«Красивые волосы – половина женщины»⁴⁷, так у нас говорят. Значит, теперь я стала половиной женщины? Лишилась всей своей красоты? Девушке, с волосами, не достигающими даже поясницы, всегда сочувствовали, ведь ей сложнее было выйти замуж. А мои волосы теперь топорщились у лица и попадали в рот. Прическа не женщины, а маленькой девочки, чьи косы еще не выросли.

Такие мысли одолевали меня, пока Джамидеж шел вперед по теснине. Но сделанного не воротишь, и мне оставалось только смириться с утратой.

Вскоре теснина кончилась и, следуя по реке, мы вышли на более открытое место, где на небольшом возвышении стоял крохотный аул всего на несколько десятков домов. Уже темнело, и от меня не укрылось то, что окна многих домов не светятся, а из труб не идет дым. Как и сказал Джамидеж, аул оказался наполовину заброшенным. Должно быть лишь старики доживали здесь свои последние дни в дали от других людей.

Джамидеж с моего молчаливого согласия свернул с дороги на подходе к аулу и пошел по его краю в поисках подходящего дома для ночлега. Искать долго не пришлось. На самом краю села, там, где гора резко уходила вверх, стоял отдаленный от всех прочих старый покосившийся домишко. Дверь его давно истлела и на месте нее зиял обрушившийся проем, достаточно большой, чтобы в него мог пройти конь. Я обошла дом кругом, проверив, что каркас его все еще стоит устойчиво и крыша не обрушится нам на головы, и мы с альпом укрылись внутри от влажного ночного холода.

Я развела небольшой костер прямо посреди комнаты, скрыв его от окон куском какой-то мебели, которую уже невозможно было опознать. В мерцающем свете пламени из тьмы выступили остатки чьей-то жизни. На крюках в стене висела потемневшая и ржавая кухонная утварь. На полу валялась сломанная детская игрушка-лошадка. Из большого сундука с открытой крышкой в углу торчали изъеденные временем куски одеял и тряпок. Все это было покрыто толстым слоем пыли, сухими листьями и птичьим пометом. Я невольно задумалась, что станет с моим домом, если я сгину в этих горах, так и не найдя способ исцелить отца? Если Шертелуко умрет, а я исчезну, решится ли кто-то жить в нашем доме, или его отдадут на растерзание безжалостному времени? Воображение нарисовало яркие образы моей собственной комнаты, но заброшенной и обветшавшей, нашей уютной кухни, кунацкой… Я поежилась, ощущая, как в горле встает ком.

Нет. Я этого не допущу. Я найду лекарство для отца и вернусь домой. И все будет, как прежде.

Я быстро поела и потушила костер. Мне не хотелось привлечь чье-то внимание дымом. Стоило огню потухнуть, как в помещение влетел порыв ледяного ветра, и я поспешила плотнее закутаться в бурку.

– Ложись рядом со мной, – пригласил Джамидеж, который уже улегся в дальнем конце комнаты у стены. Конь не выглядел уставшим, а на его шерсти совершенно не было следов пота. Но все же он настоял на том, чтобы поспать в доме.

Я не ожидала такого предложения и заколебалась. Но здравый смысл быстро взял верх. Джамидеж был прав, вместе теплее. Я постелила войлок вплотную к нему и легла, свернувшись клубочком, спиной прижимаясь к теплому лошадиному боку. Равномерное дыхание Джамидежа успокоило и убаюкало меня, и я сама не заметила, как уснула. Впервые с отъезда из дома я спала спокойно и без сновидений.

Джамидеж разбудил меня незадолго до рассвета. Было еще совсем темно, и лишь едва заметная серость, разбавившая ночную темноту, сообщала, что скоро из-за гор появится солнце. Мы быстро выскользнули из дома, я оседлала коня, вскочила в седло, и мы понеслись прочь из аула. Прежде, чем кто-либо из жителей успел нас заметить.

Когда солнце взошло и стало теплее, мы остановились на привал. Нам обоим нужно было поесть и перевести дух после утренней скачки. Указания, которые дала нам Псыгуащэ, пока казались верными. Едва различимая тропинка, становясь все круче, поднималась вверх в гору.

Мы остановились, прежде чем подъем стал совсем крутым. Джамидеж отправился пастись, а я села на торчащий среди разнотравья камень и отрешенно жевала жесткий кусок лягура⁴⁸. Меня вновь терзали сомнения в том, что я поступаю правильно. Чем дальше мы продвигались, тем больше мне казалось, что я переоценила свои возможности. А может быть даже и слишком много о себе возомнила. Я ведь не мужчина, чтобы совершать подвиги. Мне давно нужно было выйти замуж, уйти из отцовского дома, воспитывать детей и вести хозяйство. А я вместо этого скакала по горам на волшебном коне, рискуя собственной жизнью. Не растеряла ли я в процессе остатки своей женственности? И не разгневала ли богов тем, что отказалась от уготованной мне судьбы? А может, наоборот, именно такая судьба и была мне уготована, а вовсе не роль чинной княжны на котурнах?

От размышлений меня отвлекло ржание и голос Джамидежа:

– Сурет, иди сюда! Я кое-что нашел.

Я и представить не могла, что мог Джамидеж найти здесь на поляне посреди гор. Но, движимая любопытством, которое всегда было присуще мне, как говорили, в излишней степени, я поднялась со своего камня и двинулась туда, где стоял, крутя хвостом, альп.

Подойдя ближе, я не увидела ничего такого, что отличалось бы от окружающего ландшафта. Тот же покрытый травой и цветами склон холма с то и дело прорезающими землю каменными хребтами. Я вопросительно взглянула на Джамидежа.

– Тут дикий мед, – альп указал копытом на широкую трещину в одном из скальных наростов, – вкусный.

И действительно, в глубине трещины белели соты горных пчел. Сами насекомые роились тут же, громко жужжа. Мне никогда не доводилось пробовать горный мед, хоть я и слышала от старших рассказы о его необычайной питательности и отменном вкусе. Но вид многочисленных пчел, охраняющих свои соты, отбивал у меня всяческое желание пытаться добраться до лакомства.

– Как же я его достану? – с упреком спросила я у Джамидежа.

Тот всхрапнул так, что мне показалось, что конь усмехнулся.

– Я махину хвостом, и пчелы разлетятся. Но тебе нужно будет быстро схватить соты и отойти в сторону, иначе они вернутся и нападут на тебя.

– Да быть такого не может, – хихикнула я, – чтобы пчелы покинули улей от взмаха твоего хвоста.

– Ты что, не доверяешь мне, волшебному альпу?

Я задумалась. Мне уже несколько раз довелось убедиться в том, что Джамидеж не простой конь. Достаточно было, конечно, и того, что рыжий альп мог говорить, и все же до нашего спуска в теснину у меня оставались сомнения.

– Хорошо, я попробую.

– Встань вот здесь на колени, – Джамидеж мордой указал мне на нужное место, – так будет удобнее.

Я повиновалась.

– Так, кинжал на изготовку.

Я подняла на коня недоуменный взгляд.

– А ты как думала? Эти соты твердые, не такие, как ваши домашние, руками не сломаешь.

Я послушно достала из ножен отцовский кинжал и взяла его в руку как обычный кухонный нож.

– Так, по моему сигналу. Раз, два, три!

Джамидеж замахал пышным хвостом, и тут же откуда ни возьмись налетел порыв ветра, устремившийся прямо в расщелину, где жили пчелы. Ветер подхватил насекомых и понес прочь от их жилища, открывая доступ к таящемуся внутри сокровищу.

Я, стараясь действовать быстро, наклонилась над трещиной в камне и протянула туда руки. Джамидеж был прав, соты оказались твердыми, как глиняный кирпич-сырец. Я, стараясь действовать как можно быстрее, отсекла кусочек кинжалом и поспешила отстраниться. В последний момент я ощутила резкий укол в палец, едва не заставивший меня выронить заветный мед. Одна пчела все же притаилась в улье и успела ужалить меня прежде, чем я ее раздавила.

Поморщившись, я положила кинжал и мед на свежую еще влажную от росы траву и принялась вытаскивать из пальца застрявшее коричнево-желтое жало. Палец противно ныл, но я знала, что это ненадолго. Закончив, я продемонстрировала уже начавшую распухать подушечку Джамидежу, насупившись.

– Невеликая цена за горный мед, – парировал мое недовольство альп. – Ты отбираешь пищу их детей, они имеют право защищаться.

Я только пожала плечами, оглядываясь. Наверняка где-то здесь рос чабрец, который помог бы мне снять отек и зуд. Мне пришлось немного побродить по лугу, прежде чем на небольшом пригорке я нашла целое пятно вытянутых побегов с тонкими листьями. Сорвав несколько верхушек не пострадавшей рукой, я растерла листья между пальцами. Душистый аромат ударил в нос, такой насыщенный, что захотелось чихнуть, но все же приятный. Приложив растертые листья к распухшему пальцу, я вернулась к Джамидежу.

– Я смотрю, чему-то тебя всё-таки учили, – одобрительно сказал альп, хоть и с некоторым, как мне показалось, пренебрежением.

Я нахмурилась. Даже у коня не было в меня веры. Конечно, я знала лечебные травы, каждую девушку учили азам врачевания, чтобы она могла оказать помощь мужчинам, вернувшимся из похода или пострадавшим во время работ на полях. Пусть у меня и не было матери, но Хуж и другие женщины в ауле обучили меня всему, что положено было знать молодой девушке. Наконец что-то из этого мне пригодилось.

Я опустилась на траву, туда, где оставила кинжал и мед. В трещине в каменной гряде злобно жужжали пчелы, недовольные тем, что их потревожили и обокрали. Я могла их понять.

Первым делом я вытерла перепачканный медом кинжал о траву. Дикий мед оказался совсем не липким и оставил лишь несколько разводов на лезвии. Мне удалось убрать их, даже действуя одной рукой, и я спрятала кинжал обратно в ножны.

Закончив с этим, я наконец переключила внимание на мед. Даже на вид это было что-то совсем не похожее на обычные соты, которые к княжескому столу приносили с пасек. Плод труда пчел имел сероватый оттенок, а совсем не насыщенный золотой, как обычно, был твердым и не липким. Пах он одновременно и медом, и воском, нежно и приятно. Я слышала о том, что такой мед добывали пастухи и разноображивали им свое питание. Его можно было долго носить с собой, не боясь, что он перепачкает что-то или испортится.

Я осторожно лизнула медовый камешек у себя в руках. Вкус у него был похож на обычный медовый, но всё-таки чем-то неуловимо отличался. Осмелев, я, пусть и с трудом, откусила кусок меда и стала рассасывать его во рту. После нескольких дней употребления гъомыля⁴⁹, он показался мне просто невероятно вкусным. Я и сама не заметила, как проглотила весь отобранный у пчел кусок.

Доев, я быстро собрала свои вещи, и мы с Джамидежем снова отправились в путь. Солнце приятно припекало, откуда-то доносилось пение птиц и попискивание каких-то мелких зверушек. Мне стало так хорошо и спокойно. Впервые за долгое время меня наполняла уверенность и вера в свои силы. Довольная и расслабленная, я начала напевать себе под нос веселую мелодию.

– Что, горный воздух голову вскружил? – спросил Джамидеж, ведя ушами. – Мы же не так уж высоко забрались.

Он раздул ноздри, принюхиваясь, и это почему-то показалось мне таким забавным, что я громко рассмеялась, раскачиваясь в седле.

Конь фыркнул:

– Нет, от горного воздуха так не развозит, это должно быть мед тебе попался особенный⁵⁰. Смотри из седла не выпади.

Предостережение Джамидежа возмутило меня.

– Да я держусь в седле не хуже отца! – воскликнула я и, перехватив повод, резко оттолкнулась от стремян и, подпрыгнув, встала ногами на седло. Я хотела было выпрямиться, как это делал Шертелуко на свадьбе всего несколько дней назад, но обнаружила, что совершенно не могу держать равновесие. Меня повело в сторону и пейзаж перед глазами начал стремительно заваливаться на бок. В последний момент я кое-как ухватилась за луку седла и смогла удержаться на нем, фактически лежа на боку, как мешок, и при каждом шаге Джамидежа больно ударяясь ребрами о деревянный обтянутый кожей каркас.