– Да. Тамошние князья не могут поделить контроль над торговыми маршрутами, и из-за их склок никто не следит за порядком, лихие люди развелись в лесах, как белки. Удивительно, что торговец сумел добраться до нас.

– Удивительно, но радостно, – я поспешила сменить тему на более приятную, – он продал нам несколько мотков отличного сукна, я сошью из него платье для Тхашхогухаж³³.

– Значит, к осени ты станешь еще прекраснее? И как же мне тогда выбирать себе невесту, если ты снова затмишь их всех?

Что же он все заладил?

– Хорошо, ради тебя я сделаю некрасивое платье, чтобы ты мог посмотреть на других девушек.

Нурби рассмеялся и ударил ладонью по столу.

– Договорились.

Прежде чем я успела придумать остроумный ответ, снаружи донеслись звуки суеты и крики. Не на шутку встревожившись, я вскочила со своего места. Что это? Неужели нападение?

Нурби тоже не сидел на месте. Взявшись за рукоять висящего на поясе кинжала, он устремился к выходу из комнаты. Я последовала за ним. И, едва выглянув во двор, застыла, будто оглушенная.

Увиденное ошеломило меня. Я увидела отца, пши Шертелуко, лежащего ничком на вытоптанной земле двора. Его черкеску покрыла пыль. Глаза закатились, а грудь будто бы и не вздымалась. Вокруг отца сновали слуги, напуганные и сбитые с толку. Как сквозь толщу воды до меня донеслось ржание отцовского коня из стойла.

Я хотела побежать к отцу, но тело не слушалось, я не могла сделать даже шага, я не могла дышать. Вместо меня около лежащего отца оказался Нурби. Он немедленно взял дело в свои руки, начал отдавать какие-то указания, которые слуги выполняли, пусть мой названый брат и не был их господином. Я едва слышала, что он говорил, смысл слов ускользал от меня. Все, что поглощало мое внимание – это бледное лицо отца. Я вспомнила его вчера на коне, такого энергичного и полного жизни. Этот образ лихого джигита в красной черкеске никак не вязался у меня с разворачивающимся перед моими глазами зрелищем. Как это могло произойти? Что вообще произошло?

– Гуащэ.

Как такое могло произойти? Как боги могли допустить это?

– Гуащэ? – на мои плечи легли чьи-то руки. С трудом обернувшись, я узнала Хуж. Старая служанка приобняла меня и повела в дом.

Только сейчас я поняла, что во дворе уже никого нет: слуги подхватили отца и унесли его в спальню.

– Что случилось? – едва слышно пробормотала я. Во рту пересохло, и язык едва ворочался.

– Нашему господину нездоровится. Пши Нурби уже послал за знахарем.

Я тупо кивнула, все еще не понимая, как происходящее могло быть реальностью, а не плохим сном.

Но это был не сон. Прибывший лекарь осмотрел отца и лишь тяжело покачал головой. Он отвел Нурби, как старшего из мужчин, в сторону и что-то быстро сказал ему, от чего лицо моего и без того побледневшего названого брата осунулось еще больше. Когда он вернулся к кровати, я подскочила на ноги и, вопреки всем правилам приличия, схватив Нурби за руку, прошептала:

– Что он сказал?

Нурби сжал зубы и какое-то время молча смотрел мне прямо в лицо. В его темных глазах я видела отражение своей боли.

– Он сделает все возможное, но… – Нурби сглотнул, – но надежды мало.

Глаза защипало от слез, а дыхание перехватило. Отпустив руку Нурби, я бегом вылетела на улицу. Солнце клонилось к закату, заливая двор розово-рыжим светом. Кто-то уже повесил у входа лемех. Не помня себя, я схватила лежащий рядом молоток и трижды ударила по куску металла³⁴. Звон разлетелся по аулу, в котором вдруг стало необычно тихо. Молоток выпал из моей ослабевшей руки и с глухим стуком упал на землю. Обессиленная, я рухнула рядом и зарыдала, закрыв лицо руками. Этого просто не могло быть!

Я знала, что отец однажды покинет этот свет. Но он должен был уйти с честью, как подобает воину. Сразить перед смертью десятки врагов и геройски пасть в неравном бою. Или же, дожив до глубоких седин, передать свою мудрость потомком и уйти спокойно и тихо в окружении внуков. Он не мог просто потерять сознание во дворе нашего дома и умереть от бессмысленной и беспощадной болезни, которой даже не было названия. Этого просто не могло быть!

Когда я наконец смогла унять льющиеся непрерывным потоком слезы, солнце уже почти совсем зашло. Я поднялась на ноги и начала отряхивать запылившееся платье. Вдруг ворота двора отворились и внутрь повалили люди, в основном аульская молодежь и дети. Возглавляли их наш старый джэгуако и уже знакомый мне ажагафа.

– Что вы?… – начала было я, но старик прервал меня жестом руки.

– Нужно провести чапщ³⁵, – отрезал он и двинулся внутрь дома.

И правда. Вечерело. Нельзя было оставлять больного один на один с темными силами. Больного. Дыхание снова перехватило и к глазам подступили слезы. Еще вчера я и подумать не могла, что однажды больным станет мой отец. А теперь для него уже проводили чапщ.

Сделав глубокий вдох и вспомнив все, чему меня учили, я натянула спокойное выражение лица, выпрямила спину и последовала за людьми в дом.

В комнате отца уже начался обряд. Кто-то заиграл на шичепшине, и все запели целительную песню. Я проскользнула вглубь комнаты, поближе к кровати отца, и села рядом с лекарем, который смешивал в ступке какие-то травы, и джэгуако, заправлявшим обрядом. Все песни были мне знакомы, я и сама не раз участвовала в таких обрядах для раненых и больных в ауле, и легко подхватила мелодию. Как ни странно, мне стало немного легче. Будто бы целебная сила музыки принесла облегчение и моей бьющейся в агонии душе.

Мы пели долго, возможно, несколько часов, а потом джэгуако объявил время игр, присутствующие разделились на две команды и принялись развлекаться, как и было положено. Я осталась сидеть на своем месте, мне было совсем не до веселья.

– Что же случилось с нашим драгоценным пши? – тихо спросил джэгуако у лекаря, который только что закончил вливать в рот отца отвар из смешанных им трав.

– Удар. Не стоило князю Шертелуко так молодиться в его возрасте, – вздохнул лекарь, тяжело глядя на отца. – Теперь его судьба в руках богов.

– Эх-хе-хе, – покачал головой старый джэгуако, – и ведь у Шертелуко даже нет сына.

– Возможно он и правда чем-то не угодил богам, – посетовал лекарь, бросив на отца тяжелый взгляд.

Я отрешенно слушала их разговор. Собравшаяся молодежь тем временем перешла к словесной игре, в которой девушка снова и снова отвергала юношу.

– Я превращусь в лань, и что ты, парень, со мною сделаешь? – подбоченившись, полупропела-полупроговорила одна из девчонок, на пару лет меня моложе.

– Эх, а вот будь у Шертелуко сын, он мог бы добыть для отца молоко белой лани, живущей в самых дальних горах, – задумчиво протянул джэгуако, – оно обладает целительной силой.

Джэгуако дал играющим знак остановиться, что было безоговорочно исполнено, и завел песню про волшебную лань, живущую в священной роще у подножия Ошхамахо, чье молоко способно исцелить любой недуг.

Я бросила взгляд на Нурби, неотрывно смотрящего на своего названого отца. Я знала, что Нурби любил Шертелуко как родного и пошел бы ради него на все. Но у Нурби был другой, настоящий отец, его земля и его люди. И долг перед ними был для него священен. Джэгуако бы прав, не было на свете того смелого юноши, который мог бы отправиться в опасное путешествие, чтобы достать для отца спасительное лекарство.

Я снова посмотрела на отца, его будто исхудавшее за один этот вечер лицо, бледные губы и едва поднимающуюся грудь, и с трудом сдержала слезы. И вдруг, будто ударом священной молнии Щыблэ³⁶, меня осенило. Да, у пши Шертелуко не было сына. Но у него была дочь. Дочь, способная обскакать сыновей уорков и стреляющая из лука не хуже самого князя. Если некому было больше спасти отца, это сделаю я. Даже если ему это не понравится.

Тоска и боль, сковавшие меня в тот момент, когда я увидела отца лежащим на земле, вдруг отступили. В моем сердце загорелась решимость. Я не буду сидеть и бессильно ждать. Я возьму судьбу в свои руки. Я спасу отца. Во что бы то ни стало.

Когда в спальне вновь зашумели веселые игры, я тихонько выскользнула наружу. Выходя, я второпях споткнулась о порог отцовской спальни – к несчастью, так говорили – но я не предала этому значения. Я взяла висящую на крюке у входа тяжелую белую бурку и накинула на плечи. Сняла со стены лук и колчан отца и закинула их за спину. Я старалась действовать тихо и незаметно, хотя все в доме, кто не спал, участвовали в чапще.

Я прокралась в свою комнату, сняла изящное платье, в котором днем встречала гостей, и переоделась в простую дорожную одежду. Еще пару рубах и штанов я кинула в мешок, оставшийся у меня со времен потешных детских походов с отцом и Нурби. На кухне я захватила несколько кусков вяленого мяса, мешочек муки и флягу с водой.

Я действовала по наитию, даже не пытаясь продумать, что я буду делать дальше. Все, что я знала – мне нужно как можно скорее отправиться в путь. Если кто-то узнает о моей затее, меня остановят. А я не могла этого допустить. Я должна была спасти отца.

В конюшне меня тихим ржанием встретил конь отца. Я не планировала брать его. Это казалось мне посягательством на что-то святое и запретное. Но в свете фонаря я увидела в глазах животного что-то такое, что заставило меня передумать. Будто бы верный конь взмолился, чтобы я позволила ему помочь. Будто он понимал, что я задумала и тоже хотел спасти своего хозяина. Я быстро оседлала его и вывела во двор. Обычно конь не давался никому, кроме отца, но в этот раз он покорно позволил мне навьючить на себя поклажу и повести прочь. Выходя, я увидела на стене конюшни старый кинжал в простых ножнах и, сама до конца не понимая, зачем, повесила его на пояс.

Когда я уже открыла ворота и запрыгнула в седло, со стороны дома послышался шум.

– Кто здесь?

Я обернулась. В едва ли десятке шагов от меня стоял Нурби с факелом в руке. Его глаза расширились, когда он узнал меня.

– Сурет? – выпалил он, и хотел, наверное, сказать что-то еще, а может и броситься ко мне, но я не могла позволить ему сделать это. Я ударила бока коня пятками, и он, поняв мое намерение, с места бросился в галоп, унося меня вперед, в сторону едва начавшего светлеть горизонта.

[КАРТИНКА: КОТУРНЫ]

Я скакала не останавливаясь, ни чтобы передохнуть, ни чтобы подумать. Конь сперва несся галопом, и ветер трепал мои непокрытые косы. Когда окончательно посветлело и над пиками гор на востоке показалось солнце, играющее лучами на их ледяных макушках, мой скакун замедлил бег, переходя на плавную рысь. Но я все еще не давала ему остановиться, то и дело подгоняя.

Когда мы покинули аул, было еще совсем темно, и, пока конь со всех ног уносил меня вдаль, я не могла разглядеть ни стену родного дома со знакомой трещиной, куда мы с Нурби в детстве прятали наши сокровища, ни спуск к реке, по которому мы с другими девушками бегали купаться, ни улицы, на которых я провела всю свою жизнь. Все это скрыли предрассветная тьма и слезы – не то от ветра, не то от боли в груди – застилавшие мне глаза.

Появление во дворе Нурби смешало все мои планы. Я хотела уехать тихо. Закрыть все чувства на ключ в самой глубине своей души, сжать зубы, подогнать коня и умчаться в ночь. Но выражение лица моего названого брата, когда он увидел меня на отцовском коне, в отцовской бурке, разрушило тонкую стену, которую я построила внутри себя, приняв решение отправиться на поиски молока лани. Оно напомнило мне о том, что я оставляю позади. О том, что есть еще люди, которым я важна, и что мое решение причинит – уже причинило – им боль.