Мы собрали вещи, и Джамидеж повел нас дальше сквозь густой душный лес Седьмого дна земли. Идти вместе с Нурби и Канболетом было куда веселее, и это в основном было заслугой последнего. Кунак Нурби развлекал нас рассказом веселых историй и сказаний. В мрачной застывшей, как жирный соус на утро, атмосфере этого места, это казалось таким неуместным, но при этом давало возможность дышать полной грудью. Мы весело смеялись над незадачами героев и нелепыми ситуациями, в которых они оказывались, и идти сразу становилось легче, как после глотка волшебной воды. Мне было неведомо, как Канболету удавалось сохранять присутствие духа в сложившейся ситуации, но это подкупало. Хотелось слушать и слушать его спокойный, а порой хитрый или напускно-эмоциональный голос.

Нурби казался полной противоположностью своего друга. Угрюмый, напряженный, натянутый, как струна шичепшина. Он все время оглядывался, смотрел по сторонам, прислушивался, будто ожидал засаду. На расслабленного, насколько позволяла местность, и веселого Канболета Нурби смотрел с явным неодобрением.

– Далеко еще? – то и дело спрашивал он у Джамидежа.

– Откуда мне знать, – ворчал в ответ альп.

Сперва я думала, что Нурби переживает, что Уэзрэдж Ябгэ явится за нами, найдет нас при помощи своего колдовства. Но постепенно я стала подозревать, что причина напряжения брата не только в этом. Я заметила, как каждый раз, заговаривая со мной или даже бросая на меня взгляд, он на мгновение цепенеет. Я вспомнила, что такое уже было раньше. Когда мы едва-едва вышли из детского возраста, Нурби зазвал меня кататься верхом. Когда мы выехали в поле, он понесся вперед с бешеной скоростью, увлекая моего коня и меня за собой. Я тогда еще плохо держалась в седле, и просила его притормозить, но он был слишком разгорячен скачкой, и только дразнил меня. Я не удержалась на коне и на полном скаку упала, повезло, что в высокую густую траву. И все же я сильно ударилась и поранилась. После этого случая, пока все мои синяки, ушибы и царапины не зажили, да и потом тоже, Нурби смотрел на меня вот так, и в моем присутствии всегда был напряжен и угрюм. Он винил себя в том, что я упала. Но в чем же он мог винить себя сейчас? Ведь это я была во всем виновата.

Мне было тяжело видеть Нурби таким. Хотелось поговорить с ним о том, что тяготило его. Но я не могла сделать этого в присутствии остальных, и потому мне оставалось лишь бессильно смотреть на его страдания.

Мы шли за Джамидежем достаточно долго. Лес вокруг слабо менялся, и я даже не была уверена, что мы не ходим по кругу. Все те же высокие гладкие влажные и склизкие стволы, колючие кусты, вонючие цветы и белесо-бирюзовые гнилые водоемы. Только моя вера в чутье Джамидежа, которое уже не раз помогало мне добраться туда, куда нужно, позволяла мне не отчаиваться и двигаться вперед.

Я думала, что так и пройдет наше путешествие до тех пор, пока деревья не расступятся, открывая взору дворец Уэзрэджа Ябгэ на возвышении. Но этого не произошло. Лес и правда постепенно стал редеть, кусты почти полностью исчезли, а деревья из ровных и прямых, напоминающих высокие сосны, растущие в долинах, превратились в уродливые и искаженные, местами гниющие на корню. Это место напомнило мне лес на пути к тому самому чинару, через дупло в котором я попала на Седьмое дно земли. Я подумала было, что где-то здесь есть и выход обратно, но вскоре поняла, что это не так.

Нам открылась пустошь. Здесь лишь кое-где росли немногочисленные деревья, а все остальное пространство покрывал толстый слой зловонной ржаво-рыжей грязи. Я думала, что после путешествия по Седьмому дну земли, насквозь пропахшему тухлым запахом воды и гнилым ароматом цветов, никакая вонь уже не покажется мне невыносимой. Но эта грязь пахла кровью. Я ни с чем бы не спутала этот запах. Перед глазами почему-то сразу возник изломанный козленок у подножья обрыва, и скулы неприятно засвербели от сдерживаемого рвотного позыва.

То тут, то там в этом поле грязи из-под земли поднимался пар. Там грязь мерзко гулко булькала, поднимаясь из земли и разливаясь вокруг. В этих местах глина была мягкой и топкой, а поднимающийся пар не оставлял сомнений, что она еще и горячая. В других же местах грязь застыла, покрывшись сеткой трещин, но под этой коркой наверняка оставалась жидкой.

– Куда ты нас привел? – спросил Нурби, с подозрением глядя на Джамидежа.

– То, что вам нужно, за этой топью. Уже недалеко.

Нурби и Канболет с сомнением посмотрели на грязевую пустошь.

– Ты уже шла этим путем, Сурет? – Нурби обернулся ко мне.

– Нет.

– Значит, должен быть другой путь.

– И ты сможешь найти его в этом краю, где не светят ни солнце, ни звезды, храбрый джигит? – альп обернулся на Нурби и посмотрел на него настолько многозначительно, насколько позволял конский облик.

– Нурби, Джамидеж прав, – Канболет положил руку на плечо друга, – мы можем положиться только на его чутье.

Нурби нахмурился, но дальше спорить не стал.

Было решено остановиться на ночлег в преддверии топи, чтобы с новыми силами преодолеть это препятствие. Меня оставили готовить лагерь на небольшой проталине, где вонь чувствовалась меньше, а мужчины по настоянию Нурби отправились проверить, нельзя ли все-таки обойти гиблое место. Довольно скоро они вернулись ни с чем. С одной стороны путь преграждала река, неведомым образом берущая начало в грязевом болоте, а с другой лес становился настолько густым, что продираться сквозь него было даже опаснее, чем идти по топкой грязи.

Внутренне смирившись с тем, что придется рискнуть жизнью в болоте, мы легли спать.

Мне приснился сон. Скорее даже не сон, воспоминание, всплывшее в сознании на границе между сном и пробуждением.

Мы с Нурби еще совсем дети. Мы сидим на берегу нашей речки и кидаем в воду камушки. Уже осень, трава пожелтела, листья на деревьях пожухли, а река из бурного потока превратилась в ручеек. Мы не разговариваем, просто развлекаемся, коротая время между поручениями отца, учебой, тренировками. Вдруг Нурби поворачивается ко мне. Его маленькое лицо еще такое детское, но очень серьезное. Тогда он казался мне самым серьезным человеком на свете.

– Сурет, знаешь что?

– Что? – я щурюсь от еще яркого солнца, оно прямо за спиной Нурби и подсвечивает его волосы.

– Я всегда буду тебя защищать. Я так решил.

– Даже если меня попытается похитить Еминеж¹⁰⁷?

Нурби серьезно кивает и поднимает кулак с зажатым в нем камнем.

– Я его убью! Но тебя в обиду не дам.

Сон отступил, и я увидела перед собой Нурби, стоящего настороже. Он вырос, возмужал. Но в его напряженном взгляде, в том, как его рука сжимает рукоять кинжала на поясе, я все еще видела тень этого маленького мальчика, который поклялся защищать меня.

Мне вдруг стало ясно, что за тяжесть лежала на душе брата все это время. В его глазах это он подвел меня. Отпустил меня одну в опасное путешествие, не смог ни остановить, ни помочь. Дал мне оказаться в плену у Уэзрэджа Ябгэ.

Я осторожно огляделась, стараясь не выдать то, что уже проснулась. Канболет мирно спал чуть в стороне от меня. Джамидеж стоял и не то дремал, не то думал о чем-то на другом конце прогалины, на которой мы разбили лагерь.

Я тихонько поднялась и подошла к Нурби. Конечно же он сразу заметил, что я проснулась, и кивнул мне.

– Нурби, – тихо начала я, подходя к нему почти вплотную, – ты ни в чем не виноват.

Брат вскинул на меня будто бы даже возмущенный взгляд и зашептал:

– Я подвел тебя. Не смог исполнить свое обещание. Какой я мужчина после этого? – Нурби уставился на землю.

– Это только я виновата, Нурби. Я сбежала.

– Я должен был тебя остановить.

– Я бы тебе не позволила, ты же меня знаешь.

– Тогда поехать с тобой.

– Ты и поехал.

Нурби снова поднял на меня глаза, и мне показалось, что в них стоят слезы. Но он сжал зубы и сохранил подобие хладнокровия.

– Я ни в чем тебя не виню.

Нурби стянул с головы папаху и закрыл ею лицо. Мне хотелось как-то еще помочь ему, но я знала, что это заденет его гордость. Поэтому я просто стояла, глядя на надувающиеся и взрывающиеся в отдалении пузыри зловонной грязи, и молчала.

Наконец, Нурби опустил руку и тяжело посмотрел на меня:

– У тебя большое сердце, Сурет. Я не сомневался, что ты простишь меня. Таков удел женщин – прощать. Но моя честь навсегда запятнана, и я буду носить этот позор до самой своей смерти.

Я открыла было рот, но Нурби покачал головой, давая понять, что этот разговор окончен.

Я одновременно понимала и не понимала чувства Нурби. Он дал слово, а слово – это самое ценное, что есть у человека. Хабзэ требовало, чтобы человек, тем более мужчина, всегда держал слово. Потеря чести хуже потери жизни. И в то же время Нурби не сделал ничего, что могло опорочить его. Кто-то скажет, что бездействие может быть и более преступно, но ведь Нурби сделал все, что мог. Он не смог защитить меня от самого страшного врага, куда страшнее, чем даже Еминеж, – от меня самой. Но он сделал все, что было в его силах, и едва ли нашелся бы кто-то, кто осудил бы его. Но и здесь самым страшным врагом оказалось не чудовище из сказок, а сам Нурби. Мне оставалось только надеяться, что со временем брат сможет простить сам себя и не сделает перед этим никаких глупостей. Именно этого я и боялась больше всего, что стыд и чувство вины лишат Нурби здравомыслия и толкнут его на необдуманные, опрометчивые поступки.

Кажется, пришла пора мне спасать брата.

Вскоре проснулись остальные, и за завтраком мы стали обсуждать, как нам преодолеть грязевую топь.

– Коням будет проще идти по грязи, чем нам, – заметил Канболет.

– Но, если мы потеряем коней, мы пропали, – возразил Нурби.

– Мы все равно не можем ехать верхом по лесу.

– А когда мы выберемся отсюда, как мы вернемся домой? Пешком мы доберемся до наших земель, когда придет пора сбора урожая.

– А если мы увязнем в этой топи, то и возвращаться некому будет.

Я молча слушала спор двух мужчин. Я поняла, что мне непривычно участвовать в нем. Совет всегда держали мужчины. Как и когда лучше отправиться в поход, как обороняться от внезапного набега, как организовать охрану полей и дорог – все это было делом сугубо мужским. Отец, конечно, баловал меня и позволял заниматься некоторыми мужскими занятиями вроде верховой езды и стрельбы из лука. Но о том, чтобы участвовать в советах или походах не могло идти и речи. А в своем небольшом путешествии я уже привыкла полагаться только на себя и ни с кем ничего не обсуждать.

Вдруг в разговор вклинился Джамидеж:

– Я пойду впереди. В отличие от ваших коней, я не зайду случайно в топкое место и не обожгусь подземным жаром.

– Тогда я поеду на тебе, – вызвался Нурби.

– Нет. На моем горбу может сидеть только Сурет.

– Но…

Альп резко покачал головой и несколько раз громко фыркнул:

– Это не обсуждается.

Оба мужчины обернулись на меня. Нурби все с тем же выражением беспокойства и вины. Я понимала, что, если бы мог, он оградил бы меня от всего этого, запер бы в безопасности дома. Мне было обидно от того, что брат не понимал, что я, как и он, не вынесла бы такого бездействия, бессилия. А вот во взгляде Канболета я увидела нечто совсем иное: интерес, любопытство. Его будто бы не отталкивала моя совершенно неуместная для женщины буйность, мое рвение и желание скакать впереди мужчин. Даже наоборот, его это будто привлекало. Это было так странно, но в то же время освежающе-приятно. Сбежав из дома, отрезав свои косы, я приняла мысль, что меняю свое женское счастье на жизнь и здоровье отца, что больше ни один мужчина не посмотрит на меня и не пригласит на танец. Но, возможно, у меня еще был шанс.

Джамидеж ясно дал понять, что, либо мы будем переходить пустошь так, как он сказал, либо он больше нас никуда не поведет, поэтому после завтрака мы погрузили наши вещи в седельные сумки и сели на коней. Джамидеж и я вместе с ним шел впереди. Он легко гарцевал по сухой глине, будто бы ничего не весил: его аккуратно подкованные копыта оставляли лишь тонкие едва заметные отпечатки. Но даже при этом он то и дело останавливался, прислушивался и нюхал землю, прежде чем выбрать, куда поставить ногу.