Ночью разыгралась непогода и налетел новый шторм. Утром Элис и Тоби проснулись от звуков проливного дождя, заливавшего окна и барабанившего по двери. Элис зевнула, встала и пошла бродить по дому и мечтать о блинчиках. Она пыталась не считать часы, оставшиеся до отцовского возвращения – он должен был вернуться сегодня. На кухне было темно. Элис растерянно нащупала выключатель. Нажала. Кухня встретила ее холодом и пустотой. Она бросилась в родительскую спальню и подождала, пока глаза привыкнут к темноте. Поняв, что матери в комнате нет, выбежала на улицу и стала ее звать. Она промокла в считаные секунды. Тоби лаял. Сквозь пелену дождя Элис заметила мелькнувшее в кустах лебеды мамино хлопчатобумажное платье: она направлялась к морю.

Когда Элис добежала до океана, мать уже сбросила платье и оставила его на песке. Хотя дождь не ослабевал и было плохо видно, Элис заметила мать среди волн. Та заплыла так далеко, что виднелась бледным пятнышком в воде: то окуналась, то выныривала, и резво загребала руками, словно участвовала в заплыве. Прошло много времени, и она выплыла на мелководье и стала громко что-то кричать волнам, а те вынесли ее на берег.

Элис накинула на плечи мамино платье, как шкуру, и принялась выкрикивать ее имя, пока ее голос не ослабел. Но Агнес, кажется, ее не слышала. Она поднялась с песка голая, измученная, запыхавшаяся. Увидев ее наготу, Элис замолчала. Дождь проливался на них сплошной стеной. Тоби выл и тревожно бегал по берегу. Элис не могла отвести взгляд от тела матери. Ее поразил вид ее беременного живота: она не думала, что он такой большой. Вокруг живота расцветали синяки, они покрывали ее тело, как морские лишайники, которыми поросли прибрежные скалы; спускались от ключиц к рукам и ребрам, бедрам и внутренней части ног. А Элис все это время считала, что шторм утих. Как же она ошибалась!

– Мама, – заплакала Элис и попыталась утереть слезы и дождь. Но это было бесполезно. Зубы стучали от страха и нахлынувших эмоций. – Я испугалась, что ты не вернешься.

Мать Элис словно ее не видела. Ее глаза расширились и потемнели, их окружали пучки слипшихся ресниц. Она долго смотрела перед собой невидящим взглядом и наконец моргнула и заговорила:

– Я знаю, что ты испугалась. Прости. – Она аккуратно взяла свое платье с плеч Элис и натянула его на мокрое тело. – Пойдем, зай, – сказала она. – Нам надо домой. – Агнес взяла ее за руку, и вместе они пошли по песку под дождем. Элис сильно дрожала, но дала себе обещание не выпускать руку.

Через несколько недель, накануне того дня, когда она прочитала про феникса, Элис с матерью работали в саду и высаживали горошек и тыкву. На горизонте заклубился черный дым.

– Не волнуйся, зайчонок, – сказала мама, взрыхляя землю для овощной грядки. – Это фермеры жгут поля. Они делают это нарочно.

– Нарочно?

– По всему миру крестьяне жгут поля перед новым севом, – объяснила мама. Элис сидела на корточках и пропалывала взрыхленную землю. Услышав, что сказала мать, она не поверила своим ушам. – Это правда, – кивнула мать и оперлась о грабли. – Сжигают старые растения и деревья, чтобы освободить место для новых. Контролируемые пожары снижают риск лесных.

Элис обхватила руками колени.

– Значит, маленький пожар может предотвратить большой? – спросила она и вспомнила библиотечную книжку, лежавшую у нее на столе, где лягушки превращались в принцесс, девочки в птиц, а львы в барашков. – Это колдовство, что ли?

Мама высаживала рассаду рядками во взрыхленную землю.

– Пожалуй, да, своего рода колдовство – превращение одного в другое. Есть же цветы и семена, которые без пожара не расцветут и не прорастут: орхидеи и казуарины, например. – Она отряхнула руки и смахнула со лба прядь волос. – Ты моя умница, – сказала она и улыбнулась в кои-то веки не только губами, но и глазами. А через миг вернулась к рассаде.

Элис тоже взялась за работу, но краем глаза продолжала наблюдать за матерью в контровом свете послеобеденного солнца: та взращивала новую жизнь из ничего. Когда мама огляделась и взгляд ее упал на сарай, ее лицо помрачнело, и в тот момент Элис со всей ясностью поняла: она должна найти нужное заклинание и в подходящий момент устроить пожар, чтобы ее отец превратился и стал другим человеком.

4. Василек

Значение: горюю без тебя

Brunonia australis | Все штаты и регионы

Этот многолетник произрастает в лесистой местности, редкостойных лесах и на песчаных равнинах. Соцветия средне-голубого и ярко-голубого цвета обычно расцветают весной и представляют собой полушария на высоком стебле. В садах приживается плохо и может погибнуть через несколько лет.

«Элис, ты меня слышишь? Я тут».

Голос. Тихий.

Она то пробуждалась, то снова теряла сознание, выныривая лишь на миг и цепляясь за звуки и запахи. Резкий запах антисептика и хлорки. Слепящий белый цвет стен. Сладкий аромат роз. Шершавые накрахмаленные простыни. Ритмичный писк сбоку у кровати. Скрип резиновых подошв по резиновому полу. Голос. Тихий.

«Ты не одна, Элис. Я тут. Я расскажу тебе сказку».

Язык набух, так ей хотелось ответить. Она собрала все силы, чтобы что-то сказать и остаться рядом с ароматом роз, но мутные глубины утянули ее, а руки и ноги отяжелели, увязая в трясине памяти.

Жидкий янтарный свет возник из небытия, окутавшего Элис со всех сторон. Миллиметр за миллиметром она приближалась к свету. Почувствовала твердь под ногами, словно ступив на песчаное дно мелководья после глубины. Тут она поняла, что находится на пляже около своего дома, но случилось что-то плохое. Дюны, поросшие серебристо-зеленой морской травой, обуглились и дымились. Песок чернел, как сажа, а океан исчез: такого отлива Элис еще не помнила. Она отшвыривала почерневшие панцири мертвых крабов и треснувшие раковины, прежде розовые, а теперь обугленные. Тлеющие искры парили в воздухе, как маленькие звездочки; хлопья соленого пепла оседали на ресницах. Вдали мерцал прилив, как тлеющие угли, переливались под темным небом оранжевые волны. Воздух напитался жарой и зловонием.

«Я тут, Элис».

Слезы обожгли щеки.

«Элис, я расскажу тебе сказку».

Элис оглядела почерневший берег. Во рту застыл едкий привкус. Кожу обожгло еще до того, как Элис обернулась к морю.

Тлевшие далеко на горизонте угли вспыхнули. Накатили пламенные волны, разбились о берег и выросли снова – стадо быков с горящими глазами. Было больно дышать. По черному песку ей навстречу несся грохочущий горящий океан.

Жар от высоких волн опалил лицо. Все вокруг пропиталось запахом роз.

Волны накатывали, обрастали гребешками и набирали силу, подбираясь к ней все ближе. Она пыталась отползти, падала, отталкивалась руками и ногами, стараясь забраться выше на дюны, но проваливалась в мягкий песок. Поняв, что попала в ловушку, она обернулась и беспомощно взглянула на несущийся навстречу океан огня – сплошную стену клокочущего пламени. Хотелось кричать, но, когда она сделала глубокий вдох и раскрыла рот, из глотки вырвался лишь безмолвный вихрь маленьких белых цветов.

Она плыла на кораллово-золотых волнах. Ей казалось, что море охвачено пламенем, но, присмотревшись, она увидела, что в этом море не было воды: оно целиком состояло из огненного света. Море бурлило и постоянно менялось, вспыхивая то небесно-голубым, то фиолетовым, то оранжевым. Она провела рукой по переливающимся волнам, и ее тело ушло на глубину.

В комнате было темно. Кто-то туго натянул поверх ее тела шершавые простыни. Воздух пах так резко, что нос защипало и заслезились глаза. Она попыталась перевернуться на бок, но сил не хватило; полосы света превратились в плотных пылающих змей. Они обвились вокруг нее и вспыхивали ярче, сжимая тиски. Элис сильно закашлялась и принялась хватать воздух ртом, ее легкие сжались. От страха она потеряла голос.

«Элис, ты меня слышишь? Я тут».

Она наблюдала за собой со стороны. Огненные змеи пожирали ее тело.

«Слушай мой голос».

Салли дочитала вслух последнюю страницу и закрыла лежавшую на коленях книгу. Откинулась на спинку стула, стоявшего у больничной койки Элис. Смотреть на ее бледную, покрытую синяками кожу было почти невыносимо. Как же она изменилась всего за два года с того знойного летнего дня, когда пришла в библиотеку в ночнушке, грязная, неухоженная и чудна́я, как существо из сна. Теперь она безжизненно лежала на койке, длинные волосы разметались по подушке и свисали с боков кровати. Она напоминала героиню сказок из книги, которую Салли держала в руках.

– Элис, ты меня слышишь? – снова спросила она. – Элис, я здесь. Слушай мой голос. – Она вгляделась в ее лицо, долго смотрела на руки, лежавшие поверх больничных простыней, пытаясь уловить малейшее движение. Но девочка совсем не шевелилась, не считая мерно поднимавшейся и опускавшейся груди, которой помогали жужжавшие и пищавшие рядом аппараты. Ее челюсть отвисла, вся правая половина лица превратилась в сплошной синяк. Кислородная трубка оттягивала рот, и тот округлился в виде буквы О.

Салли вытерла слезу. В голове, как змея, пожирающая свой хвост, кружилась мысль: не надо было выпускать Элис из виду в тот день, когда девочка пришла в библиотеку одна. Но существовала и другая правда, более жестокая, которую Салли не хотела признавать, зарыла глубоко: надо было тогда уже усадить Элис в машину и отвезти к себе домой, приготовить ей горячий обед, наполнить ванну и сделать так, чтобы Клем Харт не смог до нее дотянуться.

Вздохнув, Салли вскочила со стула и принялась мерить шагами палату у изножья больничной койки.

Не надо было слушать Джона, твердившего, что юридически Салли не имела права удерживать девочку. Не надо было успокаиваться той версией, которую рассказал ей Джон: после того как Салли позвонила в участок из библиотеки, к Хартам направили патрульную машину. Агнес впустила двух полицейских в дом, предложила им чай с булочками. Пока офицеры были там, вернулся Клем. «Элис – всего лишь непослушный ребенок, – сказал он. – Ничего страшного». Ради Джона Салли попыталась выбросить из головы тот случай. Но встреча с Элис странно на нее подействовала – она потеряла контроль над своими мыслями и с тех пор могла думать только о девочке. Примерно через месяц после того, как Элис побывала в библиотеке, Клем как ни в чем не бывало явился, принес книгу про селки и склеенную скотчем библиотечную карточку. Он вел себя как хозяин. Салли спряталась за стопкой книг, и навстречу Клему вышла ее коллега. Когда он ушел, Салли затрясло, дрожь никак не унималась, и ей пришлось уйти домой, сказавшись больной. Она набрала ванну. Выпила полбутылки скотча. Но ее все равно трясло. Он всегда так на нее влиял. Он был ее страшной тайной.

Теперь, годы спустя, в городе только и разговоров было что о Клеме Харте. Обаятельный фермер, державший красивую жену и чудаковатую дочку взаперти, как в мрачной сказке. «Какая трагедия!» – восклицали одни. «Такая молодая», – говорили другие и отводили глаза.

Ритмично попискивал сердечный монитор. Салли остановилась. Венки на закрытых веках Элис голубели как паутинка фиолетовых ручейков. Салли обхватила себя руками. После смерти Джиллиан к ней в библиотеку приходили дети, десятки детей, но ни одна из этих встреч не вызвала у нее такого смятения, как встреча с Элис Харт. Это не было совпадением, разумеется. Она была дочерью Клема Харта. С того вечера, когда Джон пришел домой и рассказал Салли про пожар, она каждый день ходила в больницу и читала Элис вслух, а полицейские и сотрудники соцслужб толпились за дверью, решая судьбу девочки. Салли старалась говорить тихим, но отчетливым и уверенным голосом, надеясь, что Элис ее услышит, в каких бы сферах сознания та ни витала.

Открылась раздвижная дверь.

– Привет, Сэл. Как наш маленький боец сегодня?

– Хорошо, Бруки. Правда хорошо.

Брук просмотрела карточку Элис, проверила ее капельницу, улыбнулась и измерила девочке температуру.