончик языка на передние зубы, как позднее будут поступать и англичане со своим «th». Круглое лицо в обрамлении черной гривы волос превращалось в детскую мечтательную физиономию, стоило Хараксу вспомнить о своем родном острове, Лесбосе.

– Почему ты покинул его, раз так любишь?

– Я покидаю его, чтобы возвращаться.

– Ты мог бы остаться.

– Но не с моей сестрой. Сразу видно, что ты с ней не знаком.

Мы прибыли в торговый город Дьехапер – Харакс на греческий манер называл его Навкратис, «владелец кораблей». Рассказывали, что его основали не египтяне, а люди, пришедшие из-за моря. В самом деле, Навкратис был египетским портом, обращенным к Греции, и греки, при попустительстве череды сменявшихся фараонов и в обход ряда служб, считали его в некотором роде своим. Харакс нахваливал нам нового фараона, Нехо II: ожидалось, что его распоряжения будут благоприятствовать торговле с греками. Нехо и правда стремился связать Средиземное море с Красным: по его указу сотни тысяч людей были брошены на рытье широкого канала, который должен был пройти от Красного моря до Нила, что позволило бы судам плавать беспрепятственно и поддерживать обмен товарами между Средиземноморским бассейном и землей Пунт^[1].

За ужином в компании Харакса в одной из харчевен Навкратиса мы с Нурой вскользь упомянули имена фараонов Сузера и его отца Мери-Узер-Ра. Никому из наших сотрапезников, даже старикам, игравшим в глубине залы в сенет, эти имена не были знакомы. Нынешняя династия фараонов происходила из Саиса, города неподалеку от дельты, отныне назначенного столицей объединенного Египта. Саис? И Мемфис, и Фивы уже утратили свою былую значимость. Не слишком допытываясь подробностей, мы, однако, заподозрили, что наше пребывание в недрах пирамиды и последующее возрождение изрядно затянулись, – лишь много позднее мне удалось определить, что на возвращение к жизни у нас ушло девятьсот восемьдесят лет.

Раздумывая, что делать дальше, мы с Нурой решили подыскать в Навкратисе временное жилье. Почему бы и нет? Нужно было освоиться с изменившимся миром, к тому же нас привлекало общество чудаковатого Харакса, а он ожидал поставок товара, чтобы потом зафрахтовать судно и отправиться в путь.

Харакс был занятным. Горлопан с зычным голосом, скорый на крепкое словцо, он мог в минуту сделаться изысканно чутким и нежным: этот детина, поглотитель мяса, способный одним ударом свалить быка, украшал свою стать драгоценностями и источал пьянящие арматы благовоний. Дружелюбный и радушный, он мог внезапно осерчать и наброситься с бранью на тех, кого только что облагодетельствовал. Жарко торгуясь с неприятным типом насчет какой-нибудь вазы, он за нее же отдавал бешеные деньги хорошенькой мордашке. Но его особой любовью пользовались проститутки, и здесь его обожание сказывалось столь же своеобразно, как и в других сферах. Он не менял девиц, как обычно поступают их любители, а надолго и всерьез привязывался к одной. Этот краснолицый здоровяк лелеял в груди нежную сентиментальную привязанность и, назначив путане фиксированную оплату, осыпал ее цветами, одаривал редчайшими тканями и украшениями, ублажал пряностями и даже слагал в ее честь милые стишки. Его охватывала любовь сродни недугу, и он быстро забывал, что перед ним профессионалка; забывал и то, с чего началась их связь, и ему начинало казаться, что путана ему чуть ли не супруга. В конце концов он становился добычей ревности; сначала рождались подозрения, за ними шли семейные сцены, затем слежка, и наконец, когда он ловил свою шлюшку с поличным, его охватывал неистовый гнев: его предали! По счастью, в этот миг он обращал всю свою ярость на себя, никогда не кидался на изменницу или ее клиентов; он бился головой о стены, рвал на себе одежду и напивался до потери сознания. Меня поражала его способность всякий раз удивляться этому повторяющемуся исходу событий, который был абсолютно предсказуем. В его жизни томление влюбленного юноши и вспышки ярости обманутого мужа стремительно сменяли друг друга. Я пытался разгадать, нравится ли ему эта чехарда или приводит его в отчаяние. Нура, с ее тонкой интуицией, полагала, что такие перепады питают его натуру, что он тянется к этим контрастным состояниям и оттого чувствует себя живым.

Я однажды решился спросить Харакса, от отчаяния ли он напивается допьяна, застукав свою избранницу в объятьях клиента.

– Тебе нравятся только женщины, к которым не следовало бы привязываться, Харакс. Мечтаешь о верности, а ходишь только к проституткам. Втягиваешься в неразрешимые ситуации.

– Неразрешимые? Моя сестра справилась бы.

– Твоей сестре удается изменять людей?

– Сразу видно, что ты не знаком с моей сестрой.

Чем больше я беседовал с Хараксом, тем отчетливей понимал, что сестра неотвязно занимает его мысли и представляет для него эталон. Не тут ли искать разгадку? Он был убежден, что ни одна женщина не может сравниться с его сестрой, и принимал меры к тому, чтобы упрочить свое убеждение: шел на новые встречи с женщинами заранее побежденным. Коллекционируя поражения, он боготворил свою сестру как священного и неприкосновенного идола.