Альп остановился и громко захрапел, явно осуждая мое поведение. Мне пришлось приложить усилие, чтобы подтянуть себя наверх и скатиться по конскому боку ногами, а не головой вперед. Оказавшись на земле, я вновь зашаталась и схватилась за стремя, чтобы не потерять равновесие. Тут взгляд мой упал на седельную подушку, и я поняла, что пыталась встать на ней, чего делать категорически не стоило.

– Доигралась? – спросил Джамидеж, повернув ко мне голову.

Сердце бешено стучало у меня в груди, и я никак не могла перевести дыхание, то глотая воздух широко раскрытым ртом, то пропуская вдох. Мир все еще покачивался перед глазами, и я не была уверена, связано ли это с тем, что меня качает, или же это зрение подводило меня. Я скосила глаз на Джамидежа, и меня накрыла горькая и отрезвляющая волна стыда.

Сраженная ей, как резким порывом ветра, я опустилась на землю у ног альпа и закрыла лицо руками. Подумать только, опьянела от горного меда. Чуть не сломала шею, свалившись с коня в пустой попытке что-то доказать ему же. Так глупо и обидно.

Я услышала стук копыт о камень, и меня обдало горячим пахнущим прелой травой дыханием Джамидежа.

– Вставай, Сурет, нам нужно двигаться дальше.

Я убрала ладони от лица и подняла глаза на альпа. Он наклонил ко мне голову и терпеливо ждал, пока я соберусь с мыслями.

– Прости, Джамидеж, – прошептала я, – я вела себя неподобающе.

Конь повел ушами.

– Ничего. Мне стоило предвидеть, что этот горный мед может оказаться не так прост. Главное, что ты не пострадала.

Движимая внезапным порывом благодарности, рожденным не то опьянением, не то терзающими меня в последнее время сомнениями, я подалась вперед и обняла Джамидежа за шею. Тот сперва удивленно коротко всхрапнул, а потом начал медленно поднимать голову, подтягивая меня за собой и заставляя встать на ноги.

Я постояла еще немного, прижимаясь к мягкой теплой конской морде и слушая его размеренное и спокойное дыхание. Джамидеж молчал, позволяя мне эту вольность. Мое сердце и дыхание наконец успокоились, а ноги снова прочно встали на землю. Только тогда я отпустила альпа и, пусть и с небольшим усилием, забралась обратно в седло.

Мы вновь пустились в путь по все сужающемуся плоскому карнизу между отвесной стеной по левую руку и обрывом теснины по правую. В любой другой ситуации эта дорога напугала бы меня, и я с ужасом глядела бы вниз на несущийся далеко-далеко ручей, но сейчас моя душа была спокойна, я знала, что, какой бы сложной не была дорога, Джамидеж сможет пройти ее и принесет меня в священную рощу белой лани.

Так и произошло. К полудню карниз пошел вверх и быстро вывел нас на плато на вершине. Здесь уже росли лишь невысокие коренастые деревья, а совсем рядом, так близко, что мы бы добрались до тех мест к закату, белел еще не сошедший запыленный снег, покрывающий уходящие вверх северные склоны. Но наш путь лежал не туда, а вперед по плато, которое, постепенно снижаясь, все плотнее зарастало деревьями, сперва низкорослыми, а дальше все более и более мощными. А далеко впереди за рощей опасными уступами возвышалась она, священная гора Ошхамахо.

Мы вошли под сень деревьев, когда их тени уже удлинились настолько, что едва ли не вдвое превосходили свои источники. Мне хотелось продолжать путь, несмотря на неминуемо наступающие сумерки, но Джамидеж отговорил меня.

– Не дело вечером решать⁵¹, – вот, что он сказал, и остановился у подходящей для ночлега проталины, наотрез отказавшись двигаться дальше. Мне ничего не оставалось, кроме как согласиться.

Лежа в темноте у догорающего костра и вслушиваясь в звуки леса – крики птиц, шуршание животных, шелест листьев на ветру – я размышляла о том, что будет дальше. Вплоть до этого момента я не задавалась вопросом, как же я найду волшебную лань и заполучу ее молоко. Я знала, что мне нужно сделать это. Я верила, что я смогу. Но я не задумывалась, как именно. Прежде передо мной стояли другие задачи: покинуть дом, добраться до гор, найти путь к священной роще, и, поглощенная ими, я вовсе не обращалась мыслями к самой последней, самой важной задаче.

– Джамидеж, – позвала я.

Ответом мне стали конское фырчанье и звуки жевания.

– Как ты думаешь, а белая лань может говорить человеческим языком?

Звуки жевания приблизились.

– С чего ты вдруг заинтересовалась этим? – спросил альп с набитым ртом, не отрывая нос от земли.

– Я подумала, как же я получу ее молоко. Лань ведь не поймать в силки.

– Мхм, – Джамидеж продолжал с аппетитом жевать и казался далеким от моих переживания, – может и умеет.

– А если нет?

– Наверняка я смогу ее догнать.

– А если нет?

– Ты же слышала предания, лани сами идут в руки юным девам и дают им свое молоко.

Джамидеж вернулся к кормежке, а я – к своим тревожным размышлениям. Обсуждать что-то с альпом, когда тот был в подобном настроении, было совершенно невозможно. Я даже невольно засомневалась в желании альпа спасти отца, но быстро отругала себя за подобные мысли. Возможно, Джамидеж просто верил в меня больше, чем я сама.

«О Мэзгуащэ⁵², покровительница лесов и диких зверей, – помолилась я про себя, плотно зажмурив глаза, как в детстве, когда мне чего-то очень-очень хотелось и я просила об этом богов, – помоги мне найти твою белую лань исцелить отца ее молоком».

Я повторяла это про себя, пока не уснула.

Мне снился отец. Такой, каким я видела его последний раз: бледный, едва живой, кажущийся маленьким среди подушек. Было темно, но с ним в комнате почему-то никого не было, и я испугалась, что злые духи придут и похитят остатки его жизненных сил. Но вместо этого комната вдруг наполнилась светом, будто в окно заглянула луна. Прекрасная женщина с лицом, источающим нежный серебристый свет, и переливающимися чистым золотом волосами, вошла в комнату, озаряя ее. Она подошла к отцу, положила руку ему на грудь, наклонилась к нему и что-то прошептала. Отец заворочался в кровати, как если бы ему снился беспокойный сон. Женщина отстранилась и покачала головой, а после повернула голову и посмотрела прямо на меня. Ее глаза цвета меда излучали тепло. Но в них была также и грусть. Она снова покачала головой и будто хотела что-то сказать, но в этот момент яркий солнечный свет ударил мне в глаза, и я проснулась на лесной полянке в священной роще у подножья Ошхамахо, так далеко от постели отца. Мне оставалось лишь надеяться, что в своем сне я увидела не его смерть.

Я позвала Джамидежа, и мы, бок о бок, двинулись вглубь рощи. Деревья становились все выше и гуще, и с каждым шагом мне все больше вспоминался темный лес в лощине, где я потерялась несколько дней назад. Я испугалась, что снова заблужусь среди похожих друг на друга, как две капли воды, деревьев, и так и не достигну своей цели. Но прежде, чем когти отчаяния впились в мое сердце, лес расступился, и моему взору открылась просторная поляна, поросшая алыми цветами, а в центре ее – огромный древний дуб. Ближе к земле его кора плотным толстым поясом обхватывала ствол, но на высоте чуть больше человеческого роста ее обезображивал огромный обожженный шрам. Когда-то давно молния расколола это дерево надвое. Рана уже зажила, и над ней шелестели ажурные изумрудные листья. И все же след благословения Щыблэ сохранился. Не могло быть сомнений в том, что именно это дерево и является сердцем священной рощи.

Я приблизилась, почти по колено утопая в траве. Меня окутал легкий и сладкий аромат цветов. Поляна дышала жизнью, цвела ею, пахла ею. Я положила руку на грубый шершавый ствол дуба, и ощутила, как энергия наполнила меня, щекоча кончики пальцев. Я закрыла глаза и вознесла молитву, бессловесную и состоящую лишь из образов и эмоций. У меня не было сомнений, что здесь она будет услышана.

Вдруг до моих ушей донесся шорох, новый звук среди шелеста листвы и жужжания насекомых. Открыв глаза, я увидела всего в нескольких шагах от себя изящную лань с ослепительно белой шкурой. У ее ног жался крохотный олененок, только недавно родившийся. Лань смотрела на меня с интересом в черных глазах-бусинках, не убегала, но более и не приближалась.

Я сделала шаг в сторону от дерева, стараясь двигаться как можно тише и осторожней. Я боялась спугнуть волшебное создание. Но прежде, чем я успела сделать что-то еще, лань заговорила:

– Зачем ты тревожишь покой священной рощи, человеческая женщина?

У нее был высокий и резкий голос, в котором звенели нотки недовольства. Я покосилась в сторону, откуда пришла, и увидела Джамидежа на краю поляны, напряженно наблюдающего за происходящем.

– Мой отец болен. Я ищу лекарство для него, – мне пришлось собрать в кулак всю свою уверенность, чтобы произнести эти слова ровно и спокойно.

Лань молчала, выжидающе глядя на меня.

– Наши джэгуако поют, что молоко белой лани лечит любые болезни.

Лань громко фыркнула и начала водить головой из стороны в сторону. Олененок плотнее прижался к матери, прячась между ее ногами.

– Я белая лань, приближенная Мэзгуащэ, почему я должна дать тебе молоко, предназначенное для моего сына?

Я открыла было рот для ответа, но осеклась. Была ли у меня правда веская причина требовать у дикой лани ее молоко? Коровы делились с нами своим молоком в обмен на кров, защиту и пищу зимой. Но эта лань жила в волшебной роще вдали от людей, и для нее я была не более чем нарушителем спокойствия. А я еще и требовала от нее что-то.

А потом меня осенило. Ведь я была гостем в доме лани. А разве не должен хороший хозяин подать гостю лучшие блюда и отдать одежду со своего плеча, если тот только попросит? Если люди установили у себя такие порядки, то уж волшебная лань, приближенная Мэзгуащэ, точно должна была соблюдать их. Я подняла глаза на лань и ответила так твердо, как только могла:

– Я прошу тебя как гость, благородная лань, не чтобы обобрать тебя, а лишь потому, что нужда моя велика и жизнь отца дороже мне моей собственной.

Волшебная лань не ответила. Она двинулась вперед, обходя меня, разглядывая со всех сторон. Она водила ушами, а ее хвост подрагивал. Обойдя меня и осмотрев, лань еще какое-то время молчала. Маленький олененок, который все это время тоже разглядывал меня и принюхивался, осмелев, вышел из-под защиты матери и подошел поближе. Он оказался таким крохотным, милым и пушистым, что мне захотелось погладить его, как щенка, но я не посмела прикоснуться к детенышу без разрешения матери.

Лань наклонилась к олененку и несколько раз лизнула его спинку и голову между ушами. А потом, выпрямившись, вновь посмотрела на меня и сказала:

– Хорошо. Раз твое стремление спасти отца так сильно, что привело тебя в эту рощу, я дам тебе мое молоко. Но не больше, чем один къыр-къыр⁵³.

Меня захлестнула волна радости. То, ради чего я покинула дом и проделала весь этот путь, наконец-то оказалось так близко. Теперь-то все точно будет хорошо. Молоко волшебной лани исцелит отца, и все будет, как прежде.

Из этого восторженного состояния меня вывел раздраженный голос лани. Ее маленький хвостик раздраженно подрагивал, и она смотрела на меня как будто исподлобья.

– Чего стоишь? Или ты думаешь я сама подою себя?

Я остолбенела. Я не задумывалась о том, как именно я получу молоко лани. Мне и в голову не приходило, что придется подоить волшебное существо. С благоговением я опустилась на колени перед благородным животным. Лань повернулась ко мне боком, позволяя достать до аккуратного вымени, скрытого между задними ногами. Оно оказалось куда меньше, чем у коров или коз, которых мне приходилось доить. Я отстегнула от пояса флягу и, используя остатки воды, омыла сперва вымя, а затем свои ладони. Я знала, что легко смогу найти воду в горах, и ни секунды не сомневалась, опорожняя флягу, чтобы заполнить ее чудотворным молоком.

Я осторожно взялась за один из сосков и сжала кулак.