Ладно, заставлять ждать полковника было не принято. От подчиненных начальник районного уголовного розыска Виктор Геннадьевич Сапогов требовал (и отчасти был прав) немедленной реакции на любое свое «фи». Работа их была, мягко говоря, не самой регламентированной. В любой момент, в любую секунду могло произойти нечто такое, что требовало и от него самого, и от его подчиненных незамедлительной реакции.

Вилкина взглянула на часы – половина десятого вечера. Тут одно из двух – либо в городе что-то стряслось, либо всплыл какой-нибудь ее косяк. Гадать на кофейной гуще было некогда, а потому девушка незамедлительно направилась в кабинет начальника. А что гадать? Сейчас, собственно, все и вскроется.

Катерина собрала вещи, выключила компьютер, погасила свет и вышла из своего кабинета – возвращаться сюда она сегодня уже не планировала. Проходя по вымершему коридору мимо кабинета, принадлежавшего некогда Ромке Звягинцеву, Вилкина уже привычным усилием воли подавила ощутимый укол боли в груди. Оперативник погиб, выполняя ее, Вилкиной, задание. Погиб, впутавшись туда, куда ей приказали не впутываться.

Тут следует отметить, что следователь в нашей стране – профессия специфическая. Де-юре подразумевается, что каждый следователь процессуально самостоятелен. Это означает, что любой следак сам решает, как ему работать с тем или иным делом. Но де-факто над любым следаком имеются начальники. У тех начальников есть свои начальники, и так далее по списку. Вилкина же решила пойти против шерсти и сломать систему. Не вышло – система легко ломается только в кино или в романах писателей, по которым это кино после и снимают. В реальной жизни существует слишком много условностей и вводных, заставляющих человека становиться простым винтиком в отлаженных годами и десятилетиями механизмах под названием Управление внутренних дел и Следственный комитет.

Да, строптивый характер Вилкиной заставил ее пойти против системы, и ей даже удавалось некоторое время плыть против течения. Но жизнь – не роман. В жизни любая попытка переломить то, что отлажено годами, может привести к фиаско. И полгода назад Вилкина была близка к такому фиаско. Отделалась она тогда, можно сказать, лишь легким испугом. В том замесе, в который она попала по собственной же глупости, ей переломали ребра (спасибо штатному бронежилету) да проделали нештатное отверстие в боку. Ромке Звягинцеву повезло меньше – он погиб. Его смерть Вилкина, разумеется, записала на свой воображаемый «счет» и вот уже несколько месяцев боролась с этой болью, как могла. Сначала на больничной койке боролась, приходя в себя после ранения, а после и дома. Для своих сослуживцев и подчиненных она проходила реабилитацию, но по факту находилась под прессом внутренней проверки.

Ребра после переломов срослись довольно быстро, да и дырка в боку порадовала отсутствием осложнений – на Вилкиной вообще все раны заживали как на собаке. В физическом плане реабилитировать Вилкиной было особо нечего. Страдало не тело – плохо было ее психике. Не каждый день своим руками роешь могилу хорошим парням, это во-первых. А во-вторых, далеко не каждый день люди открывают для себя мир, о котором раньше только в фэнтезийных романах читали.

Пока шла так называемая проверка СБ, Катерине пришлось еще и разбираться в сложностях и хитросплетениях отношений разных силовых ведомств. Кто в итоге кому подчиняется, она так и не поняла. В свете новых вводных, предоставленных полковником Смирновым (он же отец Евгений), Вилкина пришла к мысли, что в этом вопросе сам черт ногу сломит. Попыхтев над этой задачкой с недельку и не найдя очевидного ответа, Катерина решила забить на этот вопрос и заняться более приятным для любой девушки делом – самоедством. Пусть себе проверяют – Катерина же официально проходит реабилитацию, вот и нечего голову забивать всякой ерундой.

Разумеется, основным реабилитирующим фактором для Катерины на какое-то время стал алкоголь. А после того, как огненная вода перестала производить должный терапевтический эффект, Вилкина взяла себя в руки и нашла силы признаться самой себе: в смерти Романа Евгеньевича Звягинцева виновата она и только она. И ей теперь с этим жить.

Катерина приняла эту мысль и была готова к любому наказанию. Изменить она уже в любом случае ничего не могла – все уже случилось. По головке Катерину за самоуправство, разумеется, никто не погладил – заслуженное наказание в виде лишения очередного повышения в звании, строгого выговора с «занесением» и понижением в должности она уже понесла. И это было странным решением, поскольку само дело Горина попросту замяли. Теоретически Вилкину просто не за что было наказывать. Дело о маньяке, оставлявшем трупы в парках, закрыли в связи с гибелью главного подозреваемого. К слову, вешать все трупы на гражданина Евросоюза, убившего Звягинцева и посягавшего на жизни Вилкиной и отца Евгения, не стали. Видимо, побоялись международного резонанса. Козлом отпущения в этой истории сделали погибшего наркомана Кирилла Бражникова. Ну а что тут поделать – политика, чтоб ее. Удобно, когда главные подозреваемые мертвы. Можно выкрутить все так, как необходимо следствию. Катерине вон даже не пришлось дело закрывать – за нее все сделали коллеги, пока она лежала в госпитале. На ее резонные вопросы по этому поводу ей строго так ответили, что, мол, нет больше никакого дела о маньяке. Нет и не было никогда. Беседу с ней тогда проводил тот странный гэбэшник, который, как поняла Вилкина, курировал в стране дела мира Ночи и являлся непосредственным начальником отца Евгения.

– Забудьте вы, Екатерина Алексеевна, это дело, – уговаривал он Вилкину, сидя возле ее постели сразу же после того, как девушка пришла в себя. – Это высшая лига. Туда простым смертным путь заказан. Иначе нам придется работать с вами несколько иными методами. Нет никакого мира Ночи. Все, что вы могли узнать в ходе расследования дела о маньяке, простая манипуляция с сознанием. Мира Ночи не существует.

На нет, как говорится, и суда нет – убиваться конкретно по этому поводу Вилкина и не планировала. У нее был куда более изощренный план наказания самой себя. Она боялась себе признаться, но где-то в глубине души планировала закончить собственную карьеру и жизнь приблизительно так же, как сделал это стеснительный и сентиментальный Рома Звягинцев. Она попросту сгорит на работе, делая этот мир чище. И это ее последнее слово. Осталось лишь разобраться, какой именно мир ей хотелось сделать чище – этот, с маньяками, криминальной мокрухой и бытовыми убийствами, или тот, о котором она узнала совсем недавно, и забыть о котором уже вряд ли получится, как бы этого ни хотел генерал ФСБ.

– Вызывали, Виктор Геннадьевич? – в кабинет начальника Вилкина лишь голову просунула, надеясь на короткое замечание или легкий втык. Не тут-то было.

– А, это вы? – Сапогов коротко взглянул на торчащую в дверном проеме голову. – Да, вызывал. Заходите, садитесь.

Вилкина прошла и присела на «стульчик» – так в их отделе называлось до безобразия неудобное кресло, которое Сапогов поставил напротив себя специально для того, чтобы получающий от него втык подчиненный чувствовал себя максимально дискомфортно. От этого «стульчика», для чего-то привинченного к полу, было одинаково далеко как до всех стен, так и до выхода из кабинета. Человек сидел, словно прыщ на кончике начальственного носа, и не мог никуда деться от его испепеляющего взгляда. Теоретически восседавший на «стульчике» подчиненный должен был чувствовать себя одиноко и униженно – что-то вроде наказания «углом» в детстве, только для взрослых. Бывалые «залетчики» к Сапогу на «стульчик» приходили с каким-нибудь делом или с целым ворохом документов в руках – ими хотя бы прикрыться можно было и пальцы рук чем-то занять. Вилкина же сейчас скромно прикрылась своим дамским рюкзачком. Волноваться она не планировала. Все хреновое, что могло с ней произойти в плане карьеры, уже произошло. Ниже помощника следователя упасть уже не получится.

– Вот, ознакомьтесь, Екатерина Алексеевна, – Сапогов через стол протянул девушке какое-то дело. – Думаю, вы уже набрали форму и готовы к настоящей работе.

«Можно подумать, я до этого в тамагочи сутками играла», – фыркнула про себя Вилкина, но вслух ничего не произнесла, молча взяв из рук начальника плотную папочку. Для этого Катерине пришлось подняться и сделать шаг к столу начальника. Вернувшись на исходную позицию и пробежав дело глазами, Вилкина дала свою оценку:

– Ну, пока смахивает на внутренние корпоративные разборки. И это даже не наш район. Зачем вы мне показываете это дело? Я что, реабилитирована?

Сапогов на провокацию не поддался, ответив вопросом на вопрос:

– С фамилиями потерпевших ознакомились?

– Да, – кивнула Вилкина, – и не думаю, что знакома с этими персонажами.

– Все верно, Катерина Алексеевна, – кивнул Сапогов, – вы и не должны были видеть эти фамилии раньше. Таким было мое распоряжение в архиве.

– Не поняла сейчас… – вскинула бровь Катерина. – Так я наказана или нет?

– То дело, Екатерина… – Вилкина нахмурилась, приготовившись услышать от начальника что-нибудь колкое или едкое, но Сапогов ее удивил, начав свою речь с другой стороны. – Я полагал, вы полезете в то дело о маньяке с головой, чем вновь навлечете на себя и, чего греха таить, на меня гнев вышестоящего начальства. Особенно страшно за вас было после смерти вашего подчиненного.

Сапогов никогда не церемонился и рубил правду-матку наотмашь, считая, что любой его сотрудник должен обладать устойчивой психикой. Если озвучиваемая правда кому-то колет глаза, считал он, если она выбивает из колеи и вызывает помутнение рассудка, то такому работнику в его отделе не место.

– И вы решили, что я ослушаюсь вас дважды? – поджав губы, продолжила за начальника Катерина.

– Да, признаться, так я и думал. Дурь из таких, как вы, Катерина, к несчастью, выбивается крайне неохотно. Но, видимо, ранение вас несколько охладило, чему я лично рад безмерно. Думается, мне удастся все же воспитать из вас профессионала.

– Так, и какое отношение к моему воспитанию и становлению как профессионала имеет данное дело? – Вилкина приподняла папочку над головой. – Неужели тут есть какая-то связь со смертью Григория Горина?

О гибели бывшего подозреваемого Григория Горина Вилкина узнала все от того же отца Евгения. Разумеется, она не планировала прислушиваться к увещеваниям некоего генерала госбезопасности и еще до своей «реабилитации» попыталась навести справки о том, как и чем все закончилось для самого ворожея. Контакты отца Евгения у Вилкиной сохранились. Правда, полковник Смирнов – так в миру звали отца Евгения – по-видимому, придерживался той же генеральной линии, что и его руководство: никакого мира Ночи не существует. Григорий Горин – случайная жертва обстоятельств и никакими специфическими талантами не обладал. Священник откровенно лгал Катерине, вследствие чего девушка сделала вывод о том, что такие вопросы по телефону не обсуждаются. Вполне возможно, телефон священника прослушивался его же работодателем. Единственное, чего смогла добиться Вилкина от отца Евгения, так это того, что Горин погиб от сердечной недостаточности, прогуливаясь где-то по Калужской области. Все, больше никакой конкретики.

– Нет, эти дела к его смерти никакого отношения не имеют, – вернул Сапогов к реальности Вилкину.

– Дела? – удивилась Вилкина. – Я вижу только одно дело…

– Давайте я кратко опишу ситуацию, Екатерина Алексеевна, – перебил Вилкину полковник. – Вы же будете сидеть и слушать. Молча. А после я попрошу вас об одной услуге. Идет? – Катерина кивнула. – Вот и чудно, – выдавил из себя улыбку Сапогов. – А теперь краткий ликбез по делу. Как вы уже поняли, неделю назад в собственном загородном доме был зверски умерщвлен некий предприниматель, фамилия которого вам ничего не сказала. И да, к Григорию Горину это дело не имеет никакого отношения. Зато оно имеет отношение к делу об убийстве Олега Горина.

Сапогов выудил откуда-то из ящика своего стола еще одну увесистую папку, медленно подошел к Вилкиной и протянул дело ей.

– Его отца? – сразу догадалась Вилкина.