– Все, кто пришёл посмотреть на это судилище, к вам взываю! Меня могут осудить ни за что, а после и убить, чтобы я молчал. Уверен, что именно так и случится. Тогда знайте, они боятся той правды, которую я могу рассказать! Замолчать меня заставит лишь только пуля. Климов – преступник! – орал я на разрыв глотки, кажется, немного даже переигрывая.

Роль мученика, человека, который страдает от несправедливости. И вообще… Ну не молчать же мне, идя словно баран на заклание! Я себя считаю не бараном, а тем, кто может барашка зарезать и разделать.

Сейчас, в Земском суде, присутствует на заседании пятнадцать человек. Часть из них, меня знает: тут та же чета Тяпкиных, Эльза, купец Михельсон. Некоторые горожане просто пришли поглазеть, ибо прошлое судебное заседание против меня уже обросло различными подробностями, которых, возможно, даже и не было на самом деле. Люди пришли посмотреть шоу, спектакль. И это шоу уже началось. Обвинили меня – но уже обвинители получают изобличение своей преступности.

Я неистово выкрикивал обвинения, которые прямо на коленке карандашом записывал Хвастовский. Позволит ли главный редактор «Екатеринославских ведомостей» опубликовать хоть какие-то очерки о том, что случилось и что случится в зале суда? Сие пока неизвестно, но попробовать надо. Даже завуалированное сообщение о суде – это уже в пользу, остальное люди придумают. Я чувствовал, что всё болье нервничаю. Что если что-то пойдёт не так?

– Когда меня убьют? – кричал я. – Не место борцам с казнокрадством на этом свете – выходит, так?! Я мешаю интереса высокопоставленных людей?! И когда ждать от них послание?!

– Да что вы себе позволяете?! – Климов вскочил с места. – Да за такие слова я вас…

Климов не договорил.

Дверь в зал суда с грохотом распахнулась, на пороге показался человек в балаклаве.

– Посторонние в зале суда, – недовольно протянул земский исправник. – Выведите!

Но никто не успел опомниться, как посторонний выхватил из-за пояса два пистолета. Я лишь успел перевести взгляд на вошедшего, как прозвучали два выстрела, а помещение заволокло пороховым дымом.

Я кулём свалился со своей скамьи, чувствуя, как разливается по рубахе тёплая жидкость. Мужчины закричали, дамы завизжали.

– Это… это не я! – вопил Климов.

Но его никто не слушал. Уже завалившись на пол, я видел, как стрелявший спешно покинул зал. Больше я ничего не видел, но чувствовал, как липкая жидкость растекается по телу.

Глава 4

Меня подхватили полицейские и понесли на выход.

– Что происходит? Это не я приказывал стрелять, оставьте Шабарина! – в истерике кричал Климов. – Где убийца? Я приказываю схватить его.

«А хрен тебе вареньем не намазать?» – думал я, пока меня выносили из зала суда.

Убийца, или, скорее не кто иной, как актер моей театральной постановки, Тарас, уже должен был направляться куда-нибудь к условной канадской границе. Отличный конь ждал Тараса, когда он, выстрелив холостыми выстрелами, выбежал из Земского суда. Более того, он не будет убегать из города, а, оставив коня в определенном месте, переодевшись, уже спокойно пойдет гулять по базару, выбирая своему сыну новый подарок.

Деньги у Тараса теперь водятся, я заплатил хороший аванс этому человеку, теперь имеющему и новое имя и новую жизнь. Я взял к себе мужика, бывшего унтер-офицера, ставшего на скользкий путь, но, я на это рассчитываю, готовый свернуть и пойти по одной дороге со мной. Да и еще один боец в моей дружине, явно не помешает, ведь я решился и повоевать, отрепетировать свои действия в Крымской войне.

– Да нежнее! – выкрикнул Марницкий, когда его люди вкинули меня в карету.

Сам губернский полицмейстер не ехал со мной. У него оставались свои задачи. Он должен был задержать и выписать предписание и распоряжение не Климову, как главному подозреваемому, якобы, в покушении на меня. И вот тут Глава полицейского Управления Екатеринославской губернии будет полностью в своей власти. Ведь официально же Климов – никто. Ну а случится наезд со стороны Третьего Отделения, то можно и чуть отступить, отдать Дмитрия Ивановича Климова жандармам. Не велика плица. Не он полководец в этой войне.

– Я с ним, я умею ухаживать за ранеными! – в карету взобралась Эльза.

– Куда же его? А доктора как же? – возмутилась Олимпия Степановна Тяпкина, которая, конечно же, была не в курсе того, что именно происходит.

– У меня в доходном доме постояльцем доктор. Довести бы еще! – сказала Эльза и приказала кучеру трогать.

Выждав полминуты я поднялся с пола кареты и сел на диван.

– Запачкаешь своим соусом карету, сам вымывать будешь, – пробурчала Эльза, а после, выплескивая свое напряжение, мы рассмеялись.

Я макнул палец в то, что выглядело, как кровь и облизал.

– Соли мало добавили в соус, – сказал я.

И вновь смех.

Когда я решался на постановку такого спектакля, что уже был показан благодарной, или не очень, публике, то сильно сомневался. Пусть получилось задействовать минимальное количество актеров, всего-то четыре, но я сомневался в том, что Марницкий «оскороносно» отыграет свою роль. В Эльзе талант мошенницы очевиден, а вот полицмейстер… Но пока все шло хорошо и по плану.

– Вы меня убить решили? – передразнивала меня Эльза, то и дело макая свои пальчики в мою «кровь», то есть в томатный соус. – Я не должна тебе этого говорить, понимаю, что ничего мое признание не решит, и что дама не может первой признаться… Но я тебя люблю!

– В тебе говорят чувства и радость от случившегося. Ты авантюристка по душе своей, Эльза, – сказал я, прильнув к губам женщины.

Вдова Шварцберг моментально начала задирать свое платье и копошиться с подтяжками моих штанов.

– Мы уже почти приехали. Еще поймет кто-нибудь, что я не такой уж и раненый, – сказал я, с силой отстраняя женщину от себя.

И самому хотелось, но дело превыше всего. Ведь ничего еще не закончилось. Я только выгадал время, предоставляя сторонам возможность либо договориться, либо я пойму, что мне по пути, например, с Воронцовым, и кое-что передам им из моего архива.

– Эй, кто есть? Помогите, господин Шабарин ранен. Доктора Бранда зовите! – проявляла бурную активность Эльза, как только мы добрались до ее доходного дома.

– Он жив? – лежа в карете, вновь на полу, я услышал знакомый голос.

«Мля… Хвостовский… Что ты тут делаешь?» – думал я, понимая, что журналист смог вырваться из цепких лап Марницкого и прискакать, обгоняя карету, к доходному дому вдовы Шварберг.

– Жив, – растеряно говорила Эльза. – Но вы можете обождать в столовой результата осмотра доктора.

– Я помогу его донести! – Хвастовский был полон решимости.

– Не надо! – строго сказала Эльза, заслоняя собой двери кареты.

– Фрау Эльза, я вас не понимаю! Я могу помочь… Отчего вы решили, что только вам принадлежит обязанность заботы о Алексее Петровиче? Смею заметить, он мой друг! – сказал Хватовский, а я, понимая, что Эльза не может противостоять журнатисту и поэту, решил раскрыться.

– Вот… Петро, хорошо, что ты тут, помоги нам отнести господина! – сказала Эльза моему десятнику.

– И я помогу! – настаивал Хвастовкий.

Хотелось им сказать, что я могу и без ран и бывший здоровым успеть состариться и помереть тут, в карете, пока они спорят. Но уже скоро меня несли в дом. Я же чуть постанывал, изображая из себя сильно раненного человека. Пусть и глаза мои были закрыты, я чувствовал, что Хвостовский, державший меня за ноги, рассматривает одежду, выискивая рану.

Придется ему открываться, иначе начнет трепаться о своих подозрениях и что визуально красная жидкость только на одежде. Ведь шелковые завязки с томатным соусом были между рубахой и пиджаком.

– Выйдете все! – потребовал доктор, когда меня принесли в одну из квартир на втором этаже.

– Останьтесь Эльза и вы, господин Хвастовский, – сказал я, усаживаясь на кровать.

Эльза смотрела на журналиста, ожидая его реакции, а журналист смотрел… В никуда. Он был шокирован тем, что произошло, что я, как ни в чем ни бывало, встал, начал раздеваться, чтобы сменить хотя бы рубаху, которая неприятно прилипала к телу.

– Да как же так? – оттаял, наконец, Хвастовский.

– А вот так, мой друг… Что? Непонятно было, какое судилище устроили мне? Знаете, что уже был подписано решение суда, где я признаюсь виноватым в убийстве Кулагина. Уже сегодня меня могли или убить, или завтра отравить на каторгу. Для того повременили с отправкой иных преступников, того же Зарипова. Меня ждали. Так что я спасаю свою жизнь, – выдал я тираду.

– Но это… Это же достойно пера писателя. То, что вы сделали… Да я восхищен. Вы не перестаете меня удивлять, Алексей Петрович. Уж простите, но погоните от себя, не уйду, ибо с вами весело, – сказал Хвостовский. – И можете не говорить, и так понятно, что я должен молчать. И я никому не скажу, клянусь честью и своей жизнью, но и вы дайте мне слово, что придет тот час и мы раскроем ваш замысел…

– Вы осознаете, что мои действия могут быть приравнены к преступлению, если они станут известны? – спросил я.

– Безусловно… И я иду на это осознано, – поэт скривился, будто обиженный ребенок. – И не смейте во мне сомневаться, Алексей Петрович!

Далее, Эльзу и журналиста пришлось отправить на улицу. Пришли люди и даже жандармы, которые сильно желали узнать о моем самочувствии. Вот их и сдерживали мои друзья. Впрочем, я готов был принять делегацию. Меня быстро обмотали в бинты, нашлись и две пули, которые, якобы сразу же извлек из моего тела доктор, свиная кровь была нам в помощь.

Единственно, как меня могли бы разоблачить, это если бы учинили обыск. Прежняя одежда, бывшая в соусе, все еще находилась в комнате, но под кроватью.

– Не заходить! Мой больной необходим покой! – выкрикнул доктор Карл Бранд.

– Мне нужно осведомиться, как самочувствие господина Шабарина, – настаивал жандармский подполковник Лопухин.

Быстро они среагировали. Наверняка где-то рядом были и ждали, когда закончится судилище, чтобы погладить по шерстке своего щеночка Климова, который берет на себя самую грязную и бесчестную работу. Иначе так быстро прибыть в доходный дом Эльзы Шварцберг, он не мог.

Лопухин вошел в комнату, обошел кровать, на которой я лежал, наклонился.

– Судар! Я попросить вас. Раненый должен спать и в пребыть в покое, – сказал доктор.

– Да, да… Безусловно. Он должен быть оставлен в покое, – сказал жандарм и уже скоро я услышал, как дверь в комнату открылась и сразу закрылась.

Как-то обнадеживающе прозвучало «должен быть оставлен в покое». Но я не собирался питать пустых надежд.

Доктора Карла Бранда посоветовала мне Эльза. Эта авантюристка и вовсе, когда зародилась в моей голове идея операции, так увлеклась, что мне практически ничего не нужно было делать. Хотя, договориться с Марницким – это была моя задача, также я нашёл исполнителя роли второго плана, моего спектакля, убийцы.

Это был Тарас. И я не мог не прибрать к себе этого человека. Пусть со мной, когда Тарас выступал моим врагом, ему ни разу не повезло, я переигрывал, но организаторские способности этого человека, как бойца меня впечатлили. Так же Тарас был человеком, готовым на различного рода авантюры. При этом, Тарас не смог окончательно убить в себе моральные человеческие качества. Ну и ещё: если подобные люди не служат у тебя, то они весьма вероятно скоро начнут служить твоим врагам. Подобные Тарасу исполнители – штучный товар, всегда требующий своего покупателя.

– Господин Бранд, достаточно ли вам заплатили, чтобы вы унесли с собой в могилу то, что сейчас происходит? – спросил я, когда доктор собирался меня покинуть.

– Я быть другом супруга Эльзы, я крестить их умерший дочь. В этом деле мне важное – отдать долг чести фрау Эльза. Я не спасти их дочь, я помогать всегда в ином, – сказал доктор и вышел из комнаты.