– Боишься? – он будто не верит, что такое возможно. А ведь я в самом деле боюсь, что если возьму кусочек, то Глебу влетит. Больше всего на свете я не хочу, чтобы кто-то из-за меня страдал.

– Нет, просто не хочу, – отвечаю спокойно.

– Бери, – требует он.

– Нет, – настаиваю я на своем, а сама боковым зрением поглядываю на дверь. Только бы мама не зашла.

– Это приказ, – его тон напоминает мать. И взгляд, требующий повиновения, один в один как у Анны Евгеньевны.

Я не понимаю, зачем Глеб это делает. Между нами нет той дружественной нотки, с которой протягивают кусок хлеба. Даже прислуга вела себя со мной любезнее, чем этот мальчишка.

– Нет.

Тогда Гордеев берет мою руку, вкладывает в нее силой горбушку и заставляет меня поднести ее к губам. В ответ желудок почти воет, до того мне хочется откусить кусок.

– Все еще нет? – то ли издевается, то ли черт знает что делает он.

– Мы так не сможем стать друзьями, Глеб, – искренне шепчу я. А мне очень этого хочется. Я была уверена, что в новом доме обрету счастье, и обрела, правда, какое-то… не такое. У меня совсем нет близких людей, с кем можно было бы поговорить или просто пожаловаться.

– Глеб? – дверь распахивается, и мать фурией влетает в кухню. – Ты разбил вазу? Ты хоть знаешь, сколько она стоит?..

– Плевать, – он отмахивается и от мамы, и от меня и с равнодушным видом идет к двери.

Анна Евгеньевна не ругает его сильнее, позволяя просто уйти. Зато… прилетает мне. За кусок хлеба. А ведь я его даже не попробовала.

В тот день мне не разрешают больше есть.

***

Глеб щелкает пальцами перед моим лицом, возвращая в реальность. Ненавижу воспоминания, связанные с ним, в них всегда какой-то холодок, неизвестность. Я никогда не понимала поступков своего сводного брата. Он – загадка, которую невозможно разгадать.

Я отворачиваюсь, пытаясь всем своим видом показать, что разговор окончен, но Глеб выхватывает из моих рук костыль и с силой швыряет его в стену. Происходящее заставляет вздрогнуть, хотя я стараюсь сохранять спокойствие и не думать о страхе, который подкрался от этого сумасшедшего действия. Внезапно в груди что-то вспыхивает, яркое, горячее, словно лава. Оно заполняет мое тело, придает сил.

– И что? – рычу я, а затем отпускаю второй костыль, позволяя ему с шумом упасть на пол. Стоять на двух ногах уже не больно, тем более врач говорил, что у меня отлично заживают кости. – Чем еще собираешься пугать?

– Ты не сможешь вернуться на сцену, – он делает шаг, и его парфюм заполняет мои легкие.

– А тебе что? Только не говори, что переживаешь? – я скрещиваю руки на груди, ощущая себя живой. Злость к Глебу – единственное чувство, которое всколыхнуло меня за последние две недели.

– Конечно, – с деланым высокомерием отвечает он. Протягивает руку, но я резко бью по ней тыльной стороной ладони.

– Проваливай!

– Это мой дом, Дашка. Забылась?

– А это моя комната! – сколько лет мы так препираемся, цепляем друг друга по любому поводу.

– Она никогда твоей не была, – цедит по слогам он. Между нами так искрит, что будь мы спичками, случился бы пожар. – Поэтому, – Глеб кидает взгляд на костыли, – не смей здесь откинуться.

– Дарья, – в дверях появляется Агриппина Павловна, с опаской поглядывая на нас. Она держит в руках телефон и, судя по выражению лица, хочет что-то сказать. Я киваю ей, а Глеб принимает расслабленную позу, словно не он только что пытался зацепить меня своей агрессией.

– Что-то случилось? – уточняю я и с трудом улыбаюсь. Быть прежней версией себя теперь сложно.

– Анна Евгеньевна прислала сообщение…

– Она скоро приедет? – я едва не подпрыгиваю от радости. Значит, мои опасения ложные, и мама не отказалась от своей приемной дочери. От мечты сделать из нее прекрасного лебедя. Ведь только таким образом я буду ей нужна.

– Нет, но она сообщила, что передала ваши документы в ВУЗ.

– Что? – глухо переспрашиваю я. Поступление в университет означает, что дорога в высший свет балета закрыта.

– В сентябре вас ждут на занятиях в институте, где учится Глеб.

– Что? – черед удивляться переходит к Гордееву. Я вижу, как сжимаются его кулаки, а на скулах проступают желваки. Он выглядит так, словно узнал новость-катастрофу. Если подумать, в какой-то степени так оно и есть: мы не можем нормально сосуществовать дома, а в одном учебном заведении и подавно будет тяжело. Я не смогу противостоять ему в режиме нон-стоп.

– Так решила ваша матушка, – оправдывается Агриппина Павловна, переступая с ноги на ногу.

Глеб поворачивается ко мне, в его взгляде так и читается: «Ты серьезно? Решила еще и здесь наследить? Ты – мое разочарование, сорняк, который давно пора срезать под корень».

– Только попробуй.

– Если этого хочет мама… – не знаю, зачем я поджигаю фитиль. Наверное, мне просто не хочется показать свою слабину, уступить ему. – Значит, так и будет.

– Уверена?

– Да, – киваю я, хотя это ложь. Мне нужна сцена, мне нужны тренировки, мне нужна мама. Я должна вернуть ее расположение, напомнить, что восемьдесят процентов балета – это упорная работа. И я ведь работала, отказывала себе во всем, ради нее одной.

– Дашка, – Глеб максимально сокращает между нами расстояние, кладет руку мне на талию и резко дергает, заставляя меня упереться ладонями в мужские плечи. Его пальцы горячие, словно угольки, едва не прожигают кожу сквозь майку. Глеб – воплощение необузданной энергии, которая вот-вот разнесет меня вдребезги.

– Если я увижу тебя в универе, тебе хана, понимаешь? – его губы случайно задевают мочку моего уха. Он постукивает пальцами по моей пояснице, в то время как мое сердце почему-то предательски ускоряется, задавая лихорадочный ритм. В коленях появляется мелкая дрожь, в горле пересыхает. И нет, это не страх, я уверена, тут что-то другое.

– До встречи в универе.

– Я предупредил, – хмыкает он, отодвигаясь от меня, разворачивается и стремительно выходит из моей комнаты.

– Дарья, – тихонько зовет Агриппина Павловна.

– Давайте свой смузи, – вздыхаю я. – Кажется, я захотела есть.

Глава 05 – Даша

Находиться дома максимально непривычно и некомфортно. Я не помню, когда в последний раз разглядывала эти высокие потолки и выбеленные стены. А еще, кажется, не замечала, что в коридорах гуляет сквозняк одиночества. Раньше каждый элемент особняка виделся мне чем-то волшебным, невероятным, я не могла налюбоваться, надышаться здешним воздухом. А теперь… ощущение, словно попала в тюремную камеру.

Прислуга живет в отдельных апартаментах и в особняке появляется исключительно для уборки, готовки и накрывают на стол. В другое время их тут нет, только Агриппина Павловна контролирует какие-то процессы из серии: полить цветы, проверить, нет ли где пыли, поругать садовника.

Наш дворец такой красивый и такой пустой.

Я останавливаюсь напротив входа в зимний сад. Он расположен на втором этаже, поэтому здесь достаточно света в любое время года.

Перед глазами вдруг вспыхивают воспоминания, связанные с этим местом.

Проходит полгода с момента моего прибытия в новый дом. Эти месяцы сложно назвать счастливыми или веселыми. Я не играю с новыми игрушками, да и вообще с игрушками. Не зачитываюсь книгами, пропуская ночной сон. Моих сил хватает доползти до кровати, закрыть глаза и отключиться. Я не понимаю, когда закончилось детство, куда оно ушло и вернется ли, но запрещаю себе скучать по нему. В настоящем, в мире взрослых, у меня по крайней мере есть мама. Она красивая и уверенная в себе, ее тонкой талии завидуют многие девушки, а от звука каблучков вздрагивают слуги. Я правда пока не определилась: от приятного предвкушения предстоящей встречи или это все-таки страх.

Выходных у меня нет. Они превращаются в сплошные рабочие дни. Обычно в субботу и воскресенье я хожу на дополнительные тренировки, но в этот раз учительница приболела, и у меня появилось свободное время. Только чем занять себя – непонятно.

Не придумав занятия лучше, я брожу по коридорам и натыкаюсь на этот сад.

Тихонько открываю дверь, пораженная тем, что вижу. В центре помещения стоит круглый стол, на нем лежат однотонные альбомы, совсем не похожие на детские, уж больно скучные. В органайзере аккуратно выстроены карандаши, тянущиеся острыми кончиками вверх. Я оглядываюсь: повсюду на полках стоят горшки с фикусами, пальмами, азалиями и разными экзотическими цветами. Воздух наполнен сладкими ароматами, которые вызывают непроизвольную улыбку.

А еще здесь безумно много роз – белые, красные, желтые, розовые, даже черные… Они растут вдоль стен, на подоконниках и даже на потолке! Они же изображены в одном из альбомов. Невероятно красивые.

Напротив одного из горшков я останавливаюсь, разглядывая маленькие белые цветочки. Они отдаленно напоминают уличные ромашки. Наклоняюсь, чтобы понять, пахнут ли они как-то, и вдруг слышу позади себя мальчишеский голос:

– Можешь сорвать. – На пороге стоит Глеб, прислонившись к дверному косяку. Он как обычно хмурый, руки скрещены на груди, и взгляд такой холодный, чужой, словно передо мной сын Снежной Королевы, а не моей мамы. Хотя она тоже практически никогда не улыбается. Волосы у Глеба растрепаны, словно он забыл причесаться. Не зря Агриппина Павловна постоянно твердит ему за завтраком, что пора подстричься.

– Зачем? – оглянувшись, спрашиваю я.

– Разве тебе не нравится?

– Нравится.

– Тогда сорви.

– Но… – я нерешительно топчусь на месте. С одной стороны, мне кажется, что если Глеб предлагает, надо выполнить его просьбу. Вдруг мы станем ближе, если я буду сговорчивее? С другой же, мне не нужен этот цветок, и срывать его не имеет смысла.

– Если хочешь, надо брать, разве нет? – он склоняет голову набок, и меня почему-то завораживает его взгляд. В отличие от всех, кто меня теперь окружает, в глазах Глеба есть эмоции. И они направлены именно в мою сторону, а не сквозь меня.

Раньше, когда я жила в детском доме, было как-то проще. Мы собирались с девчонками за большим столом и играли в карты, иногда к нам присоединялись мальчишки. Они всегда блефовали, но вокруг меня постоянно звучал смех, разные голоса, наполненные энергией. А в прекрасном замке нет ничего подобного.

Наверное, поэтому, чтобы не показаться какой-то не такой, я подчиняюсь и срываю цветок. Корешок выпускает сок, капли попадают на кожу, и я вздрагиваю. Больно.

– Ай! Щиплет, – пищу я, на что Глеб лишь разводит руками.

– Млечный сок ядовит, вызывает ожог или аллергическую реакцию, – сообщает он спокойным тоном, будто ничего такого не произошло.

– Тогда зачем ты сказал сорвать его? – вскрикиваю обиженно я.

Гордеев внезапно вырастает напротив меня и, смотря прямо, с присущим высокомерием отвечает:

– А ты думала, что если сорвешь вишенку, не будешь платить?

– Что?

– Скажи спасибо, что я не предложил тебе что-то похуже, – хмыкает он и отходит к столу. Отодвинув стул, Глеб садится, чувствуя себя прекрасно. А мне больно. Не столько от раны, сколько от ситуации и его поведения.

– Я не виновата, что твоя мама меня удочерила, – поджав губы, дрожащим голосом выпаливаю я. – Если тебя что-то не устраивает, скажи ей об этом.

– А не ты ли тут из кожи вон лезешь, чтобы мама тебя похвалила? – ядовитым тоном кидает он. А мне и сказать нечего, ведь он прав.