– Если что-то вспомнишь, телефон мой знаешь. Юль! – окликнул он меня уже в дверях. – Удачи тебе, и еще раз прими мои искренние соболезнования.

Я решила не идти на остановку, а пройтись пешком, немного развеяться. В голове была такая каша, что самой впору прикупить каких-нибудь таблеток. Но если я хочу доказать невиновность папы, мне нужна ясная голова. Я завернула за угол и направилась в сторону парка.

В детстве мы с мамой чуть ли не каждый день ходили сюда кормить уток. Всегда перед этим заходили в гастроном, который находился рядом с нашим домом, и покупали еще теплую ароматную сайку, половину которой я съедала по дороге. Вторая половина доставалась утиной семье, живущей на небольшом озере все лето, до самых холодов. Потом мы садились на лавочку и ели пломбир. Когда мамы не стало, я снова начала приходить сюда, но уток больше не видела. Они улетели отсюда навсегда – вместе с мамой и моим детством.

Я съела стаканчик мороженого и долго смотрела на блестящую в лучах солнца поверхность воды, которую ветер то и дело покрывал мелкой серебристой рябью. Сегодня она не успокаивала меня, как обычно, а, напротив, вызывала беспокойство.

Наконец я поднялась и зашагала в сторону своего временного прибежища, полная решимости поскорее взяться за расследование. Пока во мне говорило лишь упрямство и досада, но я знала, к кому могу обратиться. Дядя Володя! Надеюсь, его дружба не разбилась о те нелепые обвинения, к которым с такой уверенностью апеллировал Мамедов. Теперь я горела желанием узнать все об этих убийствах в писательском поселке. Уверена, этим нелепым совпадениям есть объяснение.

* * *

На плите засвистел чайник, выпуская из тонкого носика клубы белого пара. Натуся погасила огонь и налила кипяток в фарфоровый заварной чайничек, наполняя маленькую кухню ароматом тепла и уюта.

– Что, так и сказал: подозревается в ритуальном убийстве?

– Да, так и сказал. – Я знала, как бы ужасно ни звучала правда, Натусе можно доверять. Она не будет косо смотреть на меня из-за того, что моего папу подозревают черт знает в чем. – Только ты маме пока ничего не говори.

– Ты же знаешь, я – могила. Что собираешься делать?

– Проведу свое расследование, – твердо ответила я. – Для начала уговорю папиного друга дядю Володю рассказать мне о том ритуальном убийстве. А потом… – Я немного сникла и, чтобы разбавить паузу, налила себе в чашку заварку.

Натуся тут же поднялась и долила мне в чашку кипятку. Потом снова села за стол и, подперев рукой подбородок, с тем же вниманием уставилась на меня. Как же все-таки хорошо, что она у меня есть!

– Уверена, что он поможет? – несмело спросила подруга.

– Нет, не уверена. Но больше мне не к кому обратиться. К тому же он уверен, что папа умер от сердечного приступа, и где-то я его понимаю. Его будет очень сложно переубедить, он же меня считает ребенком, который занимается одними глупостями.

– Слушай, а помнишь нашего классного всезнайку Егорку Москвина. Ну, того, который на детективах был помешан. Он к нам в десятом классе перешел, еще к тебе клинья подбивал, – напомнила Натуся, заметив мой вопросительный взгляд. – А ведь он умным парнем был, одно слово – ботаник. Я слышала, он в нашей местной газете работает. А тебе сейчас нужен опытный помощник.

– А это идея! – просияла я и отхлебнула чай. – Да, я его вспомнила. Он и книжки какие-то по криминалистике читал, просил с отцом познакомить.

– Ну вот и познакомишь, – поджала губы Натуся.

Глава 3

Первым делом с утра я поехала в редакцию «Подмосковного вестника», где, по словам Натуси, работал мой будущий напарник. Я весь вечер пыталась воспроизвести в памяти хоть какие-то моменты школьной жизни, в которых участвовал Егор, но все равно помнила его смутно. Просто так прийти, сказать «привет» и попросить помощи не получится. Из всех хоть как-то связывающих нас моментов была лишь просьба познакомить его с папой, с чем я его благополучно продинамила. Я даже вспомнила слова подруги о его симпатии ко мне, которую, признаться, не замечала, но флиртовать даже ради благого дела противно, и я отмела эту идею.

Здание редакции располагалось в самом центре Егорьевска, на улице Маршала Ворошилова, и представляло собой трехэтажное современное здание со стеклянным фасадом. Я столько раз видела его из окна троллейбуса по дороге в институт, но внутри оказалась впервые. Подошла к старичку-вахтеру, чтобы узнать, как мне найти Егора Москвина. Тот показал на телефон у входа и спросил:

– Внутренний номер его знаешь?

– Нет, – с досадой ответила я. – А как мне его узнать?

– Дочка, здесь работает много людей. Нужно знать внутренний номер отдела.

– Ну, может быть, есть какой-то способ? Я приехала издалека и очень хотела повидаться с другом, – соврала я и сделала самый умоляющий взгляд из всех возможных.

– Попробуй набрать сто шестнадцать, это отдел кадров. Может быть, они смогут помочь.

Я несколько минут выслушивала завуалированные под деловой язык проклятия, врала и пресмыкалась, но все же раздобыла внутренний номер отдела культуры и спорта, в которой и числился на полставки помощником редактора Москвин Егор Андреевич.

Мой бывший одноклассник с большим трудом вспомнил меня, но выйти в холл все же согласился. Это хорошо, не пришлось брать здание редакции штурмом. Уже минут десять я наблюдала за людьми, спускавшимися по широкой каменной лестнице, надеясь увидеть знакомые черты, и все равно пропустила появление моего новоявленного помощника.

– Ну надо же, Исаева, сколько лет, сколько зим!

– Всего-то пять лет не виделись, – не сдержала я улыбку.

– Уже пять? Вот время летит!

А Егорка-то наш изменился, уже не тот долговязый ботаник. Костюм, галстук, очочки модные.

Я постаралась перейти от нахлынувших воспоминаний к сути визита.

– Короче, мне нужна твоя помощь.

– Моя? Помощь? Ну выкладывай, заинтриговала, – со своей коронной предвзятой улыбочкой произнес Егор и, скрестив руки на груди, оперся на отделанную мрамором колонну.

– Может быть, ты слышал, что у меня недавно умер отец, – начала я бодро, стараясь проскочить пугающие своей циничностью слова. – Его смерть была странной… – Я никак не могла собраться и выложить свою версию. А Егор лишь таращил на меня глаза через линзы прямоугольных очков. – В общем, моего папу обвиняют в страшном преступлении, но он этого не совершал.

– Прямо так – не совершал!

– Да! – упрямо ответила я. – Слушай, мы можем где-то присесть поговорить, а то стоим здесь как три тополя на Плющихе?

– Да, здесь неподалеку есть кафе-мороженое. Годится?

– Вполне.

Кафе «Льдинка» блестело на солнце футуристичной «стекляшкой» – драгоценным камнем, застрявшим между серых пятиэтажек. Вошли внутрь и направились к свободному столику. Здесь, как обычно, было людно, светло и радостно.

– Помнишь, как бегали сюда после уроков, мороженое есть? – улыбнулась я, оглядывая знакомый интерьер.

– Я был не очень популярным парнем в школе, так что посещал это заведение с вами только один раз, – сказал Егор и машинально коснулся побелевшего от времени шрама, разделяющего его бровь пополам.

Я постаралась сдержать смешок, вспомнив, как он сцепился с Ванькой Тапиковым из-за какой-то своей новой теории. Ванька не располагал такими фактами, как Егор, но быстро объяснил ему, что не все вопросы решаются путем переговоров.

– Да, – заметив мою улыбку, сказал он. – Зрелище, наверное, было феерическое. Я потом неделю мыл здесь посуду, чтобы рассчитаться за разбитые стаканы.

Я неопределенно дернула плечом, не зная, что ответить. Егор всегда был очень прямолинейным. Рубил правду-матку прямо в лицо, независимо от того, кому это лицо принадлежало. Странно, что шрам у него всего один.

– Что ты будешь?

– Не знаю, – растерялась я. – Стакан тархуна.

– Два тархуна, пожалуйста, – заказал Егор, подойдя к буфетчице. Та недовольно поднялась и достала стаканы. – Ну вот, готов тебя слушать. – Он сел напротив и, откинувшись на спинку стула, вонзил в меня свой взгляд.

– Как я тебе уже говорила, мой отец недавно умер. По версии следствия – сердечный приступ. Но следователь обмолвился, есть подозрение, что он хотел покончить с собой, чтобы избежать обвинений в убийстве. Я уверена, ничего такого он не совершал, и я намерена это доказать. Как ты, наверное, догадываешься, мне нужен помощник. Кроме тебя, не знаю никого, кто бы так здорово разбирался в тонкостях расследования преступлений, – постаралась подольститься я. Расслабленная поза и некоторая показная отрешенность моего собеседника говорили о том, что передо мной все тот же выпендрежник. А они всегда рады лести.

– Твоя попытка воззвать к моему тщеславию, конечно, похвальна, но меня немного настораживает твоя уверенность в невиновности отца. Давай по порядку, с чего следствие решило, что он мог покончить с собой, и почему ты решила, что это не так?

– В начале июня мы собирались ехать рыбачить на Волгу. Папа очень ждал эту поездку, даже удочки новые купил. Ну не мог он, понимаешь. Не знаю, насколько это важно, но в последние дни отец был какой-то дерганый. А неделю назад кого-то увидел на улице и бросился догонять. Вернулся минут через десять и сказал, что обознался. Я тогда не обратила на это внимания, но сейчас все это выглядит совсем по-другому. А еще папу обвиняют в каком-то ужасном ритуальном убийстве… – Я замолчала, ожидая реакцию собеседника, но, похоже, Егора не напугали мои слова. Напротив, он выпрямился, и лицо его стало очень внимательным.

– Ты можешь выключить эмоции и пройтись четко по фактам? – остановил меня Егор.

«Отключить эмоции» – легко ему говорить!

– Хорошо. Но я и сама почти ничего не знаю. Два года назад в Подмосковье произошло убийство семьи писателя Иволгина…

И я подробно рассказала все, что услышала от Мамедова. И про испачканную кровью рубашку, и про обряд, и про таинственного подражателя, который воплотил в жизнь безумную идею Иволгина.

– А главное – поза, в которой я нашла папу, и ужас в его глазах. Он не мог сам так лечь, ровно по струнке, и взгляд – он был чем-то напуган. Папа лежал на диване в зале, на нем была рваная, вся в грязи и бурых пятнах рубашка. После того как сделали анализ улик, его обвинили во всех этих подмосковных убийствах. Следователь сказал, что на папиной рубашке нашли следы крови жены Иволгина и волосы его дочери. Они считают, что по двум эпизодам вина отца уже доказана. Ты же знаешь, как это бывает, свалят на него эти преступления и закроют дело. Им премия, а моему папе позор. Егор, а вдруг отец увидел тогда на улице настоящего убийцу? А потом тот пришел к нам домой. Ты просто не видел выражения лица папы. Его обуял настоящий ужас!

– А как тебе такое объяснение: твой отец увидел тогда на улице никакого не убийцу, а, к примеру, того, кто мог разоблачить его самого? Погнался за ним, но потерял из вида. Тогда и его нервозность можно запросто списать на волнение из-за возможной поимки. У него не выдержали нервы, и, чтобы не быть с позором схваченным полицией, твой отец решил уйти из жизни на своих условиях, – с оглушающей прямолинейностью выдал Егор.

Он никогда не отличался тактом, но сейчас просто превзошел себя. Только усилием воли я сдержалась, чтобы не выплеснуть остатки газировки ему в лицо. До Егора, видимо, дошло, что он перешел границы, и, сцепив пальцы в замок, он мягко продолжил:

– Ты сказала, следователь решил, что твой отец мог покончить с собой. Почему?

– Дверь в квартиру была закрыта изнутри на собачку, а по дивану и по полу разбросаны сильнодействующие таблетки.

– А если это, как ты утверждаешь, убийство, как злодей мог покинуть место преступления? Через окно, по пожарной лестнице? – Егор в точности повторил вопросы, которые задавал мне вчера Мамедов, еще раз убедив меня в том, что я правильно выбрала помощника. Осталась самая малость – убедить его помочь мне.