– Осторожнее, – прикрикнула на меня лань, поворачивая ко мне голову, – что вас, человеческих девушек, уже совсем не учат доить правильно?

Я смутилась и, убрав пока руки подальше от нежного вымени, постаралась вспомнить, чему меня когда-то учила Хуж. Дойка животных была для меня не более чем развлечением, детской забавой, чтобы разнообразить занятия, подобающие гуащэ, и едва ли у меня это когда-то хорошо получалось. Просто животные на нашем дворе не могли отругать меня, как волшебная лань.

Олененок подошел с другой стороны от матери и с любопытством просунул голову к вымени. Я забеспокоилась, что он начнет сосать молоко и помешает мне получить его, но вместо этого малыш просто облизал торчащие соски, будто желая помочь мне. Теперь мои руки лучше скользили, и я смогла осторожно и нежно взяться за один из сосков и, аккуратно сдавливая его, пустить во фляжку первое молоко. Оно пахло подобно овечьему, но немного слаще, и казалось таким же вязким.

– Так-то лучше, – раздался у меня прямо над ухом звонкий голос лани, – не сбавляй темпа, а то провозишься весь день.

Я послушно продолжила дойку, и постепенно мои пальцы начали двигаться увереннее и быстрее. Небольшая фляжка наполнилась совсем быстро, и я поспешила остановиться. Стряхнув остатки молока с рук, я закрыла флягу и, не вставая, поклонилась лани.

– Спасибо тебе, благородная лань, я не забуду твой дар.

– Смотри не изведи его попусту.

С этими словами лань отвернулась от меня и, высоко поднимая ноги, зашагала прочь. Маленький олененок чуть задержался, посмотрел на меня любопытными черными глазками и неожиданно лизнул мою еще пахнущую молоком руку. Прежде, чем я успела как-то отреагировать, малыш отскочил, будто испугавшись, и со всех ног побежал за матерью. Мне оставалось только наблюдать, как они уходят. На опушке леса лань остановилась, обернулась ко мне, но ничего не сказала. Через секунду она уже скрылась среди деревьев.

Я медленно, пребывая в каком-то странном благоговении, поднялась с колен и задрала голову к небу. На его поверхности не было ни облачка, ни изъяна, только бесконечная голубая гладь. Вдруг на небе появилась черная точка, будто клякса – огромный орел, паря кругами, спускался вниз с горных вершин. Хорошее ли это было предзнаменование или худое? Орлы – благородные птицы, но многие из них, как великий Ан-Ак⁵⁴, служат злу.

Я тряхнула головой, отгоняя эти мысли. Я не старая женщина, чтобы думать о предзнаменованиях и гадать на бобах. Я дочь пши, и я получила то, зачем отправилась в это путешествие. Ничто больше не могло остановить меня на моем пути назад к отцу, ни добрые знамения, ни дурные.

– Видишь, я же говорил, что лани сами идут в руки юным девам, – заржал Джамидеж, когда я подошла ближе.

– Вообще-то, мне пришлось ее уговаривать, – надулась я, – ты что, не слышал?

– Нет. Должно быть, ветер в другую сторону. Ты готова возвращаться?

– Конечно! И как можно скорее.

Мы двинулись обратно через рощу и дальше по скальному уступу. Я положилась на Джамидежа и совсем не следила за тем, куда он скачет. Все, что волновало меня – это фляга с драгоценным молоком лани, которую я всю дорогу прижимала к груди. В этот момент для меня не было ничего ценнее на свете.

С наступлением сумерек мы вновь подошли к аулу и, дождавшись, пока окончательно стемнеет, чтобы не привлекать лишнего внимания, пробрались в тот же заброшенный дом и переночевали в нем. С первыми проблесками рассвета мы снова отправились в путь, так и не встретившись ни с кем из жителей этого отдаленного поселения. Каменистая тропинка вела вдоль ручья по узкой теснине назад к водопаду. Порой ее преграждали высокие камни и завалы, и тогда Джамидеж шел по руслу ручья, постоянно жалуясь на холодную воду и скользкую гальку. Я отвечала ему что-то, как требовала вежливость, но мои мысли были далеко.

Я представляла, как возвращаюсь домой и исцеляю отца при помощи волшебного молока. В моих фантазиях все восхваляли мой поступок – уорки, старейшины, простые аульчане, и конечно же Нурби с отцом. Я представляла джэгу, которое устроят в честь выздоровления Шертелуко, и даже песню, которую обо мне сложат джэгуако. Прекрасная и доблестная Сурет, подобная самой Даханаго⁵⁵, бесстрашно пустившаяся в далекий путь, преодолевшая препятствия и вернувшаяся с победой.

Из сладких фантазий меня вывело то, что Джамидеж вдруг резко остановился. Я встрепенулась и впервые за долгое время огляделась по сторонам. Мы были уже почти у самого водопада и тропы, ведущей наверх. Мне не удавалось понять, что взволновало Джамидежа, пока до моих ушей не донеслось тихое, полное боли блеяние, едва пробивавшееся сквозь громкий шум воды.

Приглядевшись, я увидела на другом берегу у самой скальной стены изломанное тело маленького горного козленка. Его ноги торчали под совершенно неестественными углами, из одной из них наружу торчали окровавленные кости. Светлая шерсть животного побурела от запекшейся крови. Должно быть, козленок сорвался со скалы или же был сброшен вниз орлами. Боги не пощадили его, оставив медленно умирать в одиночестве в полумраке теснины. От этого зрелища все у меня внутри сжалось, и я громко вздохнула, прижав руку к груди.

– Нам стоит избавить его от страданий, – тихо сказал Джамидеж, понуро опустив уши.

Я вздрогнула. Мне никогда не доводилось убивать живое существо. Заклание птицы и скота считалось мужским делом, и я всегда старалась находиться как можно дальше, когда это происходило. Я бросила быстрый взгляд на кинжал у меня на поясе. Могла ли я вонзить его в горло несчастному козленку? Услышать его последний предсмертный вздох? Испачкать руки его еще горячей кровью? Я с ужасом отвела глаза.

Но мой взгляд вновь упал на козленка. Я понимала, что животное в агонии. Что я спасу его от страданий, которые могут длиться и несколько дней, если смогу пересилить себя и сделать то, что должно.

А потом мне в голову пришла безумная мысль. В моих руках была фляжка с молоком лани. Чудесным средством, исцеляющим все болезни. Да, къыр-къыр был мал, но все же молока в нем было достаточно, чтобы хватило и отцу, и этому несчастному козленку.

Радостная, я скатилась из седла.

– Что тебя так воодушевило? – с сомнением спросил Джамидеж, кося на меня глаз.

– Я знаю, как спасти его! Я дам ему немного молока.

– Хм, может сработать, – тон альпа не изменился, – главное, чтобы и Шертелуко хватило.

– Я буду осторожна.

Я стрелой метнулась к козленку, держа фляжку наготове. Вблизи состояние животного ужасало еще больше. Одна из его ног была сломана настолько сильно, что будто едва держалась на суставе, а хребет попал прямо на острый камень, наверняка переломивший его. В воздухе витал мерзкий запах заветрившейся крови. При моем приближении козленок испугано заблеял и попытался подняться, но его задние ноги не шевелились вовсе.

– Тихо-тихо, малыш, – мягко произнесла я, – сейчас тебе станет легче.

Я наклонилась к козленку и, вскрыв фляжку, влила несколько глотков в рот животному. Истощенный козленок проглатывал влагу, едва она попадала ему на язык.

Я думала, что козленок тут же, как по волшебству, исцелится, но ничего не произошло. Я сделала несколько шагов назад, все еще ожидая чуда, но козленок так и лежал, изломленный, и смотрел на меня полными муки желтыми глазами с прямоугольным зрачком.

– Джамидеж, – тихо позвала я, – почему ничего не происходит?

Конь подошел ближе, громко хлюпая по воде. Он наклонился к козленку, обнюхал его.

– Может быть, ты дола ему недостаточно молока?

Я снова наклонилась к умирающему животному и влила ему в рот еще несколько глотков. Фляжка уже была наполнена примерно на половину, и я знала, что больше потратить я уже не могу.

Я снова отошла и встала рядом с Джамидежем. Мы напряженно ждали, буравя козленка взглядами. Я каждый раз содрогалась, когда несчастный грустно, будто плача, блеял. Мне казалось, что он умоляет меня прекратить его страдания. Время шло. Медленно, будто ползущая по камню улитка. И ничего не происходило. Волшебного исцеления не наступало, перед нами все так же лежал искалеченный умирающий козленок.

– Почему ничего не происходит? – повторила я.

Меня обуял ужас. Неужели это все ложь? Неужели молоко белой лани не может исцелить все болезни? Неужели надежды нет?

Ноги подогнулись от отчаяния, я упала на колени, больно ударившись о камни, и зарыдала. Я колотила руками землю, выла и причитала «почему ничего не происходит?» снова и снова. Мое сознание будто вновь застелил туман, как тогда, когда лекарь сказал, что надежды на выздоровления отца нет. Тогда от отчаяния меня спасла вера в целительную силу молока белой лани. А теперь стало ясно, что это была не более чем байка джэгуако, красивая легенда для глупых гуащэ.

– Что это тут у нас? – звук этого голоса будто окатил меня ледяной водой, приводя в чувство. Я подняла заплаканный глаза и увидела в нескольких шагах от себя Псыгуащэ. Прекрасная женщина с рыбьим хвостом сидела на крупном камне и причесывала состоящие из воды волосы изящным гребнем. Ее лицо выражало презрение.

– Маленькая гуащэ поверила в волшебство? Глупо.

Речная дева посмотрела на искалеченного козленка, чье состояние так и не изменилось.

– Смерть нельзя обмануть. Нельзя отвести.

Псыгуащэ махнула рукой, и ручей, вдруг выйдя из берегов, захлестнул козленка и понес его вниз по руслу к хвосту речной девы. Когда козленок оказался к ней достаточно близко, Псыгуащэ взмахнула рукой с длинными когтями-льдинками, перерезая ему шею и наконец освобождая от страданий. Вода ручья окрасилась в алый, когда из раны потекла густая горячая кровь.

Я не знала, что сказать, не знала, что делать. Я все так же стояла на коленях, а по моим щекам текли слезы. Стоящий рядом Джамидеж тоже молчал, грустно опустив голову и даже не размахивая хвостом, чтобы отогнать насекомых.

– Если ты правда хочешь спасти отца, тебе нужно обратиться к уддам и колдунам, что собираются на Ошхамахо, – скучающим голосом сообщила мне Псыгуащэ, – но они просят дорогую цену. Не то, что я.

С этими словами речная дева спрыгнула с камня и растворилась в кровавом ручье.

Я сидела, лишенная дара речи, мокрая от волны, которую подняла Псыгуащэ, и плакала. Джамидеж какое-то время постоял рядом со мной, а потом начал ходить взад-вперед, нервно махая хвостом – совсем как человек, меряющий шагами комнату.

Я смогла успокоиться, только когда тени начали удлиняться и в теснине стало еще темнее, чем было. С трудом поднявшись на затекшие и ушибленные о камни ноги, я спросила у Джамидежа, а может и просто у мира вокруг, у богов, злых и добрых духов:

– И что мне теперь делать?

– Я не знаю, – пустым голосом ответил альп.

– Псыгуащэ сказала, что где-то на Ошхамахо есть колдуны, которые могут спасти отца.

Джамидеж всхрапнул и громко ударил копытом по камням:

– Людям запрещено подниматься на Ошхамахо⁵⁶, Сурет.

Во мне вдруг закипела злоба. У меня был шанс спасти отца. Почему я должна была отказываться от него? Пусть цена будет высока, я на все готова. Я уже пожертвовала своими волосами, своей красотой, и была готова идти дальше.

– Я должна попробовать! Я не могу отступить сейчас!

Я была слишком близка к успеху, слишком окрылена своими собственными глупыми фантазиями, и падение вниз, в суровую реальность будто сломало меня так же, как козленка, которого я пыталась спасти. Душевная боль пронзала меня, такая сильная, что я почти что чувствовала ее телом. И единственным, что хоть немного заглушало ее, оказался гнев. Гнев укреплял мою решимость и давал мне сил.

– Сурет… – начал было Джамидеж, но я перебила его:

– Я отправлюсь туда, с тобой или без. Я не могу отступить. Я должна спасти отца, чего бы это не стоило.

Конь тряхнул гривой и склонил голову в мою сторону.

– Хорошо. Если ты уже все решила, я пойду с тобой.