Валера встретил Глеба радушно, но бедно. Сказал, что последние полгода на заводе зарплату выдают «видиками», а не деньгами.

В продаже воронежская «Электроника» стоила тысячу двести рублей, а брат готов ему сдать двадцать штук по триста рублей. Но только сначала деньги, а потом «видики». Так что Глебу нужно было всего шесть тысяч рублей вместо двадцати четырёх, но и таких денег у него не было. И как он ни уламывал Валеру поменять деньги и «видики» местами, тот не соглашался.

Глеб стал уговаривать: мы братья, должны помогать друг другу. Убеждал, что он, Глеб, человек честный, через неделю деньги будут в Воронеже.

Брат слушал-слушал и наконец прямо спросил Глеба:

– Хорошо. Я соглашусь. Возьму ответственность за тебя перед своими ребятами из бригады. Дам им слово, что ты деньги через неделю привезёшь. А если нет? Меня же мои ребята просто разорвут. У них семьи. Жёны, дети. Им и сейчас есть нечего, а если мы с тобой у них последний кусок хлеба отнимем, что они делать будут? Они придут ко мне. А что я им дам? Посмотри на мою квартиру – «хрущёвская» двушка. Мебель простая советская: шкаф, кровать, стол, стулья. Машины у меня нет. Денег тоже. То, что накопили, уже проели. Как я понял, у тебя тоже особого богатства нет. А если что-то пойдёт не так?

Глеб молчал.

– Молчишь. Вот то-то.

Расстроенный, Глеб вернулся из Воронежа домой. Пока ехал, думал, где взять шесть тысяч рублей на покупку видеомагнитофонов. Это была стоимость легкового автомобиля.

По приезде в Нижнеокск Глеб навестил своего недавнего партнера Сашу Ляха. Тот изготавливал в комсомольских кооперативах таблички «Не влезай – убьёт», «Опасно», «Стой! Проход запрещён!» Делали такие таблички за копейки, а продавали за миллионы в сохранившиеся структуры с государственным бюджетом. Глеб попросил у Саши денег.

Саша напомнил Глебу про их дружеские разговоры во время «челночных» поездок в Польшу, где Глеб больше придумывал, чем говорил правду о своем дедушке Якове и золотых кладах князя Хованского. Саша уже тогда намекал, что некоторые друзья его папы Аркадия Моисеевича, уезжая жить на историческую родину, готовы заплатить большие деньги за дедово золото.

– Так где золото? – спросил Саша.

Глеб сказал другу, опустив голову, что никакого золота деда Якова у него нет и никогда не было. Извинился и ушёл.

Сам Глеб ещё до того, как ехать к брату в Воронеж, проделал большую работу: договорился с помещениями под видеозалы, нашёл специалиста по электронике, охрану, уборщиц. Через своего приятеля, работавшего механиком в гараже городского телецентра, познакомился с популярным ведущим программы «Джокер» на Нижнеокском телевидении Александром Блудышевым. Тот был обладателем богатейшей коллекции видеокассет с зарубежными фильмами с переводом на русский язык и был готов к сотрудничеству.

И тут Глеб договорился, и там пожали руки, даже где-то заплатил аванс. Деньги на это ему дала крёстная мать – «кока» Валя. Она всю жизнь работала на конвейере автозавода, была профсоюзной активисткой и сумела скопить несколько тысяч рублей.

Однажды по профсоюзной линии ей дали бесплатную путёвку во Владикавказ. Юг ей понравился, а парк санатория с его экзотическими деревьями и аккуратными до – рожками вызвал восторг. Там-то она и встретила парня из Сибири – высокого, красивого, с романтической профессией – сталевар. Они гуляли по вечерам. Запахи южных цветов кружили ей голову. Объятия сильного мужчины становились всё жарче, а руки всё настойчивей. И она сдалась…

Дни пролетели как один час. Он уехал первым, пообещав написать. И не написал. А вернувшись в Нижнеокск, она поняла, что беременна и что, кроме имени и профессии, ничего об отце будущего ребёнка не знает. Она смирилась с мыслью остаться матерью-одиночкой и из Холодного переулка, где жила вместе с уже взрослым Глебом, переехала в более комфортную квартиру его родителей, где её мало кто знал. И может, всё было бы хорошо, но работа на конвейере была не для беременных. Однажды днём, ближе к обеду, она устанавливала задний мост на новую модель отечественного грузовика, и вдруг острая боль в животе заставила её с криком скорчиться на бетонном полу.

Её увезли в больницу.

Из больницы она вышла сильно похудевшей. Ей дали больничный на три дня. Все три дня она пролежала дома, а на четвёртый вышла на работу.

Теперь к мужчинам она стала абсолютно равнодушна.

Но «кока» Валя очень любила крестника и, видя, как Глеб бегает, ищет деньги и переживает, предложила ему все уже ненужные ей сбережения.

Глеб этими деньгами закрыл первые траты на аренду помещений и аванс персоналу, но у него не было главного – денег на видеомагнитофоны для всей своей сети салонов.

Больше денег никто не давал.

И те люди, кого он уже вовлёк в этот проект, его начали дёргать: «Ну что? Когда начнём работать?»

Глеб уже совсем отчаялся, но как-то, копаясь в документах родителей, неожиданно наткнулся на облигацию государственного займа. Это была красивая бумажка выпуска 1951 года, с видом высотного здания МГУ и номиналом в десять рублей. Глеба как током ударило: «Какой же я идиот! Надо как можно быстрее ехать к бабе Мане, она точно денег даст!»

Баба Маня была соседкой по коммунальной квартире в Ленинграде, где Глеб жил, учась в университете.

Сама она была коренная петербурженка, но, оставшись одна, завербовалась на Дальний Восток, как и родители Глеба. Там она работала кассиршей в промысловом тресте по добыче золота и выдавала зарплату. Но, помимо зарплаты, она ещё выдавала облигации государственного послевоенного займа на восстановление народного хозяйства. Они, как правило, составляли до десяти процентов от зарплаты, а зарплаты были большие. И если деньги промысловики брали, то облигации, даже после того, как расписывались в их получении, оставляли на столе или бросали в мусорную корзину. Они им были не нужны.

Облигации номиналом от 10 до 200 рублей выдавались с 1947 по 1957 год с обещанием погашения через двадцать лет.

В каждой семье Советского Союза были такие облигации. В трудовых коллективах на общих собраниях принимали обязательства: всем работникам выкупить облигаций на определённую сумму. Надо было помочь государству. Люди были патриотичные. Облигации покупали, но они не ценились. Что будет через двадцать лет – неизвестно. Поэтому эти цветные листочки, похожие на красивые фантики от конфет, использовали в своих играх дети.

А баба Маня, тогда ещё крепкая Мария Петровна, складывала оставленные промысловиками облигации в чемодан, а во время отпуска привозила их в родной Ленинград, в свою коммунальную квартиру, где в её маленькой комнате стояло несколько тридцатилитровых фляг из-под молока. Раньше она работала бухгалтером в мясо-молочном совхозе. Вот оттуда и прихватила с собой эти фляги – она всегда была женщиной запасливой. Сложив привезённые облигации в вымытые и просушенные фляги, она отбывала опять на прииски.

И так десять лет.

По окончании вербовки она вернулась в Ленинград с льготной пенсией, и в добавок у неё скопилось пять фляг, доверху набитых облигациями.

Глеб сдружился с бабой Маней.

Её жильё было типичным для одиноких коренных ленинградок: никелированная кровать, на которой возвышались перины и пять разного размера подушек, а на прикроватной тумбочке ветхий томик жития какого-то святого. Дверь и окно были завешены тяжёлыми шторами оранжевого бархата. Круглый стол на одной массивной ножке всегда был застелен ажурной скатертью. Комод, на котором стоял зеркальный трельяж, был покрыт белой вышитой салфеткой. Два дубовых кресла с подлокотниками в виде львов. А над ними висел огромный жёлтый абажур с кистями.

Глебу нравилось долгими дождливыми вечерами сидеть с бабой Маней в этих креслах за чаем и с интересом слушать её рассказы о дальневосточном крае, его людях и богатствах. Ему этот край казался родным. Именно туда уехали за лучшей жизнью его родители.

У бабы Мани не было детей, и она воспринимала Глеба как родного, называла не иначе как «сынок», подкармливала и гладила по голове. Делилась с Глебом своими планами на жизнь, мечтая вслух, как использует накопленные облигации.

А Глеб, отучившись, уехал из Ленинграда и не узнавал больше, как сложилась жизнь бабы Мани. Закрутился, завертелся.

В восьмидесятые годы стали облигации гасить, и номинал их после «денежной реформы Хрущёва» уменьшился в десять раз. Но при таком объёме, который скопился у бабы Мани, это всё равно были приличные деньги.

И Глеб поехал к бабе Мане в Ленинград. В коммуналке от соседа-архивариуса узнал, что она купила себе большой дом на окраине города. Глеб поехал туда. Это было недалеко от станции метро «Автово», прямо за Красненьким кладбищем.

Дом бабы Мани был странный: с большими белыми крестами на каменном заборе и церковной маковкой посреди крыши.

Он долго стучал в окованную медью дверь, которую с большой неохотой приоткрыл какой-то бородатый дядька крепкого телосложения, в сапогах и длинной косоворотке.

Вместо ответа на вопрос Глеба «Здесь живёт баба Маня?» мужик начал расспрашивать, кто он такой и откуда знает «сестру» Марию. После объяснения, что Глеб хочет повидаться с бабой Маней, которая называла его «сынком», калитка распахнулась. Кругом были чистота и порядок: подстриженная травка, ухоженные клумбы и цветы, дорожки, посыпанные песком.

Глеб всё прикидывал, куда он попал. Но ничего путного не придумал. Как-то незаметно подошла баба Маня. Глеб бросился к ней обниматься, но его остановил бородач.

– Остепенись, братец, – сказал он Глебу.

Было видно, что баба Маня узнала его. В её глазах мелькнула радость, но быстро потухла. Они прошли в беседку, и она, помолясь на куполок крыши дома, присела напротив Глеба.

– Как поживаешь, сынок? – спросила она ровным тихим голосом.

Глеб на радостях, что нашёл её, выпалил в одно дыхание и про перестройку, и про свободу, и про кооперативы, и про нужду в деньгах.

Баба Маня сжала губы и, уже колким взглядом посмотрев на Глеба, сказала:

– А ты понимаешь, сынок, что всё от Создателя? И надо не брать, а отдавать ему всё до последней нитки, чтобы получить милость. Ты, как я поняла, хочешь взять не отдавая?

– Да нет, – ответил Глеб. – Я хотел у тебя попросить денег взаймы, я заработаю и всё тебе отдам, – и, уже теряя уверенность, добавил: – с процентами. Я же помню, сколько у тебя было облигаций…

Лучше бы он этого не говорил. Баба Маня тут же сжалась, а бородатый мужик, наоборот, вдруг как бы увеличился в размерах, и руки его стали огромными, как брёвна.

– Ты это о чём, милок? – заговорил он угрожающе.

– Да это я так, просто вспомнил молодость, – ответил Глеб, уже понимая, что денег не получит и пора выбираться из этого логова.

До Глеба стало доходить, что он попал либо в секту, либо в одну из западных церквей, потоком хлынувших в Россию. Он слышал, что свобода рынка, которую принесла перестройка, допустила и свободу религиозных предпочтений для граждан бывшего СССР.

Как только объявлялся новый мессия, тут же им назначалась новая дата конца света и появлялись последователи. Особо ценились всегда люди с капиталами, что, очевидно, и произошло с бабой Маней, одинокой и состоятельной женщиной. Каждому новоявленному пастырю, помимо паствы, нужно есть, пить, одеваться, а это деньги. То есть то, на что замахнулся откуда-то вдруг взявшийся Глеб. А это становилось опасно. Из-за красивых цветников и подстриженных ёлочек стали появляться довольно упитанные братья-бородачи.

Глеб, забормотав, что у него билеты на поезд и что он был рад повидать бабу Маню, но надо идти, быстро развернувшись, выскочил из беседки и одним махом проскочил в калитку.

И побежал.

Но никто за ним не гнался.

От этого визита осталось ощущение, что Глеб побывал в какой-то вязкой жидкости, а выскочив оттуда, вдруг понял, какой чистый и прозрачный воздух вокруг.