Однажды Харакс отправился проследить отгрузку товаров, я сопровождал его. Я поделился с ним своими размышлениями. Я думал, что услышу возражение, но он мягко улыбнулся:

– Ты прав, сестра – женщина моей жизни. Впрочем, то же самое чувствуют все, кто ее встречает.

– Ты не преувеличиваешь?

– Сразу видно, что ты не знаком с моей сестрой.

Его партия товаров – золотая руда из Нубийской пустыни, слоновая кость с Дальнего Юга – запаздывала, и задержка приводила Харакса в отчаяние. Однажды вечером, желая немного его ободрить, я предложил ему помочь разобраться со счетами – эту заботу он, тяжко вздыхая, изо дня в день откладывал. Он все записывал, но на отдельных листах папируса, и мы потратили не один час, чтобы восстановить порядок его закупок и продаж в последние месяцы. Потом я принялся вычислять: складывать, вычитать, умножать. И неудивительно, что в коммерции Харакс оказался не более последовательным, чем в иных делах: тратил больше, чем зарабатывал.

Боясь, что ему будет невыносимо взглянуть правде в глаза и он рассвирепеет, я принялся очень осторожно, столбец за столбцом, показывать ему катастрофическое состояние его счетов. Внимательно слушая с видом восьмилетнего ребенка, он смиренно прошептал:

– Забавно… Ты напоминаешь мне сестру, когда она меня распекает. Корит, что я транжирю деньги наших родителей.

– Я не знаю стоимости вашего состояния, Харакс, но утверждаю, что ты расходуешь все больше и больше и ни разу не заработал. Оставишь свою семью без крыши над головой, если продолжишь в том же духе.

– Неужто правда? – беспечно отозвался он.

– Ты разоришь свою сестру, – усилил я натиск, ввернув более весомый, по моим представлениям, аргумент.

– Разорить сестру? О, это невозможно. Ее богатство хранится в другом месте. Она всегда найдет выход из положения. Сразу видно, что ты не знаком с моей сестрой.

Пока Харакс томился в ожидании доставки ценных товаров, мы с Нурой осваивались в этой новой жизни. Первое восхищение прошло, и нас мало-помалу настигло разочарование.

Многое изменилось. Хотя мы уже давно перестали бояться новшеств, здешние нравы были нам не слишком приятны: в этом торговом порту все трудились не покладая рук, пеклись только о прибыли, а чувства были не в ходу. Каждый вынюхивал выгодное дельце, и общепонятным языком был язык цифр. Трудиться – ну хорошо, а ради чего? Нам не нравилась здешняя манера завязывать отношения и лелеять надежды, поклоняться богам и совершать обряды. Мы пришли из мечтательных цивилизаций, где важное место отводилось грезам и размышлениям, а потому здешние обычаи казались нам страшно приземленными.

Между тем наша чета преодолевала непростой период. Мы жили больше инерцией привычки, чем истинной близостью. Было ли этого достаточно? Моему искреннему объяснению с Нурой что-то мешало, между нами выросла стена недоверия. Эпизод с пирамидой еще не отошел для меня в прошлое, я упорно не хотел видеть в нем ошибку или ребяческую выходку, он казался мне предательством, ведь Нура приняла решение, со мной не советуясь. А потому во мне поселилась новая забота: боготворить Нуру не означало теперь признавать за ней абсолютную власть; она должна была меня уважать, без этого моя любовь могла меня разрушить. Поэтому я участвовал в наших дискуссиях очень вяло. Что стало с моим единокровным братом Дереком? Где искать Нуриного отца Тибора, обреченного на бессмертие в преклонном возрасте, когда он уже был близок к предсмертной агонии и готовился шагнуть в вечность? Эти вещи занимали меня живейшим образом, но мне не хотелось обсуждать их с Нурой, утратив с ней душевную близость.

Любовью с ней мы, разумеется, занимались, но в наши любовные игры я вкладывал больше усердия, чем энтузиазма. Я трахал ее исправно и добросовестно. Старался как мог. Кажется, это и называют супружеским долгом? Для меня желание никогда не было проблемой, зрелище женского тела оказывало мгновенный эффект, и я был готов; к тому же Нура будила во мне особую чувственность, и тут ничего не изменилось. Так что мы прилежно сплетались в объятьях, но я все время был начеку. Я больше не испытывал того внезапного раскрепощения, готовности к неизведанному, чувства неповторимости момента, желания отдаться ему или наддать жару – нет, ничего этого больше не было; я добросовестно делал свое дело, затрачивал необходимое время, тщательно удовлетворял партнершу и получал свой честно заработанный оргазм. Несмотря на физиологическую полноценность соития, я испытывал неудовлетворенность. Во время нашей возни я ловил секунду, когда я забудусь, когда мы растворимся друг в друге, то есть сторожил мгновение, когда я перестану сторожить. Но ничего подобного не происходило. Я занимался любовью с женой. Ни забытья. Ни случайностей. Ни удивления. Что-то вроде привычного блюда, съеденного с приятностью.

Нура это замечала, хотя мне и казалось, что ее экстаз неподдельный. Я прятался от ее вопросительных взглядов, ускользал от попыток объясниться, избегал ее, несмотря на нашу ежедневную близость.

Куда идти?

Вот единственный вопрос, который мы обсуждали открыто. Куда сдвинулся мир? В каком уголке земли сияет человеческий гений? Когда мы жили на лоне природы, этот вопрос был бессмысленным, но он обретал смысл теперь, когда люди начали цивилизоваться. Мы приобщились к жизни в разных очагах цивилизации – в месопотамском Бавеле, в египетском Мемфисе, – но где зажегся очаг сегодня? Из разговоров в порту, на базарах и в тавернах складывалось впечатление, что энергия сосредоточена на севере; по слухам, жители греческих островов и Аттики вели неслыханный образ жизни, чаровавший путников. Нас влекли эти места, и мы принялись азартно учить греческий язык, на котором в Навкратисе говорил не только Харакс с товарищами, но и многие другие.

Как бы нам покинуть Египет?

Пока мы раздумывали, судьба решила за нас.

Харакс наконец получил долгожданный товар – золото и слоновую кость. Накануне отплытия он завершал свои дела в Навкратисе. Слишком назойливо рыская вокруг проститутки Миррины, в которую влюбился, он повздорил со своим конкурентом, сутенером Миррины, тоже ревнивцем. Дошло до рукоприкладства, к своднику прибыло подкрепление, после чего Харакса еле живого бросили посреди улицы. Матросы из его команды отыскали хозяина и отнесли на постоялый двор. Я объявил себя лекарем, Нура – дочерью целителя, и мы в четыре руки бросились спасать Харакса.

Детина был отменно крепким, он выжил. Едва сумев выговорить несколько слов, он велел поднять якорь.

– Сестра будет беспокоиться.

– Она ждет твоего возвращения к определенному сроку?

– Да… нет, просто она почувствует, что со мной что-то стряслось.

– Почувствует?

– Сразу видно, что ты не знаком с моей сестрой.

Харакс упрямился, выдвигал все новые доводы: он впустую тратил деньги на аренду судна, на оплату слонявшихся без дела матросов, он упустит выгодные сделки. Мы предупреждали, что его состояние требует забот, нужно то и дело менять повязки, промывать раны, купировать инфекции, нужно сделать бандаж.

– Поезжайте со мной, – вдруг предложил он.

Так мы с Нурой и отправились на остров Лесбос.

* * *

Наверное, все из-за того, что мне в давние времена довелось пережить потоп, когда разъяренные воды затопили весь мир и мы долгие месяцы скитались на нашем ковчеге? Я люблю море издалека. Оно восхищает меня, лишь когда я на суше и прикасаюсь к нему только взглядом. Если же я пускаюсь в плаванье или, чего доброго, ныряю в морские глубины, тревога глушит все прочие чувства. Что таится под переливами волн? Какие чудища резвятся в пучине? Пусть морские воды кажутся спокойными, веселыми, ослепительно-прекрасными, меня не проведешь: морская утроба опасна. Эта недвижная гладь скрывает ловушки, заключает в себе целый мир, населенный таинственными силами, неуловимыми сущностями. Острые подводные скалы, извилистые бездны, потаенные впадины, акулы, киты, гигантские кальмары, плотоядные водоросли, монстры с непредсказуемыми повадками – вот подлинная натура моря. Его горизонтальность – чудовищная ложь, а правда в том, что оно вертикально: это бездонные глубины, это пропасть. Мореплаватели хотят сориентироваться, вглядываясь в север, юг, восток и запад, но я-то знаю, что истинный курс направлен сверху вниз. Море зовет нас вглубь. Удержаться на поверхности – это эфемерная удача, сиюминутная, противоестественная, хрупкая, жалкая. Путешественника неизменно подстерегает кораблекрушение, и стоит морякам на миг ослабить усилия, оно уже тут как тут. Если я наклонюсь над водой, меня охватит водяное головокружение вроде обычного земного – это страх, что тебя засосет.

На судне Харакса я все время боролся с этим ужасом, недомоганием чисто психическим, поскольку меня не тошнило. А Нура, облокотившись на леер, улыбалась морским просторам, вбирая свет трепещущими ноздрями; ее веки были полуприкрыты, волосы развевались на ветру, она была хороша до невозможности. Ну а Харакс, очутившись на борту, превратился в Посейдона, греческого бога морей, чьи изображения я заметил на вазах. Борода курчавилась, выпученные глаза метались с левого борта на правый, он голым терракотовым торсом встречал порывы ветра с клочьями пены и излучал свирепую радость, бросая вызов стихиям.

К счастью, погода благоприятствовала плаванью, мы избежали штормов и шквалистого ветра. В первые дни плаванье наших четырех судов приводило меня в уныние. Хороший ходок не всегда хороший мореплаватель: я любил шагать по твердой земле, упиваться лесными запахами, слушать птичью перекличку, но не понимал радости забраться в утлую посудину и носиться в ней по волнам. Ничто тут не привлечет взора – все тот же тоскливый пейзаж. Если ходьба была для меня самоцелью, то плаванье – лишь средством передвижения. Целью был пункт назначения, а не путь. Я торопил время: хватит нам бороздить воды, скорей бы уж причалить.

Все изменилось, едва мы вошли в богатое островами Эгейское море. Горизонт ожил. То и дело на нем возникали неясные контуры, распластанные и высокие, протяженные и короткие. Одни острова, не имея ни источников воды, ни природных богатств, считались негостеприимными и являли собой нагромождение скал со скудной почвой, поросшей колючим кустарником, единственной пищей диких коз; другие пестрели цветущими деревьями вперемешку с темно-зелеными соснами и серебристыми оливами.

И как-то утром, едва взошло солнце, перед нами возник Лесбос. Бескрайний зеленый остров, увенчанный двумя вершинами, казавшийся целым материком.

– Скоро вы узнаете мою сестру, – без умолку повторял Харакс, облизывая губы, точно Лесбос и два его горных соска обещали пиршество.

Наша флотилия вошла в порт Митилены на южной оконечности острова, в объятья приветливой земли, обрамленной вдали мягкой волной холмов. Харакс выскочил на причал, заторопился от рыбака к носильщику, от зеваки к прохожему, от моряка к торговцу, стискивая каждого в объятьях и осыпая шумными, восторженными возгласами. Он уже не знал, куда деваться, когда отовсюду набежали островитяне, радуясь его возвращению.

Затем он старательно выгрузил товары, забрал кое-что для подарков, и мы в сопровождении ослов отправились к расположенной недалеко от моря деревне Эресос, где жили его близкие.

На пороге дома нас встретила женщина.

– Вот моя сестра.

Чего я ждал? Харакс столько о ней твердил, что я вообразил ее рослой и представительной. Но она была маленькой. Он на все лады расхваливал ее красоту, но передо мной стояла женщина самой заурядной внешности, пусть и не лишенная прелести, однако обещанного великолепия в ней не было. Славословия ее исключительному могуществу и влиянию никак не вязались с бесхитростной улыбкой, осветившей ее лицо.