– Тут пахнет розами. Ты, наверное, единственная, кого я знаю, кто всю жизнь пользуется одними духами.

Салли улыбнулась. Они с Брук дружили сто лет, в ее присутствии ей было уютно и тепло. Но назойливый писк аппаратов не давал расслабиться. Слушать его было невыносимо, и Салли заговорила.

– Кажется, ей сегодня лучше. Правда. Ей нравятся сказки. – Салли показала книгу, которую читала вслух Элис. Ее рука дрожала. – Да и кому они не нравятся.

– Верно. Особенно со счастливым концом, – улыбнулась Брук.

Улыбка Салли померкла. Ей ли не знать, что за каждым счастливым концом всегда прячется куча оговорок.

Брук внимательно на нее смотрела.

– Я знаю, как тебе трудно, Сал, – тихо проговорила она. – Знаю.

Салли вытерла нос рукавом.

– Я ничему не научилась за эти годы, ничему, – сказала она. – Я могла бы ее спасти! Могла бы сделать хоть что-то. А теперь… только взгляни на нее. – Ее подбородок неуправляемо задрожал. – Какая же я дура.

– Нет. – Брук покачала головой. – Не смей так говорить. Я этого не потерплю, слышишь? Будь я на месте Агнес Харт, упокой Господь ее бедную душу, я бы благодарила Бога за то, что ты приходишь сюда каждый день, сидишь с Элис и читаешь ей сказки лишь потому, что у тебя большое сердце, полное любви.

При упоминании Агнес у Салли внутри все перевернулось. За годы она видела ее несколько раз. Дважды, когда та сидела на пассажирском сиденье Клемова грузовика, проезжавшего по городу. Один раз в очереди на почте. Она была похожа на пушинку. Такая блеклая и невесомая – казалось, она вот-вот исчезнет, прямо на глазах. У Салли чуть сердце не разорвалось, когда она стояла за ней в очереди и глядела на ее хрупкие плечики. И хотя у Салли были на то свои причины, находиться в больнице, сидеть у кровати Элис и читать ей сказки – меньшее, что она могла сделать для Агнес.

– Она меня даже не слышит. – Салли безвольно опустилась на стул. Голова разболелась.

– Глупости, – фыркнула Брук. – Знаю, ты в это не веришь, но, если тебе так нравится, продолжай себя жалеть. – Она ласково толкнула Салли в бок. – Каждый день, что ты проводишь здесь, не проходит даром для Элис. Ты это знаешь. Температура спала, легкие очистились. За отеком мозга мы наблюдаем, но прогнозы хорошие. Такими темпами мы выпишем ее к концу недели.

Салли нахмурилась. Неверно истолковав причину ее слез, Брук наклонилась и крепко ее обняла.

– И бабушка нашлась, это же здорово. – Брук сжала подругу в объятиях и выпрямилась.

– Бабушка? – Ноги Салли окаменели.

– Соцслужбы нашли ее бабушку.

– Что? – еле слышно прошептала она.

– Та живет на ферме в каком-то богом забытом захолустье, кажется, в центральной части страны. Выращивает цветы. Фермерство, видно, у них в крови.

Салли кивала, как болванчик, и не могла остановиться.

– А я думала, это Джон ей звонил и все устроил – он разве тебе ничего не рассказывал?

Салли вскочила и торопливо собрала вещи. Брук осторожно шагнула ей навстречу, протянула руку. Салли попятилась к двери, качая головой.

– Ох, Салли. – Брук внезапно все поняла.

Салли открыла дверь и бросилась бежать по коридору прочь из больницы, отнявшей у нее уже двух детей, которых она любила больше всего на свете.

Элис парила, убаюканная безмятежным вакуумом. Тут не было ни океана, ни огня, ни змей, ни голоса. От предвкушения пощипывало кожу. Где-то рядом зашумел ветер; захлопали крылья. Хлоп, хлоп, и птица взлетела. Выше, выше, прочь.

Огненное перо упало вниз, оставив мерцающий след, и поманило ее за собой.

Элис бесстрашно двинулась на зов.

5. Вертикордия расписная

Значение: слезы

Verticordia picta | Юго-запад Австралии

Кустарник от миниатюрных до средних размеров покрыт чашевидными цветками со сладким ароматом. В культурных условиях живет до десяти лет. Изобильно цветет в течение всего длинного сезона.

«Я тут. Я тут. Я тут».

Элис слушала стук своего сердца. Это был единственный известный ей способ успокоиться и унять эмоции. Но получалось не всегда. Слышать порой было страшнее, чем видеть. Глухой стук, с которым тело матери ударялось о стену; краткий выдох, вылетавший у отца, когда тот ее бил.

Она открыла глаза и огляделась, взывая о помощи: ей не хватало воздуха. Куда делся голос из снов, рассказывающий сказки? Кроме Элис, в комнате никого не было, лишь сбоку от кровати тревожно пищали аппараты. Ее ужалила паника.

В комнату вбежала женщина.

– Элис, все в порядке. Тебе надо сесть, тогда будет легче дышать. – Она потянулась ей за спину и нажала на какой-то рычажок в стене. – Не паникуй.

Верхняя часть кровати поднялась, и Элис села. Боль в груди начала затихать.

– Так лучше?

Элис кивнула.

– Вот и умница. Дыши глубоко, как можно глубже.

Элис задышала, как ей велели, приказывая сердцу успокоиться. Женщина прислонилась к краю кровати и коснулась ее запястья двумя пальцами, глядя на маленькие часики, прикрепленные к своей рубашке.

– Меня зовут Брук. – Голос у нее был добрый. – Я твоя медицинская сестра. – Она посмотрела на Элис и подмигнула. Когда она улыбалась, на щеках проступали глубокие ямочки. Фиолетово-голубые тени переливались в складках кожи над глазами, как перламутр между створок устричных раковин, которые Элис находила на берегу. Аппаратный писк замедлился. Брук отпустила ее запястье.

– Тебе что-то нужно?

Элис попыталась попросить стакан воды, но не смогла выговорить ни слова. Она жестом показала: «пить».

– Проще простого. Сейчас вернусь, детка.

Брук ушла. Аппараты пищали. В белой комнате слышались разные странные звуки: далекий звон; невнятные голоса, спокойные и встревоженные; шум открывающихся и закрывающихся дверей; скрип шагов, торопливых и медленных. Сердце Элис снова застучало часто, грозясь выпрыгнуть из груди. Она попыталась замедлить его ход, закрыв глаза и глубоко дыша, но слишком глубокие вдохи отдавались болью. Она попробовала позвать на помощь, но вместо слов из горла вырвался лишь воздух. Губы потрескались, глаза и нос саднили. В груди скопились незаданные вопросы. Где ее семья? Когда ее отпустят домой? Она попыталась снова заговорить, но голоса не было. Вспомнились белые мотыльки, вылетавшие изо рта в пылающем океане. Было ли это воспоминание? Произошло ли это на самом деле? Или ей приснилось? А если приснилось, значит ли это, что она только что проснулась? И долго она спала?

– Не волнуйся, Элис, – сказала Брук, вбежав в комнату с кувшином и кружкой. Она поставила их на столик, взяла Элис за руку и утерла ей слезы. – Понимаю, какое это потрясение – вот так проснуться. Но ты в безопасности. Мы о тебе заботимся. – Элис заглянула в перламутровые глаза Брук. Ей хотелось верить ее словам. – Врач уже идет. – Брук медленно растирала запястье Элис круговыми движениями большого пальца. – Она очень хорошая, – добавила она, внимательно глядя на Элис.

Вскоре в комнату зашла женщина в белом халате – высокая, плавная, с длинными серебристыми волосами, зачесанными назад. Они напомнили Элис морские водоросли.

– Элис, я доктор Харрис. – Она встала у изножья кровати и просмотрела бумаги в папке. – Очень рада, что ты очнулась. Ты храбрая девочка.

Доктор Харрис обошла кровать и достала из кармана маленький фонарик, включила и поводила им перед глазами Элис. Та инстинктивно прищурилась и отвернулась.

– Прости, я знаю, это неприятно. – Врач прижала к ее груди холодную головку стетоскопа и прислушалась. Услышит ли она вопросы, скопившиеся в груди? Вдруг она внезапно вскинет голову и на них ответит? Элис пока сама не знала, хочет ли знать ответы. В животе растекались холодные лужицы страха.

Доктор Харрис вынула из ушей наушники стетоскопа. Тихо сказала что-то Брук и протянула ей папку. Та повесила папку на изножье кровати и закрыла дверь комнаты.

– Элис, сейчас мы поговорим о том, как ты здесь оказалась, хорошо?

Элис взглянула на Брук. Ее веки отяжелели. Она перевела взгляд на доктора Харрис и медленно кивнула.

– Хорошо. – Доктор Харрис слегка улыбнулась. – Элис, – заговорила она, сложив ладони, как для молитвы, – на вашем участке, в твоем доме случился пожар. Сейчас полицейские пытаются понять, как это произошло, но главное, что ты в безопасности и уже идешь на поправку.

В комнате установилась гнетущая тишина.

– Мне очень жаль, Элис. – Глаза доктора Харрис потемнели и увлажнились слезами. – Твои родители не выжили при пожаре. Здесь все хотят тебе добра и будут заботиться о тебе, пока не приедет бабушка…

Дальше Элис не слушала. Доктор Харрис снова упомянула бабушку, сказала что-то еще, но Элис словно оглохла. Она думала только о маме. О ее глазах, полных света. О песнях, что она напевала в саду, об их грустных мелодиях, проникавших в самое сердце. Об изгибе ее нежных запястий и карманах, полных бутонов, о ее теплом молочном дыхании по утрам. О том, как мама качала ее на руках, сидя на холодном песке под жарким солнцем, и Элис чувствовала, как поднимается и опускается ее грудь, бьется ее сердце и голос льется, как песня, когда она рассказывает свои сказки, оплетая их двоих теплым волшебным коконом. «Так я встретила настоящую любовь и пробудилась от сонного проклятия, зайчонок. Ты стала моей сказкой».

– Увидимся во время следующего обхода, – сказала доктор Харрис и, взглянув на Брук, вышла из комнаты.

Брук осталась стоять у изножья кровати Элис с мрачным лицом. Дыра разверзлась у Элис внутри. Слышала ли Брук, как это случилось? Дыра ревела, как огонь, шипела и бушевала, пожирая все на своем пути. В голове назойливо звучал вопрос, повторяясь снова и снова. Он вонзался в нее рыболовным крючком, вырывая из нее куски.

Что она наделала?

Брук обошла кровать, налила кружку бледного сока и протянула Элис. Поначалу той захотелось выбить кружку у нее из рук, но, попробовав сладкой холодной жидкости, она откинула голову назад и сглотнула. Жидкость ледышкой плюхнулась в живот. Часто дыша, Элис протянула кружку, прося добавки.

– Сейчас, – сказала Брук и неуверенно налила еще.

Элис пила так быстро, что сок заструился по подбородку. Икая, она протянула кружку за добавкой. Еще. Еще. Она затрясла кружкой перед Брук.

– Последнюю.

Элис чуть не подавилась, выпив последнюю порцию. Дрожащей рукой опустила кружку. Брук схватила пакет и успела вовремя его раскрыть: Элис вырвало фонтаном сока. Она откинулась на подушки, пытаясь отдышаться.

– Ну тихо, тихо. – Брук погладила ее по спине. – Тихо, моя умница. Дыши.

Дышать Элис совсем не хотела. Больше никогда.

Спала она беспокойно. Ей снился огонь, и она пробуждалась в холодном поту. Она проснулась с раскаленным сердцем; казалось, грудь вот-вот расплавится. Элис принялась царапать ключицы и расцарапала их в кровь. Раз в несколько дней Брук подрезала ей ногти, но каждую ночь Элис продолжала себя царапать, и тогда Брук стала надевать ей на ночь пушистые перчатки. А голос все не возвращался. Он просто пропал, испарился, как соленая лужица в отлив.

Приходили другие медсестры. Их форма по цвету отличалась от той, что носила Брук. Они ходили с ней по больничным коридорам и объясняли, что ее мышцы ослабели за то время, что она спала, и теперь ей нужно вспомнить, как быть сильной. Ее учили делать упражнения в кровати и в палате. Приходили и другие люди, разговаривали с ней о ее чувствах. Приносили с собой карточки и игрушки. Голос, что рассказывал ей сказки, пока она спала, больше не возвращался. Она бледнела. Кожа ее потрескалась. Она представила, как ее сердце чахнет от жажды и жухнет с краев, остается лишь воспаленная красная сердцевина. Каждую ночь она продиралась сквозь пламенные волны. А днем лежала и смотрела в окно на меняющееся небо, пытаясь не вспоминать и не задаваться вопросами. Она ждала прихода Брук. У Брук были самые красивые глаза.