– А если для дела, сформулируй, что ты думаешь в комнатах ансамбля найти?

– Ну, Ингу, конечно! Зуб даю, они её там держат и пытают!

– Вот и останешься без зубов, – Андрей перехватил руку мальчика, потянувшуюся за очередной конфетой, – если будешь столько сладостей есть.

– Андрюша, – заступилась Оксана, – пусть ест, он же растёт.

– Бери, – вздохнул Андрей, – пока тётя Оксана добрая. А что они Ингу в Доме культуры держат – полная ерунда. Во-первых, не факт, что они её похитили. Во-вторых, если похитили и не у… если она жива, её держат в другом месте. Дом культуры – проходной двор, слишком рискованно. Они же не полные идиоты.

– Андрей, – подняла, как в школе, руку Светлана, – давай я схожу и поговорю с Клавой.

– И что ты ей скажешь?

– Навру, что всё знаю про Ингу и этого осветителя. Пригрожу, что пойду в прокуратуру, если она сейчас же Ингу не отпустит.

– И попадёшь пальцем в небо. С Ионкиным непонятно. Тело нашли на Лысой Горка, ножевое ранение. Место нехорошее, у нас бригады на эту Горку через день выезжают, то на ножевое, то на черепно-мозговую^[16]. Могли, конечно, тело привезти, но могли и там зарезать.

– Да, а что Ионкин делал на Горке поздно вечером? Наташа, невеста, уверяет, что он Горку и днём-то за километр обходил. Наверняка его ножом пырнули прямо в Доме культуры, а тело туда привезли.

– Возможно, – согласился Андрей, – но у нас никаких доказательств причастности Клавы и братьев к смерти Ионкина и пропаже Инги нет. Если они виноваты, ты их только напугаешь, они затаятся. Если не виноваты – Клава тебя просто пошлёт…

– И что же делать?

Света шмыгнула носом, по щекам покатились слёзы.

– Только не реветь! – строго сказал Андрей.

– Тётя Света, не плачьте, мы что-нибудь обязательно придумаем, – заверил Вовка.

– А давайте я на работу в Дом культуры устроюсь? – вмешалась Оксана.

– Кем? – удивился Андрей.

– Художником, у них штатный в запое. Интернатура^[17] у меня только в октябре начинается, сейчас всё равно делать нечего.

Андрей задумался. Оксана, в отличие от Остапа Бендера, вполне могла работать художником. До института она закончила художественную школу, и её даже приглашали в Высшее художественное училище в Ленинграде. Но Оксана твёрдо решила, что будет врачом, и не жалела о своём выборе. Умение девушки рисовать портреты не раз помогало в расследованиях^[18]. Устроившись на работу в Дом культуры, став «своей», Оксана сможет узнать то, что «чужим» никогда не расскажут. Но если Клава и братья действительно причастны к исчезновению Инги и убийству помощника осветителя…

– Оксана, это может быть опасно.

– Андрюша, я же не буду лезть на рожон. Покручусь в коллективе, пособираю слухи. Ну как?

Три пары глаз уставились на Андрея.

– Хорошо, – сдался он. – Только никакой самодеятельности, все действия предварительно согласуешь со мной!

– Ну конечно, Андрюша. – Оксана обняла мужа, прижалась, поцеловала в щёку. – Куда я без тебя?

Света скосила глаза на супругов и улыбнулась. Пионер Вовка нахмурился и отвернулся. Не одобрял он эти телячьи нежности. И вообще, при всём уважении, в этот раз дядя Андрей слишком медленно вёл расследование. Так они Ингу не найдут. Рассказать бы всё дяде Николаю, но не велено. Ничего, он, Вовка, тоже не лыком шит и знает, как ускорить поиски…

Глава 7

1979 год, Токио, двумя годами ранее

«Токио, столица Японии, город, который поражает воображение своим размахом, динамизмом и необычайным сочетанием древних традиций и современности. Здесь небоскрёбы соседствуют с древними храмами, а скоростные трассы пересекаются с узкими улочками старого города.

Токио – город противоречий. При внешнем блеске и великолепии он задыхается от перенаселения и выхлопных газов автомобилей. Несмотря на продвинутые технологии, загрязнение воздуха и воды – серьёзная проблема, создающая угрозу здоровью жителей. В Токио особенно чувствуется неравенство в обществе. Перенаселённость делает жильё дорогим и недоступным, что приводит к появлению большого количества бездомных. В этом городе богатые и бедные живут рядом, но разрыв между ними огромен».

Перед вылетом домой ансамбль вернулся в Токио. Если первая встреча с городом ошеломила: подпирающие облака небоскрёбы, многоярусные автомобильные развязки, яркие витрины магазинов, толпы людей на улицах, – то после десятидневного путешествия по стране всё это казалось обыденным, само собой разумеющимся.

Гастроли прошли на «ура», при почти полных залах и тёплом приёме местной публики. Не было никаких провокаций, о которых предупреждали на инструктаже в райкоме. В напряжённом графике гастрольного турне последние два дня оставили свободными, и ансамбль в полном составе: артисты, гримёрши, костюмерши, технический персонал и даже сопровождающий из конторы^[19] – ринулись в магазины менять валюту на шмотки, часы, кассетные магнитофоны, фотоаппараты и другой ширпотреб, невиданный на полках советских магазинов.

Перед поездкой всем разрешили приобрести по одиннадцать тысяч японских иен. Звучит богато, но всего-то пятьдесят долларов в пересчёте по курсу. Не разгуляешься. Хорошо, у Клавы оказался знакомый валютчик, подкинул японских дензнаков по божеской цене. Оставалось надеяться, что конторский товарищ закроет глаза на некоторое несоответствие суммы покупок официальному лимиту. Поскольку сам товарищ музыкальный комбайн за тридцать три тысячи иен купил. А это, между прочим, сто пятьдесят зелёных.

Сама Клава в магазины не пошла. Поважнее дело было. Попросила самурая – так они прозвали приставленного к группе переводчика – написать на бумаге со штампом отеля адрес американского посольства для таксиста. Сама-то Клава по-японски ни бельмеса, а уж дурацкие иероглифы рисовать – не дай бог. Она и по-английски знала только «фак ю» – спросила у инструктора в райкоме, что отвечать, если вербовать в шпионы начнут. Хорошо ещё в Союзе озаботилась, уговорила знакомую учителку перевести на английский заявление о предоставлении политического убежища. Учителка сначала отнекивалась, но сунутые в карман блузки два хрустящих полтинника произвели нужный эффект.

Самурай Клавину просьбу выслушал с обычным своим невозмутимым видом, вопросов не задал, нарисовал на бумаге две ровные строчки, в типографии ровнее не напечатают, с поклоном протянул Клаве-сан и с важным видом удалился.

Очереди у посольства не было. Дежуривший на входе здоровенный чёрный амбал в военной форме взял Клавин загранпаспорт, пробежал глазами заявление о политическом убежище и позвонил куда-то по телефону. Через несколько минут появился другой чёрный, поменьше ростом и в гражданском, провёл Клаву в кабинет, на двери которого висела какая-то табличка на английском.

В кабинете сидел симпатичный белый толстяк, который при появлении Клавы вскочил, разулыбался, словно в «спортлото» выиграл, и на неплохом русском объявил, что ужасно счастлив видеть саму госпожу Козлову, продюсера знаменитого советского ансамбля, гастроли которого с небывалым успехом прошли в Японии.

Продюсером Клаву никогда раньше не называли, она поначалу обиделась, но толстяк так мило суетился, предлагал кофе, чай, виски со льдом, что обижаться было глупо. Клава решила, что продюсеры у них в Америке – большие шишки, и согласилась на виски со льдом.

Заявление о политическом убежище толстяк прочитал гораздо более внимательно, чем чёрный на входе. Повздыхал, сказал, что решить такой сложный вопрос он быстро не может, нужно время, нужно согласовать с руководством. Тем более госпожа Козлова просит миллион долларов подъёмных, а для этого требуется одобрение финансового департамента. Кроме того, если бы госпожа Козлова просила убежище только для себя – было бы проще. Но чтобы оформить документы на пятерых детей и мужа, нужно написать столько запросов и получить столько согласований, что вся процедура может занять не один месяц. Бюрократия есть везде, не только в Союзе, в Штатах тоже предостаточно. При этом толстяк так горестно вздыхал, так грустно смотрел, потел и вытирал лоб мокрым платком, что Клаве даже стало его жалко. Виски, которое толстяк щедро подливал, кружило голову, и Клава сама не поняла, как оказалась за воротами посольства, в салоне любезно вызванного толстяком такси. Она также не совсем поняла, о чём, собственно, они договорились. Вроде бы о том, что в Союзе с Клавой свяжутся.

Выпроводив посетительницу, советник по культуре Майкл Армстронг, он же резидент ЦРУ в Токио, достал из ящика стола досье на русскую музыкальную группу, полученное по дипломатической почте за две недели до начала гастролей, и сел писать рапорт. Он не собирался ничего ни с кем согласовывать. До перевода в Токио он много лет проработал в восточном секторе и в московской резидентуре и отлично разбирался в так называемых политических эмигрантах. Как правило, это были пустышки с невероятно раздутым самомнением и задранными до небес запросами. Большинство из них хотели сразу миллион долларов и домик в Калифорнии. Взамен, кроме пустой болтовни, ничего предложить не могли. Если бы не просьба московских коллег, он не стал бы тратить время и виски на эту русскую дуру. Но коллеги попросили по возможности оценить перспективы её вербовки. По прилёте ансамбля в Японию он послал одного из своих русскоговорящих агентов с заданием подловить Клавдию Козлову в баре или в магазине и вступить в контакт под видом тоскующего по родине эмигранта.

Агент вернулся ни с чем. Клаву плотно опекал сотрудник Комитета госбезопасности, ни на минуту не оставляя одну. И вдруг такая удача – сама явилась. Интерес московской резидентуры к данной персоне понятен – русские раскручивают ансамбль как символ успеха советской многодетной семьи. У этой дуры высокие покровители в советском руководстве. Из неё мог бы получиться ценный агент влияния. Однако, согласно рекомендациям, коэффициент интеллекта^[20] у агентов влияния должен быть не ниже восьмидесяти пяти. А у этой идиотки он едва ли до шестидесяти дотягивает.

Вернувшись в отель и узнав, что конторский всё это время был в магазинах, его постоянно то сыновья, то муж видели, Клава вздохнула с облегчением. Визит во вражеское посольство остался незамеченным.

Капитану госбезопасности Сидоркину Кузьме Ивановичу не было нужды ни тайно, ни явно сопровождать Клаву в американское посольство. Ещё в Союзе ему дали почитать копию Клавиного заявления о предоставлении политического убежища, переданного в органы бдительной учительницей английского языка. На вопрос, почему ансамбль выпускают, да не просто за рубеж, а в капиталистическую страну, ему показали на потолок, сказали, что выступление ансамбля на «Голубом огоньке» понравилось самому, коллектив велено не трогать, но присматривать.

О том, что Клава поедет на такси в посольство, Сидорова предупредил переводчик, давно завербованный советской резидентурой. Запись разговора Козловой с резидентом ЦРУ, сделанную миниатюрным магнитофоном, вмонтированным в Клавину пудреницу, капитан прослушал тем же вечером и утром отправил рапорт в Москву. Пусть там разбираются. Его дело маленькое: сказали наблюдать – он наблюдает.